Последняя подсказка
В хате было хорошо натоплено, светло и чисто, но как-то голо, будто прибрано перед праздником, когда всё, что можно, стараются распихать по сундукам, буфетам и шифоньерам. За филенчатой дверью, миллион раз крашеной в непременный светло-голубой, и от того сделавшейся похожей на компьютерную модель самой себя, сипел Силиваныч.
– Разрешите, Силиваныч? – осторожно, но достаточно громко спросил я, поцокав ногтем по голубому зеркалу двери.
Силиваныч дважды хрипло охнул, набирая побольше воздуха, и, срываясь на кашель, не пригласил, а приказал:
Вот так вот, при смерти, а тон всё тот же, командный. Да и внешне не сильно изменился, даже морщин не прибавилось. Тот же широкий, упрямо выпуклый лоб, востренький, мелковатый для просторного лица носик и яростно пронзительные глаза, внимательные, цепкие.
– Садитесь, Хрульков, – Силиваныч качнул вялой кистью над одеялом в сторону тонконогого стула с гнутой спинкой. Надо же, сколько лет прошло, а он и узнал, и фамилию вспомнил.
Я поддвинул стул поближе к постели и послушно уселся.
Признаться, я думал, что у одинокого умирающего старика может быть грязно, холодно, а то и голодно, и собирался помочь, чем смогу. Но, оказалось, никакой помощи не требуется. Соседка, Маня Перселенка, носит продукты и дважды в день опорожняет ведро, на которое ходит Силиваныч по нужде. И вообще, всем старый учитель доволен, кроме того, что болезнь свалила его и вот-вот добьёт.
Быстренько отмахнувшись от предложенной помощи, Силиваныч, как на уроке, «приступил к опросу» – всё тем же настырным, безапелляционным тоном, знакомым с детства. Выяснив, что в науку я не пошел, точь-в точь, как лет сорок назад, перешел к нотациям, враз позабыв про вежливое «вы»:
– Я для чего тебя тянул, а? Для чего тебе двойки ставил? Чтобы ты до пятёрок дорос! Ты был лучшим, я надеялся на тебя. А ты? Сбежал? Предал?
Силиваныча в школе не сильно праздновали. Даже по имени-отчеству – Василий Иванович – никто его ни за глаза, ни в глаза не называл – Силиваныч, и всё. А он, не теряя упёртого энтузиазма, пытался вбить в головы учеников основы физики. Мучил сильно, ставил двойки напропалую, но никто не стал из-за него второгодником – на законный тройбан все в конце концов натягивали.
– За деньгами погнался? – сипел Силиваныч, – А деньги-то – вот они. Смотри, Хрульков, к дому ни газ, ни электричество не подвели, а у меня тепло и светло. Не веришь? Ну обойти вокруг дома. Хочешь – у соседей спроси. Все знают, что у меня ни котла, ни печки нет, и провода не висят. Вот она физика-то!
Я грустно улыбнулся, понимая, что годы берут своё, что старик поехал, что его светлый, осмысленный взгляд никак не отражает сумбур в его голове. Или, может, это от жары его подразвезло – в хате было слишком уж тепло для лютующего за стеной февральского мороза.
– Вижу, не веришь. Потому что физику плохо учил. А у меня – энергия без подвода энергии.
– Стало быть, вечный двигатель изобрели, – не сдержался я.
Старик то ли засмеялся, то ли закашлялся, вытер ладонью проступившие слёзы и, переведя дух, продолжил:
– Физику не обманешь. Закон сохранения энергии не обманешь. Вечный двигатель не изобретёшь. Но вот тебе, Хрульков, задачка на сообразительность, со звёздочкой.
Возьми пудовую гирю, за полсекунды подними её на полметра, разгони до двадцати километров в час по горизонтали, тут же останови и поставь на пол. И так – сто раз. Осилишь? Нет, не потянешь, надорвёшься.
А теперь представь чугунное колесо катится, хоть, например, железнодорожное. Каждая его четверть весит больше пуда. Тот кусок, который стоит на земле или рельсе – неподвижен, а верхняя точка двигается вдвое быстрее, чем середина колеса. Получается, что каждая часть колеса именно это и делает – то замирает, касаясь земли, то вдруг взлетает в вверх, да ещё и разгоняется по горизонтали. А потом падает вниз и тормозится.
Но чтобы привести колесо в движение не нужно столько потеть, как если б каждую его четверть, словно гирю, поднимать, опускать, разгонять, тормозить. А если под горочку, то колесо само покатится – не догонишь.
И что же, это нарушение законов физики? Нет. Простое, но гениальное устройство – колесо – позволяет экономить энергию. Подхватывает энергию у «быстрой» части колеса и передаёт «медленной». И принцип колеса универсален. Его можно применить и к теплу, и к электричеству – к любой энергии. Я и применил. И ты можешь применить. Тогда энергии на свет и обогрев потребуется в тысячи раз меньше.
Я понял, что старик не врёт. Да, он всё правильно говорит, принципы физики универсальны. Значит, колесо может сработать с любой энергией.
– Но это же… Это же гениальное изобретение! Это изменит жизнь человечества! И почему вы не запатентовали? Вы бы стали самым богатым человеком на планете!
– Мне этого не надо. Я учитель. Мне надо, чтобы мои ученики поняли то, чему я их учил.
– Ну так научите! Расскажите, как это сделать! – Если честно, в этот миг я уже прикидывал, как стану всемирным монополистом, невиданным богачом, и мне не хватало только маленькой подсказки Силиваныча – я понимал, что сама идея проста как… как колесо. От ощущения глобальности открытия, которое переформатирует всю экономику планеты, меня даже в пот бросило.
– Запомнить и дурак сумеет. Важно, чтобы ученик сам понял, сам дошел. Смотри на колесо. Думай. Ты всегда был талантливым. Догадаешься! – в ослабевшем голосе старика сквозила не надежда на мои успехи, а, скорее, сочувствие моей беспомощности.
Полежав с минуту тихо, Силиваныч отрезал:
А когда я, вытерев мокрый лоб, поднимался со стула, старик прошептал:
– И не надейся найти решение в моем доме после моей смерти. Колесо катится под гору. Я направил колесо вниз, и оно разгоняется. Его не остановить. Чувствуешь, становится жарче? Дом, как колесо, летящее по склону, набирает энергию.
Наверное, на прощание мне нужно было сказать что-то доброе. Поблагодарить за школьные годы, похвалить, выразить восторг гениальной идеей энергетического колеса. Но я был так разбит внезапной близостью чуть ли ни к мировому господству и столь же внезапной его утратой, что смог лишь промычать, как мычал когда-то на экзамене:
– Силиваныч, ну дайте же подсказку! Одну-единственную! Последнюю!
– Колесо, – четко, без хрипа и одышки ответил он, – Колесо.
Дом Силиваныча сгорел на следующий день. Перселенка рассказывала, что когда зашла к старику с утра, он был мёртв, а в хате было жарко, как в печи. А когда вышла на порог, за её спиной занялось пламя.