17. Букакалака, моя любовь
Когда-то в другой жизни я люто ненавидела ананасы. Согласно одной гипотезе, в этом было виновато игристое вино, но у всех нас есть любимчики, которым всё прощают, и в начале 2007 года у меня таким любимчиком было дешёвое просеко, а вот пропитавший воздух запах консервированных ананасов, почуянный мной одним январским утром, (контр)адаптивно проассоциировался с одним из самых омерзительных пробуждений.
Спустя 12 лет я потею в лучшей хижине деревни Бекомбо: крыша здесь сделана из металла, а на стене висят настоящие большие часы, на которые смотрим только мы: и то не по назначению, а затем, что пытаемся постичь это удивительное пространство через время.
Статус Папы Морено, владельца часов и моего будущего ближайшего друга в джунглях, невысок де-юре, но де-факто мало кто пользуется таким же уважением. Я пока не могу запомнить почти ни одного имени, и маленькая кастрюля с четырьмя варёными яйцами не способствует моей внимательности. «Eat», – неожиданно произносит Папа Морено, но прежде чем я обрадуюсь почти родному языку, оказывается, что это одно из всего двадцати известных ему слов.
В следующие месяцы наша с Папой Морено коммуникация в джунглях будет преимущественно состоять из смеха – в первое время это был единственный достаточно глубоко понятный нам обоим звук. Но сейчас я бросаю все свои скудные в этой жаре умственные силы на изучение новых слов. «Comment tu l’appelles?» – спрашиваю я, указывая на возникшую на тарелке гору ароматнейшего зла, приторного воплощения страданий, на еду, которая ест вас, пока вы думаете, что едите её.
«C'est un ananas», – в замешательстве отвечает мой несостоявшийся жених Элвис, чья страсть стихает по мере наблюдения за моей неосведомлённостью о мире вокруг. Я призывно смотрю на Папу Морено, который знает меня всего несколько минут и пока ещё непредвзят. Его худые выразительные скулы, умная улыбка и косящий глаз вызывают у меня ощущение доверия к людям и открытости к познанию, и всеми доступными мне телодвижениями я пытаюсь продемонстрировать ему наше родство душ.
И Папа Морено понимает. Он понимает, что я приехала сюда не французский учить, и что единственная доступная мне дверь в мир сладострастного пожирания ананасов – это вообразить, что в 16 лет вместо хлебания Абрау-Дюрсо из горла я бегала босиком меж кустов и, выбрав божественный плод поогромней, спустя пять минут наслаждения облизывала пальцы от ногтей до локтей.
Букакалака, – говорит Папа Морено на языке кикунду. Да и как этот демонический фрукт мог называться иначе? Бу ка ка ла ка. Корень языка совершает путь в три шажка вниз по нёбу…
С моего подбородка стекает магический нектар. Где-то на задорном юге загадочной северной страны бледные виноделы нервно поглядывают на акратофоры.
Папа Морено и я спустя год: у самолёта, что унесёт меня в этот ваш карантин