Глава 10. Эзотерическая антиномия
В 1597 году появилась книга, известная по имени ее автора (Шарафал-Дин Хан Бедлиси) как «Шерефнаме», «Книга славы», иногда также называемая «Хрониками курдов», в которой мы встречаем раннее описание езидов:
Они ошибочно верят, что шейх Ади взял на себя обязанность поститься и молиться, и что в день воскресения они будут вознесены на небеса, не подвергаясь никакому наказанию или упрекам. Курды поклялись в ненависти и самой непримиримой вражде к добродетельным мудрецам ислама. [1]
Даже учитывая предвзятость автора, эти «обвинения» вполне правдивы. Самое привлекательное в езидизме (а с точки зрения мусульман – самое отвратительное) – то, что он начинался как языческая секта, потом стал суфийским орденом, затем скатился в ересь и закончил расколом. Это не просто «не исламская» религия – это антиисламская религия. Следует подчеркнуть, что езидизм нельзя структурно сравнивать с «сатанизмом» в антихристианском или антирелигиозном смысле, потому что Малак Тавус не рассматривается (хотя эзотерически «представляет собой» дьявола) как принцип зла. «Масхафа Реш» ясно дает понять, что только посторонние считают его злым – но на самом деле он находится за пределами дихотомических категорий, потому что правит миром, не ссылаясь на «рабскую мораль» монотеизма. Мир прекрасен для тех, кто видит его в свете Люцифера. Итак, «за пределами добра и зла» - не означает творить зло, Ницше абсолютно тверд в этом и только глупый сатанист отказался бы это понять. Езиды и «дьяволопоклонники» среди Ахл-е Хакк свободны от «морального разложения; их практика основана на чистоте и достойном поведении. Чтобы обнаружить их внутреннюю, эзотерическую антиномию, мы должны выполнить герменевтическое «сворачивание» их текстов, проследить их до источника (та’виль) в мистической реализации того, что Рабле называл liberté libre: «свободная свобода». Я утверждаю, что, поступая так, мы обнаружим, что их ближайшими соответствиями в современной традиции являются не сатанисты, а Рантеры и Братья свободного духа. [2] Езидское «Свидетельство веры» (Шехда Дини) ясно показывает их опровержение ислама, как шиитского, так и суннитского; мусульман называют свиньями и еретиками. «Мы отделены от еретиков, от шариата», [3] – говорится в Свидетельстве. [4] «Традиция», в которой провозглашается, что «мы бросили свой жребий», - это не исламская сунна (как иногда полагает Крейенбрук), а сам езидизм – и в эсхатологическом «Гимне Шерфедину» это очевидно:
Когда явится Мехди,
Не останется ни царей, ни судей.
В этот день общество Традиции станет счастливым.
Традиция будет приятна для всех.
К кому Малак Шерфедин проявит милость и благосклонность,
Кого он облачит в духовные одежды…
…настанет своего рода утопия. Все верующие будут одеты как фекиры (в светящиеся черные хирки) и «избавят этот мир от страданий и несправедливости». В этом же гимне султана Эзи упрекают в том, что он не делает того, что в его силах:
О султан Эзи, у тебя есть власть,
Но ты не делаешь того, что можешь.
Подними Малака Шерфедина из пещеры,
Умерь гордость мятежников, подчини их ему! [5]
Будущий правитель всегда спит в пещере. Король Артур, император Фредерик, король Португалии Себастьян – этот архетип, возможно, происходит из пещер каменного века и шаманизма, унаследованного от мечтателей-неандертальцев. [6] Это важный мотив езидского гимна:
Каждую ночь, каждый день
Дом Традиции чист от греха, от вины,
Ведь мир, захваченный руками шариата –
Для нас лишь место мук.
Каждую ночь, каждый день
В Доме Традиции звучит молитва:
Малак Шерфедин,
Выйди ради нас из Пещеры! [7]
«Гимн мулле Абу Бекиру» следует считать одной из самых антиномичных поэм в мире. И здесь «Традиция», о которой идет речь, — это не сунна, а езидизм:
Мы всецело благодарны за то, что остались в стороне от шариата,
Хвала Аллаху и за то, что связали мы судьбу с Шейхом.
Мы благодарны святой традиции, что держалась она в стороне от свиней,
Хвала Аллаху и за то, что связали мы судьбу с шейхами и пирами…
Я был взят в царство одеяний,
Муллы и суфии стекались ко мне, спрашивая:
«Разве мулла Абу Бекир не был мусульманином?»
Но я ответил: «Клянусь Богом, нет!»…
Меня увели в далекое царство, где я отказался
От религиозных приветствий, от поста и молитвы,
Они схватили муллу Абу Бекира за руку и сказали:
«Ну же, скажи правду!»
Я говорю вам, что истинно -
Нужно окрасить мечети неразбавленным вином,
И рассказать о султане Эзи. [8]
Все книги, что они приносят,
Темнеют от винных пятен,
Во главе они ставят имя султана Эзи,
Эти сладкие, благородные книги, тома,
Что отдали они в руки муллы Абу Бекира –
На страницах каждой – винные пятна!
Это красно-желтая книга,
Я прочту ее от начала до конца,
В ней имена султана Ади и шейха Шамса Татарина.
Я путешествующий книжник,
Я Гора Каф, я посредник дома Ади,
Они привели меня в царство чистого, глубокого океана,
Чародей созерцает этот океан с высот… [9]
Тот, кто погрузится в океан – есть Ангел Прощения. [10]
Поэтико-прозаическая «Повесть о Солтан Цзэне» - еще один сборник антиисламских утверждений, в котором шейх Хесен «отменяет ислам» и говорит, что езидам нет необходимости посещать Мекку – только Лалеш. [11] А в «Гимне черному фуркану» говорится, что Ад был создан «для тех, кто грешит против имени Тавуси Мелека три раза в день», то есть для правоверных мусульман, которые проклинают Сатану в своих ежедневных молитвах. [12] (Кстати, этот стих доказывает, что Малак Тавус действительно «есть» Сатана – несмотря на придирки некоторых ученых!)
Другое утверждение, с которым я должен при всем уважении не согласиться, заключается в том, что езидизм можно классифицировать как гностическую дуалистическую религию. «Позднеантичные мотивы» Шпет, безусловно, довольно убедительно демонстрирует, что на езидизм оказали влияние гностические мотивы, но я утверждаю, что они ограничены мифологемами и метафорами и не подразумевают езидизм в каком-либо дуалистическом презрении к творению или ненависти к телу в манихейском (маркионитском или даже валентинианском) метафизическом смысле. Как и многие гностики, езиды пересмотрели роль дьявола, но не для того, чтобы превознести его над «глупым» Иеговой или Демиургом, или как принцип несотворенного нематериального духа, бесконечно превосходящий плотское творение. На первый взгляд, можно ошибочно принять Малака Тавуса за Змея офитов, потому что их истории очень похожи. Но Малак Тавус правит именно материальным миром, который хорош сам по себе. Черная змея представляет Тень Павлина (заимствуя концепцию у юнгианства) – но Тень здесь интегрирована в Самость, а не отчуждена. Малак Тавус действительно находится за пределами добра и зла, но как наместник Творца он дарует благо своим преданным и всему зеленому миру. Только его враги видят в нем негатив, потому что они потерпели неудачу как мистики (то есть, как эзотерические антиномисты). Худа, Бог-Создатель, описывается как океан «Света без начала» и как «совершенный». Этот бог, так сказать, ушел на покой и передал управление миром своему любимому ангелу, но остается единственным истинным богом – он не Ялдаваоф. Если бы это было не так, великие мистики, такие как аль-Халладж или шейх Хасан, не могли бы быть одновременно божественными и «частью этого мира», как сказал Пир Хидр Силеман Крейенбруку, - хотя «даже сейчас езиды боятся говорить такие вещи открыто». [13]
В гностических религиях океан скрывает жемчужину, как материя скрывает божественный Дух, погруженный в нее; «необходимо приложить огромные усилия», чтобы спасти ее. [14] В езидизме, напротив, океан питает жемчужину, открывает ее ангелам. Океан «позитивен». [15] Езидизм с наибольшей пользой можно представить как диалектическую противоположность гностическому дуализму. [16]
Этот мир – благой,
В сердцах мюридов не осталось ни страха, ни милосердия,
Мы находим убежище в султане Езиде.
- Гимн Свече [17]
Здесь мы видим, что езидское «да» миру – это ницшеанское утверждение, не оставляющее места рабской морали или жалости в деградировавшем сознании; Султан Эзи – очевидный святой покровитель этого дионисийского отношения, а вино – его вдохновение:
Какое вино!
Каждый отдаст за капли его жизнь и дом,
И целый мир станет праздником.
- Великий Гимн [18]
В «Гимне Земле и Небу» две половины Творения спорят о том, какая из них более почитаема. Если Небо (как Дух) преобладает («Ты нечиста, я свято»), мы могли бы заключить, что гимн скорее дуалистический, но Земля (как Тело) выдвигает мощный контраргумент:
Небо говорит земле: мы произошли из одного источника,
Мы были созданы из одной сущности,
(Божественный) взгляд склонен ко мне…
«…На мне растут розы и лилии,
Персики и ромашки, ивы, яблоки и оливки –
Все это цветет на мне…
Ты брат мой в высотах,
Напротив меня, становится видно пламя,
На мне люди находят пристанище, тепло и вино». [19]
Небеса могут похвастаться ангелами, но Земля утверждает, что у нее тоже есть ангелы, «бродящие по лику земли». Наконец, Небо говорит своей сестре:
Бог – и мой, и твой свидетель,
Но мне жаль тебя, клянусь Богом!
Ради тебя, о Милосердный,
Земля и Небо сошлись, как сестра и брат. [20]
Землю следует пожалеть, потому что это место скорби. По сути, здесь имеет место иерогамия, как в алхимии, и как Инь и Ян – дети Дао (это таинство кровосмесительных связей фараоном и греческих богов).
В наше время преобладает два противоположных взгляда на алхимию. Один из них (рассматриваемый Ньюманом и Принсипи) в основном касается физической сферы и видит в алхимии исторического предшественника химии. Другой взгляд – духовный и аллегорический (Буркхардт) или психологический (Юнг). Против редукционизма обоих выступает аргумент самой алхимии – что она одновременно и духовна и физична. Чудеса Работы видны «в момент единения духа с телом».
Но Мориен замолчал и, опустив взгляд, некоторое время глубоко размышлял. Затем он поднял голову и заговорил: «Воистину, эта материя создана Богом, она прочно заключена в вас самих, неотделима от вас, где вы ни находились; ибо любое Божье создание, лишенное ее, умрет». [21]
И в отдельном диалоге (Позднеантичный диалог Клеопатры и философов):
Останес и те, кто с ним, ответили Клеопатре: «В этом сокрыта странная и ужасная тайна. Просвети нас, пролей свой свет на стихии. Расскажи нам, как высшее нисходит к низшему и как низшее поднимается к высшему, и как то, что находится посередине, приближается к высшему и соединяется с ним, и каков элемент, который совершает все это. И расскажи нам, как благословенные воды посещают трупы, лежащие в Аду, скованные и пораженные тьмой, и как средство Жизни достигает их и пробуждает их, как будто их обладатели пробуждают их ото сна». [22]
Этот принцип есть сама жизнь, или, в современных терминах, «негэнтропия», [23] и, как сказал Ибн Умайл в «Серебристой воде» (на латыни известной как Tabula chemical): «На земле нет ничего более обычного, чем это таинство». [24] В радикальном монизме езидов, как и в других антиномических сектах, таких как Рантеры или Братья свободного духа, материя и Дух едины; они могут быть разделены (solve), но также и объединены (coagula), и эта операция составляет основу всей алхимии. Осаждающее вещество, как мы видели, называется сычуг или закваска. При смешивании воды Белого источника с пылью с могилы Ади получается берат, глиняные шарики, которые символизируют алхимическую трансмутацию, то есть само Творение. Закваска – это Любовь. [25] Стоит вспомнить, что Малак Тавус погасил адское пламя своими устами, [26] и что «когда шейх Ади приехал из Мекки, он сказал своим последователям в одной из своих проповедей: «Бог повелел сказать вам, что в молитве нет необходимости; верьте в силу Малака Тавуса, и вы будете спасены». [27] В аль-Джилва Ангел говорит: «Я участвую во всех делах, которые те, кто вне, называют злыми, потому что не знают их природы… Я позволяю каждому следовать велениям своей природы, но тот, кто выступает против меня, горько пожалеет об этом…[и если] кто-либо повинуется мне и следует моим заповедям, он обретет радость, восхищение и величие». [28] В «Гимне Малаку Тавусу» мы читаем: «О мой Господь…Ты – желанный, мы – желание». [29] Как сказал Авиценна в «Чтениях», принципом, который поддерживает космические сферы в движении (порождая жизнь), является желание, стремление каждого архангела к ангелу следующей, более высокой сферы. Иблис вечно желает Бога, потому что они в разлуке, а не в единении; парадоксально, но разлуку следует считать высшим состоянием. По словам мамлюкского историка аль-Макризи (ум. 1442): «С течением времени излишества (последователей Ади) возросли до такой степени, что они в конце концов заявили, что именно шейх Ади ибн Мусафир даровал им оправдание, и что они часто говорили: «Мы не принимаем пищу, которая исходит не от шейха Ади»…Они пренебрегали молитвами, предписанными для дня и ночи, говоря: «Шейх Ади молится вместо нас». Они объявили запрещенные половые отношения законными». [30] Не вся антиномия имеет одинаковое метафизическое обоснование или одинаковый сексуальный кодекс. Среди гностических дуалистических тенденций существует строгая «пуританская» позиция полного воздержания от плоти (неизменно связывающая секс и мясоедение), как, например, у катарских Совершенных – но рядовые «Слушатели» могли свободно вступать в брак и даже воспроизводить потомство, понимания, что они несовершенны, но переродятся Совершенными. (Кстати, если бы кто-нибудь из трубадуров был тайным катаром, это объяснило бы их культ целомудрия, любви вне брака и без «союза»).
Другие дуалисты принимали весь спектр сексуальности (хотя часто избегали размножения на том основании, что оно приводит к изгнанию душ в плоть), потому что мораль, в конце концов, была лишена смысла в мире, где бегство составляло единственное истинное «спасение». С этой идеей связано учение об «истощении греха» - вера в то, что весь грех должен быть пережит, а затем – превзойден. Эта идея, по-видимому, вдохновила гностиков-карпократиан в Египте II века, а также более поздних антиномистов, таких как русские хлысты и сильно оклеветанный Распутин. Большинство сатанистов от христианства – просто зеркальное отражение этих дуалистов, за исключением того, что они принимают зло ради него самого. Езиды ни с кем из них не согласны.
За пределами религии как таковой можно было бы принять антиномистическое распущенное поведение агностиков-эпикурейцев, либо в сдержанном и чувственном стиле Лукреция, либо в необузданном и неприятном представлении де Сада, который оправдывал причинение вреда другим собственным удовольствием. Я лично против садизма и в ответ Макстирнеру настаиваю, что моя свобода логически предполагает «цену», которая заключается в признании свобод других людей. Конечно, я мог бы объявить войну всему человечеству, но тогда я должен быть готов к издержкам: короткой и, скорее всего, не слишком веселой жизни.
Если бы у езидов существовал некий антиномический сексуальный кодекс, он был бы оправдан радикально монистической, а не дуалистической позицией. Реальность одна, а не две (как мы понимаем из «Гимна Земле и Небу»). Диада, подобно Инь и Ян, примиряется на более высоком уровне Дао, «единства бытия» (Вахдат аль-вуджуд ибн Араби). Сторонник антиномии переживает это примирение не как обещание эсхатологического будущего (потому что это означало бы, что «Бог несправедлив» к нам, которым не позволено жить в этом будущем состоянии), а как настоящую реальность: Рай – это сейчас! Эта точка зрения подкрепляется центральным езидским мифов о примирении Азазеля с Худой и последующим «уничтожением Ада». Мы (всегда) уже свободны от греха. Мы (уже) совершенны – мы не можем грешить. Современный езид говорит: «Мы верим, что (Малак Тавус) – гордый ангел, который взбунтовался и был отправлен Богом в Ад. Теперь он примирился с Богом». На вопрос, является ли Малак тавус добрым или злым, езид отвечает: «Он и то, и другое. Подобен огню. Пламя может вспыхивать, но оно также может обжигать. Мир и хорош, и плох». [31]
«Оправданный» антиномист, конечно, может впасть в заблуждение, как в мрачном шедевре Джеймса Хога «Исповедь грешника» (1824). Не все Рантеры и Братья свободного духа выглядят полностью вменяемыми (похоже, настоящие сверхчеловеки все-таки встречаются очень редко). Тем не менее, в исторические моменты энтузиазма и осознания, такие как низарийский киямат, или раннее фурьеристское движение, или май 1968 года, можно увидеть реальность антиномических утверждений. Я полагаю, что когда-то езиды пережили такой момент. [32] Позже он, должно быть, поблек и был заменен табу. Но он оставил после себя собственный абсолютно точно угадываемый «аромат». Этот очерк – моя попытка восстановить его посредством толкования езидских мифов, чтения гимнов и та’виля, или эзотерической герменевтики символа.
Если и можно провести различие между религиозной и мистической антиномией, то оно должно быть найдено в экзистенциальном опыте или визионерской субъективности мистика, в противоположность вере (или «безрассудству») религиозного представителя. Я не знаю, можно ли здесь отличить теорию от практики:
Говорят, что один из шейхов (вероятно, Баба шейх) в определенное время приносит воду в закрытых сосудах, в то время как простолюдины приносят петухов, накрытых платками. После этого шейх произносит определенное тайное заклинание, и вода в сосудах, как сообщается, закипает, и каждый присутствующий езид встряхивает одеяние и произносит: «Я очистился ото всех грехов», а затем они танцуют и радуются. [33]
Мне кажется, что «веру» в состояние освобождения от «греха» - с точки зрения теологической достоверности – было бы неизбежно трудно отличить от психологической достоверности на самом глубоком уровне убежденности. Действовать на основании предположения о том, что кто-то был «спасен», привело бы либо к разочарованию, либо к эмпирической уверенности – но, в конечном счете, даже самый простой текстенциализм неуловимо привел бы к мистической антиномии; «прыжок» к приверженности и его выполнение либо потерпели бы неудачу, либо увенчались бы успехом, и в последнем случае это было бы незабываемо. Можно увидеть, кипит ли вода или нет. Промежуточного состояния не существует.
Крейенбрук не идентифицирует шейха Эребега Энтуша, но в его честь назван гимн, [34] и он может послужить основой для всего явления эзотерической антиномии. Гимн начинается с критики «беспечных», которые остаются непреклонно слепы к «Тайне» (Sur, Ангел) – или «Тайна их не узрела» [35] – что имеет смысл, поскольку осознание тайны должно быть взаимным. Но если золото бросить в огонь, оно не сгорает, а только меняет форму; аналогично, истинный мистик уже алхимически совершенен, и ему нужно только тепло, чтобы расплавиться.
Стих 6 обращается к «людям Книги» и спрашивает:
Кто был тем, кто сделал дочь законной отцу?
Прежде чем он (начал) говорить,
Адам сделал дочь законной ему.
Он обнял ее как лев,
Но я не смею этого говорить,
Ведь за слова обычаев до Адама
Меня ждет смерть от побития камнями. [36]
Мы уже видели, что время «до Адама» - это езидская тайна. Здесь мы понимаем его как «Золотой век», когда понятие «грех» неведомо. Адам наследует это «время» по праву рождения, несмотря на вмешательство религии и ее новое устроение, но он не может раскрыть тайну всем.
Крейенбрук в примечании предполагает, что, подобно древним зороастрийцам, езиды, возможно, считали кровнородственные союзы законными, хотя один из его информаторов «уверенно утверждал, что текст говорит о внебрачных связях». [37]
Метафизически (но не на практике) инцест – это акт антиномии, потому что символизирует божественное единство, и потому что практикуется «богами», будучи запрещенным простым смертным. Следовательно, люди, практикующие его, достигли бы божественности. Возможно, что религиозное запрещение определенных форм сексуальности было первым шагом в идеологизации духовности каменного века в качестве механизма контроля за возникающим состоянием. Это объяснило бы миф об эпохе Сатурна (будь то у Гекатея или Гесиода, Макробия или Овидия) и о гиперборейцах, которые не знали никаких форм подавления. В классическом язычестве Сатурналии периодически появляются как «языческая распущенность» и знак того, что изначальная свобода (пока) не была стерта из человеческих возможностей.
Возвращаясь к «Гимну шейха Эребега», мы слышим:
Восемьдесят тысяч испытаний и невзгод
Будут постигать вас каждый день,
(Но) не смотрите с завистью на дом Шариата…
Когда присутствуют (последователи) шариата,
(появляется) отвращение и вина.
Они враги султана,
В последний день эта мельница перемелет их кровь.
Однажды раздастся призыв.
(Последователи) шариата останутся обнаженными и будут стенать.
Сохрани нас Небеса от этих свиней.
Но свинья безобидное животное. [38]
Настало утро и взошло солнце,
Оно воспевает имя Божье. [39]
В этом же гимне говорится, что курильщик гашиша «свободен от злобы и отвращения». Но надежду можно найти только в семьях Ади, шейха Менда и Шемса Татарина, истинных ходатаев, повелителей «Темных тайн».
В следующих главах, посвященных жизни, легенде и литературным произведениям халифа Язида ибн Муавии, в качестве агиографического источника будет широко использоваться длинная «История появления тайны Эзи», но здесь я хочу использовать только один эпизод из нее в качестве иллюстрации «антиномии». Некоторые фигуры в езидизме несут в себе больше этого учения, чем другие, и именно Эзи / Язид в его ангельском проявлении и историческом существе является примером героического аспекта восстания езидов против ислама – Язида, который «отменил ислам» и «дал нам разрешение пить вино».
По сюжету, отец Язида, Муавия, посоветовавшись с религиозными авторитетами Дамаска, решает «сбросить (Язида) в море», чтобы наказать его за отступничество. Но Язид опережает их:
Султан Эзи увел своих другей,
Он поместил их посреди океана,
Он установил палатку, туго натянув веревки,
И разместил внутри тамбурины и певцов. [40]
Оркестр из «124 000 струн» развлекал этих мятежников, и «сверкающие золотом фляги с чистым вином» радостно передавались из рук в руки.
Итак, Муавия и его помощники назначили Кази (судью), чтобы выразить Язиду протест. Взяв столько томов Корана, сколько он мог удержать подмышкой, Кази спустился к морю, сопровождаемый толпой любопытных дамаскинцев.
Язид пригласил его присоединиться к веселью. «Но как я могу дойти до вас?» - спросил Кази, - «Я не могу войти в воду». Язид сказал: «Скажи «силой бога и султана Эзи!» Кази так и сделал, и сразу же появилась стая китов, образовав живой мост к плавучей палатке Язида. [41] Кази благополучно переправился и сразу же начал ругать Язида за то, что тот пьет вино. «Предположим», - сказал Язид, - «я капну одну каплю вина на ноготь мизинца. Ты выпьешь ее, и только потом скажешь, следует ли мне когда-нибудь снова баловаться вином. Если запретишь – я воздержусь. Что может сделать одна капля!» Кази согласился и слизнул вино с пальца Язида.
Тут же шариатский судья вскричал:
Братья, пейте, это законно!
Это сладко для сердца, это горечь языка,
Судья шариата больше не читает свитки…
Он в объятьях друзей,
Он танцует на празднике.
Шариатский судья бросил все свои бумаги –
Он разорвал их на мелкие кусочки – и выбросил в океан…
Судья стал танцором и танцевал,
Он стал ныряльщиком и голубем,
Судья шариата стал посвященным…
Султан Эзи изменил долю судьи шариата –
Он украсил ее цветами –
И отправил его над водами… [42]
Однажды судье является видение Язида, одетого в красное (цвет Философского камня). Современные секуляризированные обитатели расколдованной вселенной могут задаться вопросом, как Рабле, например, может превратить вино в принцип того, что он называет «пифагорейской» (то есть герметической) мудростью. Может показаться немного кощунственным приписывать вину энтеогненные качества в христианском / алхимическом контексте, учитывая доктрину пресуществления (т.е. превращения) вина в кровь Бога – слишком дионисийскую! Но вполне подходящее по крайней мере, для Рабле.
В исламском контексте вино получает свой энтеогенный «толчок» от диалектической драмы: оно запрещено, следовательно, желанно. Как говорится в Коране (37:47), в Раю вино будет разрешено и не будет похмелья – несомненно, характеристика хорошего психоделического кайфа. Суфийские поэты играют с этим образом, но официальная версия гласит, что суфийское вино – строго метафорично.
Конечно, это не так. Принцам всегда было разрешено пить, а суфии – принцы Невидимого. Секрет езидизма в том, что запретное становится дозволенным, когда понимается в его мистической истине. Внутреннее становится внешним для освобожденного антиномиста. Вино – это таинство, потому что все стало «законным» для эзотерического сознания. Материальная основа алхимии, как явствует из «Завета», - это сама Жизнь. И все, что живет – свято.
Примечания
[1] Guest, Survival among the Kurds, 44.
[2] Abiezer Coppe, Selected Writings; Christopher Hill, The World Turned Upside Down; and Nigel Smith, A Collection of Ranter Writings. Raoul Vaneigem’s Movement of the Free Spirit
[3] Kreyenbroek, Yezidism, 227.
[4] Более враждебное заявление звучит в гимне шейха А'рабаги Ант'узи: «Талибы, суфии и муллы / [Они] лжецы, глупцы, / В Судный день их головы будут брошены в ад». Asatrian and Arakelova, Religion of the Peacock Angel, 128.
[5] Kreyenbroek and Rashow, God and Sheikh Adi Are Perfect, 368–69, 370.
[6] См. также Риг-Веду, в которой коровы или воды спрятаны в пещере; миф о семи спящих в Эфесе; подземный мир фейри у кельтов и т.д.
[7] Kreyenbroek and Rashow, God and Sheikh Adi Are Perfect, 373.
[8] В «Гимне Мезина» этот прием получает дальнейшее развитие в уморительной форме: «Султан Эзи превратил для нас в вино наши дома и жилища». Kreyenbroek and Rashow, God and Sheikh Adi Are Perfect, 169.
[9] Чашечник (saqi) часто выступает в роли муршида, учителя, дающего инициативу; Крейенбрук предполагает, что речь идет о езидском пропагандисте. Kreyenbroek and Rashow, God and Sheikh Adi Are Perfect, 175, n. 163.
[10] Kreyenbroek and Rashow, God and Sheikh Adi Are Perfect, 173–75.
[11] Kreyenbroek and Rashow, God and Sheikh Adi Are Perfect, 123.
[12] Kreyenbroek and Rashow, God and Sheikh Adi Are Perfect, 99, n. 204.
[13] Kreyenbroek, Yezidism, 43, n. 89.
[14] Kreyenbroek and Rashow, God and Sheikh Adi Are Perfect, 57.
[15] Spät, Late Antique Motifs, 245, n. 706.
[16] Шпет цитирует G. Furlani, “L’antidualismo dei Yezidi,” Orientalia 13 (1944): 236–67, который утверждает, что езидизм не только монистичен, но и «антидуалистичен». Spät, Late Antique Motifs, 159, n. 438 Саму работу Фурлани я не видел.
[17] Kreyenbroek and Rashow, God and Sheikh Adi Are Perfect, 93.
[18] Kreyenbroek and Rashow, God and Sheikh Adi Are Perfect, 168.
[19] Kreyenbroek and Rashow, God and Sheikh Adi Are Perfect, 386–88.
[20] Kreyenbroek and Rashow, God and Sheikh Adi Are Perfect, 391.
[21] Stavenhagen, Testament of Alchemy, 27.
[22] Stavenhagen, Testament of Alchemy, 76.
[23] Stavenhagen, Testament of Alchemy, 65.
[24] Stavenhagen, Testament of Alchemy, 75–76.
[25] Kreyenbroek and Rashow, God and Sheikh Adi Are Perfect, 27.
[26] Joseph, Devil Worship, 40.
[27] Joseph, Devil Worship, 181.
[28] Как говорили Рантеры, приветствуя друг друга: «Радуйся, дружище. Все в наших руках!» Joseph, Devil Worship, 31.
[29] Kreyenbroek, Yezidism, 247; Asatrian and Arakelova, Religion of the Peacock Angel, 17.
[30] Kreyenbroek, Yezidism, 34–5.
[31] Davis, “Cult of the Peacock Angel,” 197.
[32] По логике вещей, это должно было произойти в тот период, когда ортопраксия шейха Ади заменялась езидской «истиной» - процесс, приписываемый Хасану ибн Ади, но, возможно, начатый (тайно) самим Ади.
[33] Ahmed, The Yezidis, 350, n. 13.
[34] Kreyenbroek, Yezidism, 274–81.
[35] Kreyenbroek, Yezidism, 279, n. 2.
[36] Kreyenbroek, Yezidism, 275.
[37] Kreyenbroek, Yezidism, 279, n. 5.
[38] Ван Бруинесен видел, как некоторые Ахл-е Хакк выращивали свиней, а еретические накшбандийцы Барзани ели их. Езиды воздерживаются. Крейенбрук понимает восхваление свиньи в гимне как способ подчеркнуть «различие между метафорической «свиньей», то есть последователями Шариата, и реальной свиньей или кабаном» - в пользу неметафорической свиньи!
[39] Kreyenbroek, Yezidism, 277.
[40] Kreyenbroek, Yezidism, 279, n. 10.
[41] Kreyenbroek and Rashow, God and Sheikh Adi Are Perfect, 154.
[42] Kreyenbroek and Rashow, God and Sheikh Adi Are Perfect, 155-6.