Каирская Шинель
В 2024 году, бродя по запутанным переулкам Каира, в подвальном антикварном магазине с совершенно непримечательной вывеской, я наткнулся на ветхую тёмно-зелёную шинель. Её ткань, напоминавшая сукно бильярдного стола, была слишком плотной для местного климата, а фасон — странно устаревшим, словно она попала сюда из другой эпохи. В момент, когда я впервые увидел её, мне показалось, что я вступил в тень какой-то древней и таинственной силы, скрытой под слоем пыли. Улицы за окном, в их хаотичном переплетении, напомнили мне о том, что я нахожусь не просто в городе, но в центре чего-то гораздо более древнего, как будто сам город хранил в себе неведомые тайны, готовые раскрыться в последнюю минуту.
Владелец магазина по имени Мустафа был приветлив и словоохотлив. Узнав, что я писатель, он сказал, что продаст мне шинель за полцены, потому что предыдущий её владелец тоже был писателем. Мустафа уверял, что в Каире тот написал свой главный труд и что, возможно, именно эта шинель принесла ему удачу. Словно продолжая древнюю традицию, он говорил о ней так, будто в её ткани заключены невероятные магические тайны.
Он попытался рассказать мне историю шинели. Несмотря на то, что мой английский был не совсем хорош, я смог уловить суть. Шинель принадлежала некому Лорду Инглишу, писателю и оккультисту, который в начале двадцатого века прибыл в Каир для изучения древностей. Моя мысль тут же перескочила на Алистера Кроули, который после контакта со Стеллой Откровения написал свою знаменитую Книгу Закона. Возможно, шинель действительно принадлежала одному из его современников, коллег по мистическим изысканиям. Кто-то вроде современного Джона Ди, который говорил, что бог явился ему в образе звезды-скарабея, а ученики начали чертить геомантические символы, пытаясь закрепить космический порядок на земле.
Мустафа настаивал, чтобы я примерил шинель прямо в магазине, его глаза горели странным, почти фанатичным блеском. Но мне почему-то не хотелось делать это при нём. Не то чтобы я чувствовал угрозу, скорее, некое глубинное беспокойство, будто сама шинель ждала чего-то большего, чем простая примерка. Я отдал деньги — небольшую сумму, которую он просил, — и сказал, что примерю её дома. "Не сомневайтесь," — добавил он, улыбаясь, — "она точно вашего размера."
Когда я пришёл домой, взял шинель в руки и почувствовал её вес, мне стало не по себе. Казалось, будто с этим старым предметом я принёс в свою жизнь нечто большее, чем просто старинную вещь. Внутренний карман был зашит тончайшей золотой нитью, что сразу привлекло моё внимание. Волна необъяснимого любопытства охватила меня. Я разорвал шов и вытащил из кармана маленький свиток, покрытый пылью. Латиницей на нём было написано одно слово: Херувим (Cherub).
Это слово, как удар молнии, всколыхнуло меня. В моей голове пронеслись образы древних ангелов, хранителей скрытых знаний и разрушителей миров. Моя рука дрожала, когда я касался этого свитка, словно коснувшись самой сути чего-то священного и в то же время опасного. Я вспомнил слова Мустафы о писателе, который обрел свою удачу, и подумал: а что, если удача — это лишь одна сторона медали? Что, если шинель, которая теперь была в моих руках, была не просто артефактом, а связью с древними силами, которые ждут своего часа, чтобы ударить?
В тот момент мне показалось, что мир, который я знал, начал раскрываться передо мной, как лист бумаги, свернутый в себя. И всё, что оставалось, — это развернуть его, открывая новые измерения за каждым изгибом. Словно я стоял на пороге чего-то, что было больше меня, больше этого города и даже больше самой вселенной.
"Мы смотрим на мир как на видение, свернутое в себя, словно бумажный лист в пустоте. Все, что остается, — это развернуть его, открывая за каждым изгибом новые измерения."
— Хинтон, "Четыре шага за предел"
Теперь передо мной стоял вопрос: рискну ли я открыть эти двери?
Шимон Ахель и лягушки
Надпись "Херувим" на свитке казалась обманчиво простой, но я знал, что херувимы, являвшиеся фигурами еврейской мистики, изначально хранили в себе более глубокие смыслы.
"Как лягушки перескакивают из одного болота в другое, так же и херувимы прыгают между вселенными," — сказано в одном из каббалистических текстов, датируемых XVII века. Авторство этой строчки приписывается Шимону Ахелю, мистику и последователю Шабтая Цви, чья судьба всегда оборачивалась непредсказуемыми виражами, словно его душа не подчинялась земным законам, а рвалась в иные миры. Ахель был настоящим херувимом среди людей — фигура загадочная, неуловимая, как и те существа, о которых он писал.
Шимон Ахель (ок. 1650—1715) — один из самых неординарных каббалистов своей эпохи. Его тексты, с одной стороны, граничат с безумием, но, с другой, освещают тёмные углы подсознания, как луч прожектора батискафа, направленный в глубину. Он жил в Салониках и Иерусалиме, и ходили слухи, что он мог разговаривать с духами через кувшин из зеленого стекла, который, по его словам, был способен хранить в себе миры, столь же легко, как вода хранит отражения. Его труд «Сефер Мааса Херувим» (Книга Деяний Херувимов) до сих пор вызывает споры среди исследователей. В нём херувимы описывались не как пассивные хранители небесных секретов и колесницы управляемые Элохим, но как активные агенты перемен, охраняющие границы между мирами и размывающие их так, что грань между реальностью и иллюзией стиралась.
Ахелю приписывают авторство "Шаар Эмекот" (Врата Глубин), который является своеобразным путеводителем по зеркальным мирам, отражающим нашу реальность, но искажённую тенями ушедших цивилизаций. Однажды он описал мир, где метафизические лягушки ведут через тёмные коридоры сознания и открывают двери в новые измерения — как мосты, переброшенные через бездну между мирами.
Но, возможно, самым загадочным из предсказаний Ахеля было его упоминание о "Зелёном Веке" — эре, когда время и пространство перестанут существовать в том виде, в каком мы их знаем, и древние тайны откроются людям через самые обыденные предметы. Его пророчество о "Зелёном Веке" вызывало у последователей тревогу: ведь это означало не только слияние миров, но и полный крах привычного порядка.
"И воздвигнуты были херувимы, как стражи, охраняющие границы между мирами, шепча тайны, которые только птицы могут понять."
— Шимон Ахель, Шаар Эмекот
Занимательный факт: фамилия этого малоизвестного каббалиста, Ахель, в переводе с иврита означает "могила", "шатёр", устанавливаемый над захоронением в знак почитания усопшего. В иудейской некрополистике ахель выполняет те же функции, что у древних египтян — саркофаг. Этот любопытный факт неожиданно сплетается с семантикой Каирской шинели, которая может быть отсылающей к гангстерскому сленговому выражению "Chicago Overcoat", означающему "гроб" — цемент, коим заливаемы нежелательные субъекты перед их сбрасыванием в воду. Так, Каирская шинель, обретая новую форму, становится символом саркофага, египетского гроба, так как Каир — известный город рядом с пирамидами, хранилищами древних секретов.
Совсем недавно я наткнулся на удивительный отголосок этих идей в современном медиа. Порой еретические каббалистические отсылки обнаруживаются в самых неожиданных местах, таких как веб-комикс Homestuck. Там лягушки выступают архетипом космогенеза — символом вселенского порядка, который рушится и заново складывается, как зёрна лягушачьей икры, олицетворяющие потенциал множества миров. Эти лягушки — словно пародийные херувимы Ахеля, путешествующие по измерениям, но в стиле веб-панка. И вот, миры снова переплетаются, поднимая меня на вершину сознания, где я, подобно лягушке, могу прыгнуть в неизведанное, пересекая границы, которые, как оказалось, были лишь иллюзией. Ох уж этот веб-панк!
Рауль Бальестер, культуролог из Буэнос-Айреса
Как-то я случайно наткнулся на заметки Рауля Бальестера, одного учёного из Буэнос-Айреса, изучавшего магические реалии интернета. Рауль Бальестер (1958) — аргентинский исследователь эзотерики и паранормальных явлений, известный своей теорией о "цифровых архетипах". В своей работе "Сумма Конспирологии", Бальестер исследовал взаимосвязь между древними гностическими текстами и современными интернет-реалиями, утверждая, что культурные мифы, такие как Homestuck, содержат те же архетипические структуры, что и древние священные писания. Бальестер утверждал, что цифровое пространство стало новой формой проявления гностического знания, где мультимедийные проекты играют роль современных «текущих Евангелий», подобно тому, как в прошлом это делали священные манускрипты.
В "Сумме Конспирологии" Бальестер утверждал, что Homestuck — это и есть тот самый эзотерический текст, о котором шепчутся в оккультных кругах. Это была не просто история, а цифровая версия гностического откровения, в которой лягушки, прыжки, множества реальностей и вечное возвращение были замаскированы под мультимедийный проект. «Homestuck — это цифровая Книга Иоанна для новой эры», — писал учёный. Я улыбнулся: уж слишком легко это звучало. Но что-то во мне начало меняться.
Фриссоны
Я почувствовал странное покалывание в пальцах, касаясь ткани шинели, как если бы она служила вместилищем множества реальностей. В тот момент я не осознавал, что этот предмет — не просто шинель, но своего рода саркофаг, временная капсула, соединяющая миры и временные линии. Однако я знал, что мурашки, фриссоны, появляющиеся на коже от прикосновения к шинели, и даже при мыслях о ней, являются неоспоримым доказательством мистической силы этого артефакта. Порой мурашки покрывали меня столь плотными слоями, что я чувствовал себя рябящей глитчем гифкой из кислотного веб-панк комикса.
Глубокий зелёный оттенок её ткани, похожий на зелёное сукно бильярдного стола, указывал на её истинное предназначение: вместилище временных линий, созданных самыми мастеровитыми игроками. Некоторые утверждали, что сама Шинель была тканью вселенной, на которой играли в невообразимые игры. Это не был просто саркофаг, но целая реальность, вмещающая бесконечное количество возможностей. На её поверхности пульсировали неуловимые вспышки, подобные рёбрами бесконечной последовательности времени.
Я понял, что шинель была одним из таких инструментов, созданных кем-то, чьё имя давно забыто, чтобы пройти сквозь границы между этими мирами. В этом заключалась одна из метафизических шуток: обычная вещь, совершенно чуждая оккультной символике, могла стать ключом к вселенной, так же как в Homestuck лягушачья икра — это лишь глупый вебпанковский прикол, но в то же самое время - символ содержащий бесконечные потенциалы множества миров.
Я примерил шинель
Я примерил шинель и оказался погружён в гомон величественного города, но уже не Каира. Город оставался на месте, но его улицы начали извиваться, перекручиваясь в спирали, которые напоминали структуру икраных пузырьков — те самые, что я видел в мультимедийном трипе Хоумстак, который словно пророчил бесконечные вариации мира и сценарии, где выбор не имел значения, поскольку каждое решение рождало новый виток реальности. Шинель теперь была не просто защитной оболочкой, но сосудом для множественных сущностей и миров, запертых внутри неё, впечатанных в её ткань. Тем временем, в переплетениях онто-оптического волокна вселенной рождались и умирали миры, вспышки от столкновений бильярдных шаров-светил освещали ткацкий станок, на котором Ананке плела сукно мироздания. Гностики, как всегда, искали ответы в звёздных картах и застыших реальностях-этажерках, пытаясь понять природу тех, кто стоял за созданием мира. Реальность была не просто клеткой или ловушкой — она была сложнейшим механизмом, созданным, чтобы удерживать души от пробуждения.
Шинель, казалось, становилась моим связующим звеном между этими мирами. Когда я надевал её, мир вокруг меня изменялся, будто я пересекал порог между реальностями. Каир, старый и древний, перестал быть городом в привычном смысле. Его здания вытягивались в небеса, будто пирамиды, отражающие свет, и с каждой улицей я продвигался всё дальше в лабиринт миров, где херувимы больше не были стражами прошлого. Они были хранителями переходов. "Ведь если мы не изменим свою точку зрения, мы останемся в рамках одного лишь мира, не осознавая, что за его пределами лежат безбрежные океаны возможностей." — Хинтон, "Парадигма бесконечности". Эти слова звучали в моём сознании, добавляя к этому странному переходу атмосферу неизбежности.
Херувимы. Пьер Монтен
Эти существа, чьи образы так неоднозначны, всегда занимали меня, но здесь, в Каире, их присутствие казалось особенно явным. В переводах и переложениях старинных текстов, найденных мной на задворках забытых интернет-библиотек, херувимы описывались как хранители, как стражи пути между земным миром и миром высшим. И не случайно они оберегали ковчег завета в древних семитских текстах, словно впитывая в себя функции древних египетских божеств. Исследователи древних религий давно искали связи между семитскими херувимами и египетскими аналогами — сфинксами и крылатыми стражами гробниц фараонов. Теперь же, надев эту шинель, я ощущал, что херувимы — больше, чем миф.
Пробираясь по страницам трактатов и мифов, я начал замечать сходства. Семитские херувимы, с их крыльями и странными лицами, настолько напоминали египетских стражей гробниц, что стало очевидно — мы видим одно и то же, но через разные культурные линзы. В египетских храмах я видел рельефы, где изображённые существа имели крылья и головы животных. Но что, если они не были порождением человеческого воображения? Что, если это были образы существ, пришедших с других звёзд, как это утверждают конспирологи?
Я вспоминаю книгу Liber Creaturae (Книга Творения), приписываемую французскому мистику Пьеру де Монтену. В одном из фрагментов, содержащихся в этой книге, говорится о херувимах как о существах, которые видят одновременно все измерения реальности — прошлое, настоящее, будущее — и способны манипулировать временем и пространством, как другие существа манипулируют материей. Они, как предполагает автор, стражи миров, которые сталкиваются и разрываются в бесконечной битве за власть над тем, что мы считаем сознанием. "На границе между мирами, где заканчивается наш опыт и начинается другое, именно в этот момент пробуждается истина." — Пьер де Монтен, "Книга Творения".
Пьер де Монтен (1614—1679) — французский оккультист и мистик, автор мистических трактатов о взаимодействии божественного и материального миров. Монтен, предположительно, был связан с кругами розенкрейцеров, и хотя сам он не оставил крупных трудов, ему приписывается загадочный манускрипт Liber Creaturae. Этот текст описывает тайные механизмы мироздания, где херувимы служат архитекторами мультиверсальных структур. "Liber Creaturae" приписывает херувимам способность искажать время, управлять потоками сознания и контролировать границы между мирами. Монтен верил, что физическая материя есть иллюзия, а реальность состоит из незримых вибраций, которые могут быть изменены с помощью знаний о "творении". Этот текст был позднее популяризирован в оккультных кругах благодаря своему влиянию на алхимиков и гностиков.
В другом гностическом тексте, который относится к кодексам Наг-Хаммади, говорится о херувимах как о стражах "разделённых разумов" — тех, кто правит над теми, кто решился восстать против демиурга. Слово «разделённый» имело множество значений: оно одновременно обозначало и фрагментацию души, и множественность вселенных, доступных лишь избранным. В другом источнике, комментарии к Книге Иоанна, сказано, что демиург, не ведая о своём неполноценном творении, замкнул души людей в вечный круг перерождений, который лишь идущие по пути гнозиса способны преодолеть.
В одном из трактатов, приписываемых Шимону Охелю, говорится о херувимах как о "ключах от дверей забвения". Они хранили тайны древних миров, распавшихся после великой катастрофы, произошедшей задолго до появления человека. Этот трактат также указывал на нечто странное: древние пророки утверждали, что херувимы были "изгнанниками", пришедшими с других планет, когда-то заполонивших небеса. В этот момент я понял, что идея палеоконтакта — тех самых древних пришельцев, столь популярных в некоторых кругах — могла быть тесно связана с херувимами. "Пространство, где пребывал бог, может быть, будет казаться больше, чем оно есть, — как дырка на месте выпавшего зуба." Эти слова давали мне понять, что мир, в котором я находился, был полон не только вопросов, но и ответов, которые ещё предстояло разгадать.
Контакт
"Хасан Саббах готовил своих ассасинов так, чтобы они были полностью сосредоточены на цели. Смерть для них была не препятствием, а логическим завершением пути. Именно так мы подходим к настоящему моменту истины."
Моя жизнь стала напоминать комикс, где персонажи, события и идеи смешиваются, переходят из одного состояния в другое, как будто миры пересекаются на уровне квантовой нелокальности. Каир превратился в пульсирующий многомерный город, наполненный вещами, которые менялись при взгляде на них — не такими, как были, когда ты отводишь взгляд. А херувимы… херувимы оставались на своих местах, безмолвно наблюдая за моими попытками вырваться из этого мира. И однажды мне это удалось.
Надев шинель, я словно развернул в своём сознании многоуровневую карту, скомпилированную из осколков гностического понимания. Каждая точка была проекцией множества миров, пересекающихся и существующих одновременно. Я осознавал, что каждое движение влияет на исход событий, подобно тому, как удар по бильярдному шару создаёт бесконечные волны последствий. Ранее я воспринимал свою жизнь как игру, а себя — как игрока, преследующего некие цели. Однако то, что показала мне шинель, раскрыло тайну, на которую намекали древние гностики: игроки — это лишь бильярдные шары, которые херувимы катят по зелёному сукну Вселенной, и каждый шар, какой бы ни была его судьба, рано или поздно закатится в лузу.
"Я столкнулась с очевидным, но невысказанным: вселенная — это шахматная доска, и каждая её клетка — застывший миг борьбы. Мы лишь фигуры в игре, уже сыгранной до конца, но никогда не завершённой. Шинель Инглиша — это ключ к пониманию этой игры, её сверкающие края ведут нас к точке, где истина и иллюзия переплетаются. Когда вы натянете её на плечи, знайте: вы надели не просто одежду, а саму структуру реальности. Каждое ваше движение — это ход, который уже давно предопределён."
Фрагмент из манифеста Роуз Лалонд из Homestuck
Эта цитата удивительным образом переплетается со следующим фрагментом из из эссе Лейлы Хейнс, "Архитекторы Пустоты": "Сознание, которое тронуло херувима, уже не принадлежит ни одному миру. Оно находится в квантовой петле, перескакивая через границы бытия, пока не найдёт своё истинное отражение".
Однако, помимо игроков, есть иная категория сознаний — невовлечённые наблюдатели, которые актом наблюдения фиксируют столкновения шаров и через коллапс волновой функции делают проявленной ту или иную сборку реальности. Именно они обладают истинной властью: наблюдатели, которые ничего не делают, но на всё влияют. Мне стало понятно мироотречение древних гностиков, обладавших ключами от многих магических тайн, но не стремившихся что-либо делать в этом мире. Мы думаем, что гностики проиграли, уничтоженные ортодоксией, и если бы они выбрали активное сопротивление, то победили бы. Но в действительности проиграла ортодоксия, а гностики победили — их победа состояла в том, чтобы подняться над игрой.
Я надевал шинель вновь и вновь, и каждый раз передо мной открывались новые врата. Однажды я оказался в мире, где поверхность всех зданий и асфальта Каира стала серебристой, а город обнимали высоченные колонны света. Я шёл сквозь это мерцание, пока не увидел херувимов. Они стояли на границе города, безмолвные и странные, очертания их фигур мерцали переменчивым блеском, как и их квантовые крылья.
Отражение Зелёного Солнца в их ртутных крыльях показывало мне прошлые и будущие миры, где игроки, вписавшие себя в ткань вселенной, переставали быть людьми и становились херувимами в невообразимых электронных телах, летающих вне всех измерений. Эти гиперпространственные сущности, некогда игроки, теперь занимали свои места в гностическом пантеоне забытых миров, отражаясь в бликах вселенных. "Забвение — вот единственная месть и единственное прощение" — писал Борхес в "Фрагментах Апокрифического Евангелия." Я осознал, что херувимы — это игроки, забывшие, что они игроки; люди, забывшие о времени и пространстве, о своём «я», о своей идентичности. Сумасшедшие.
Это напомнило мне о "Шаманском Космосе" Стива Айлетта, где глаза выгоревших гностиков-шаманов становились как жидкий металл. Шаман, взглянувший на демиурга, выгорал, превращаясь в бледную тень самого себя, погружаясь в детали угасания. Поэтому никто из гностиков не достиг своей цели и не смог положить конец творению.
Каждый раз, надевая шинель, я ощущал её тяжесть, как вес миров, с которыми она была связана. В глубине её карманов я нашёл следы другой реальности — затаённые силы, способные изменить ход событий. Она пульсировала, как сердце вселенной, и её связь с египетскими саркофагами была неоспорима. Здесь, в Каире, древние боги смотрели на меня из теней пирамид, и я знал, что стал частью чего-то большего.
Мерцающие края шинели напоминали мне о временах, когда я был всего лишь игроком. Теперь же я стал наблюдателем. Каирская шинель — саркофаг, оставляющий мерцающие следы в воздухе. Она была символом потерянного знания — входом в Плерому, скрытую в зеркалах. Херувимы, прислуживающие Великому Архонту, пытались сорвать её с плеч Инглиша, зная, что этот артефакт способен пробудить разумное квантовое бытие.
И тогда я понял: этот артефакт был не просто мощным — он был непобедимым, как персонажи в забытых играх. Но, как уж повелось, всегда есть лазейка. Любая непобедимость может быть снята. Как Лорд Инглиш однажды потерял свою защиту, так и я мог оказаться уязвимым, если покину этот временной саркофаг. Сейчас осень, в Каире прохладно, и человек в шинели не вызывает никаких вопросов. Однако весной, особенно летом, жара здесь такова, что в шинели я буду выглядеть как минимум странно. Пусть. Я привык к тому, что окружающие считают меня немного сумасшедшим — так пусть у них будет ещё один повод так думать. Что же касается жары, не так уж она и страшна: в саркофаге каирской шинели я чувствую, как постепенно мумифицируюсь, а став мумией, от жары я вряд ли буду страдать.
Шинель была вечно повреждена — её мерцающие края говорили об этом. Время, сломанное по вине игроков, больше не поддавалось контролю. Каждый удар по временной линии отдавался эхом, погружая миры в хаос. Теперь я не был шаром, катящимся по сукну в сторону неизбежного падения; я стал скрытой камерой, наблюдающей бильярдную партию. Каирский саркофаг — место покоя для тех, кто осмелится принять свою неизбежную участь — стал моим убежищем. Подобно временной петле, я запер в нём свои самые мрачные тайны и преднамеренно забыл, что любая петля может быть разрушена лишь тем, кто сможет увидеть за её пределами.
Теперь, когда я ношу эту шинель, я не могу сказать, какой из миров истинный. Они слились для меня, как узоры на ковре или мерцающая рябь от солнечных лучей на воде. Я больше не уверен, кто я — демиург, творец, сумасшедший или просто фигура, которой манипулируют херувимы, как теми, кто проходит их границы. Каждое решение ведёт к новому миру, и нет выхода из этого лабиринта. Как говорил Трепанье: "Пустота, как её не верти, пустотой и останется."