Предохранительный клапан
Полуденная деревня словно вымерла, дорогу спросить не у кого, но я должен был найти её, раскрывшую главный секрет жизни и смерти.
Деревенька – как не среднерусская, не тесная улочка с узкими, длинными огородами за хатами. Дома разбежались по двум просторным холмам, между которыми блестит речушка – курам по колено. Как проехать от дома до дома – и то не сразу сообразишь, а пешком и за день не обойдёшь, да ещё и не пропустив ни одного. Без проводника не обойтись.
И – повезло. На пригорке, прислонившись спиной к ветхому забору, набранному из всяческого полусгнившего дреколья, на бревне, заменяющем скамейку, сидела пожилая женщина. Остановил, вышел из машины, взбежал по протоптанной между валами уже ядрёной травяной зелени тропке – да, в дождь здесь не походишь, тут ручей будет.
Бабка оказалась гораздо старше, чем показалась издали. Худосочная, тоненькая, но прямая в спине, как спица, не согбенная – осанка и ввела в заблуждение. Она даже не повернула голову на мои шаги – сидела, замерши, положа руки на колени и грелась на первом уверенном майском солнышке.
– Здравствуйте, бабушка, – крикнул я бодро.
Старуха вяло чуть улыбнулась, кивнула и совсем прикрыла глаза. Господи, какое измождённое, изрытое морщинами лицо! Но – спокойное.
– Бабушка, подскажите, пожалуйста, как бы мне дом Соломоновны найти.
Бабка приоткрыла глаза, выцветшие, бледные, с болезненными красноватыми веками и недовольно… скривилась? Нет, все эмоции у неё лишь едва обозначались поверх умиротворения, но от этого казались ещё рельефнее.
– Нету здесь никакой Соломоновны, – почти беззвучно прошелестела она.
– Неужели не знаете, бабушка? Мария Соломоновна, эффектная такая женщина. Давно здесь живёт, вы должны бы её знать.
И снова бесплотная тень гримасы пробежала по безмятежному лицу старухи – может, ехидная улыбка, или же брезгливое раздражение. Бабка закрыла глаза, нервно двинула мосластыми пальцами руки, не отрывая ладонь от колена – то ли указала направление, в котором мне искать Соломоновну, то ли просто отмахнулась. Я пожал плечами и, оскальзываясь, спустился к машине.
Ну да, ожидаемо. Иссохшая, доживающая свой век старуха и не может по-другому относиться к вечно молодой красавице, зависть рано или поздно станет ненавистью.
Белокурая норвежка Тира Хельвиг была всего лишь помощницей, архивариусом, делопроизводителем в экспедиции Эрнста Шеффера. Но именно эта незаметная, тихая трудяжка-секретарша нашла то, что безуспешно искали нацисты в Тибете. После Победы над Германией, Шеффера судили, трибунал в рамках денацификации назначил ему штраф, а Тира даже под суд не попала – ну что взять с подневольного клерка.
Когда же советские учёные взялись за архивы немецких коллег, выяснилось, что архивов-то и нет – что сгорело, что вывезено американцами, что бесследно пропало. Вот тут-то и пришло время Тиры. Она сохранила кое-что из привезённого из Лхасы, и вместе с документами переехала в Москву.
Всё хотят быть здоровыми и жить если не вечно, то долго-долго, а властители – подавно. К коммунистическим вождям это относилось в полной мере, и Тира постепенно из рядового научного сотрудника стала весьма влиятельным человеком. Лучшим доказательством, что она знает нечто тайное, была она сама – вечно сорокалетняя энергичная блондинка. При этом она предпочитала оставаться незаметной, как и в экспедиции Шеффера.
Когда Советский Союз дышал на ладан, кто-то из высокопоставленных покровителей тайно сделал Тире новые документы, позволяющие получить израильское гражданство. Железная хватка спецслужб слабела, наука разваливалась, и норвежке, ставшей Марией Соломоновной удалось улизнуть из-под контроля – она просто исчезла. Вероятно, уехала в Землю Обетованную вместе с кем-то престарелым, но вечно молодым из партийной верхушки. А без неё, без её секретов начались «гонки на лафетах».
Позже, когда разбитое вдребезги начали осторожно собирать, выяснилось, что Тира-Мария и в этот раз утащила из архивов ключи к тайне бессмертия и вечной молодости. Исследования продолжались, но без Соломоновны дело не шло. Каково же было моё удивление, когда совершенно случайно мне удалось напасть на её след. Оказывается, она не покинула страну, а обосновалась в деревеньке в пятистах километрах от столицы.
Только к вечеру в деревне стали появляться люди – возвращались с полей. И у первых же встречных я выяснил, где живёт Соломоновна. Подъехал, спустился по овражку к дому – ох уж здешние рельефы! Прошёл через запущенный сад, обошёл симпатичный домик и уже собирался взлететь на крыльцо, когда увидел…
С этой стороны дома, чуть ниже, был ветхий забору, набранный из всяческого полусгнившего дреколья, а на бревне, заменяющем скамейку, спиной ко мне сидела тонкая старуха с прямой спиной.
– Тайна жизни и смерти проста, – еле слышно говорила Соломоновна, щурясь на закат, – смерть – это предохранительный клапан жизни. Не станет смерти – жизнь закончится.
Я сидел рядом с ней на бревне и ловил каждое её слово. Сначала она не хотела говорить, на мои вопросы отвечала кратко, а то и вовсе молчанием. И когда я уже потерял надежду, она начала свой монолог.
– В 68-м Кэлхун создал мышиный рай, в котором не было обычных причин для смерти грызунов – нет болезней, хищников, конкуренции, нехватки места и еды. И мыши стали жить гораздо дольше, чем в природе. А в результате вся колония вымерла. Причём, первыми умирали молодые, а последними сдохли долгожители, растянувшие мышиный век втрое.
Старичьё заняло лучшие позиции и не собиралось их сдавать, новые поколения потеряли жизненную энергию от отсутствия перспектив.
Жизнь – это движение, рост. Старые должны уступить место молодым. Человеческая цивилизация возникла только потому, что происходит именно так – накопленное предыдущими поколениями передаётся последующим.
Но что если старичьё не захочет делиться? Будет долго или, хуже того – вечно, жить и не торопиться передавать наследство? Сами они в своё время получили наследие всей цивилизации, добавили кроху своего, и – всё, никому и ничего. Получится, что молодёжь отбросили на тысячелетия назад, в каменный век, к абсолютному нулю. Вышвырнули из цивилизации, из жизни. Молодёжь не только перестанет размножаться, но и начнёт вымирать как мыши. Это закон природы. Жизнь прекратит своё существование. А чтобы этого не случилось, и есть предохранительный клапан – смерть.
Я это поняла, когда геронтократия сожрала Советский Союз. Потом много раз видела, как кощеи над златом чахли, пока их дети мыкались в нищете и получали наследство, лишь тогда, когда наследство требовалось уже их внукам. А ведь наследство не только материальное, есть же ещё и опыт.
Вот, у старичков – активное долголетие, они решили пожить для себя. На самом деле, эти всю жизнь так и жили, исключительно для себя. И под старость – тоже. С внуками сидеть – нет, некогда. А как же дети научатся ухаживать за малышами? Воспитывать их? По учебнику? Так нет такого учебника, этот опыт только практикой передаётся.
А про материальное... Давно живу на пенсию. Не работаю, а сыта. Это значит, что молодёжь должна кормить и себя, и меня. А если таких как я будет большинство? Молодые превратятся в рабов старичья, будут жить впроголодь и работать только ради того, чтобы прокормить нас, мышей-долгожителей.
Иногда спрашивают: «Ну когда же они нажрутся». Я больше не могу быть вечным нахлебником. Я нажралась. Буквально. Я не хочу кушать. Я уже давно не ем. И я скоро умру.
– Мария Соломоновна, но ведь тайна вечной молодости сделает жизнь миллионов лучше!
Почти неуловимая улыбка скользнула по лицу старухи, и она прошептала:
– Жаль, что вы выходили, пока я объясняла. Вечная молодость и вечная жизнь не улучшит жизнь, а у-нич-то-жит её. Без предохранительного клапана жизнь обречена. Поэтому я унесу мои знания в могилу… Солнце село, холодает. Помогите мне подняться и дойти до дома, у меня нет сил.