Иллюминации Алана Мура
Что думает Мур о современной индустрии комиксов, Голливуде и почему его никто не понимает. Перевод огромного материала от GQ.
Алан Мур, который, возможно, является величайшим из когда-либо живших авторов комиксов, не дает много интервью, потому что не привык рекламировать собственные работы. Он не дружит с Голливудом, а в индустрии комиксов у авторов никогда особо не было принято давать интервью направо и налево.
Когда Мур дебютировал в американской индустрии комиксов в начале 80-х, взяв на себя решение переосмыслить «Болотную тварь» — малоизвестного персонажа для DC Comics, он мгновенно сделал среду комиксов более литературной и выразительной, добавив в нее постмодернистские приемы, более осознанные и серьезные к самим себе, которыми раньше супергероика не страдала.
В последующие годы он создал несколько самых известных произведений, украсивших мир комиксов: Miracleman, взявший малоизвестную британскую подделку на Капитана Марвела из DC 1950-х годов и убедительно перенесший в Англию времен Тэтчер; «Хранителей», мрачную притчу, которая представляет, как на самом деле функционировала бы группа мстителей в масках в реальном мире (оказалось, что не очень хорошо); «V значит Вендетта», о Лондоне после ядерной войны, ввергшей правительство в откровенный фашизм и анархистскую революцию (серия, которая, среди прочего, популяризировала маску Гая Фокса как современный символ инакомыслия); «Из ада», тщательно разработанный на основе реальных исторических событий рассказ о Джеке Потрошителе и убийствах в Уайтчепеле; а также шедевры позднего периода «Неономикон» и «Провиденс», в котором утверждается, что мифы о Ктулху и вселенная, в которой разворачивается действие ужасов Г.Ф. Лавкрафта, не была полностью вымышленной.
Пуристы-любители Мура утверждают, что все адаптации его работ — в том числе получивший признание критиков и премию «Эмми» мини-сериал «Хранители» от HBO, который довольно смело расходится со своим исходным материалом — в лучшем случае являются упрощающими интерпретациями, а в худшем — оскорбительно ужасными поделками.
Мало того, что Мур не имел никакого отношения к этим экранизациям — он, как известно, не смотрел ни одну из них. Неудивительно, что Мур был неутомимым защитником прав создателей. После того, как ему не удалось сохранить права собственности на персонажей и истории, которые он создал для основных издательств комиксов (преимущественно DC), он отказался от большей части своего самого любимого материала.
Но он остается плодовитым автором. Его роман 2016 года «Иерусалим», действие которого в основном разворачивается в районе Боро в Нортгемптоне, где Мур родился и вырос, и где он провел большую часть своей жизни, занимает более 1200 страниц. Это одновременно и своего рода космическая автобиография, и вдохновленная Уильямом Берроузом попытка Мура описать свой путь на пороге смерти. В октябре 2022 вышел сборник рассказов «Иллюминации», включающий в себя повесть «Что мы можем знать о Громовержце», злобную сатиру на индустрию комиксов, посвященную Кевину О'Нилу, соавтору Мура по «Лиге выдающихся джентльменов», еще одном классическом комиксе с катастрофической адаптацией (Шон Коннери, ее звезда, после выхода фильма ушел из кино).
Когда Мур беседовал с прессой, он откровенно выступал против абсурдности фэндома супергероев и хищнической индустрии комиксов. «Когда я впервые возмутился, что у меня украли интеллектуальную собственность», – говорит Мур, – реакция многих фанатов была: «Он сумасшедший, злой парень. Он просто необъяснимо зол абсолютно на все. Он просыпается утром, злясь на свою подушку. Он ест хлопья на завтрак, злясь на них. Он злится на все, поэтому ничто из того, что его злит, не имеет никакого значения. Это просто злой человек. Алан Мур кричит, когда видит вас у своего дома: "Убирайся с моей лужайки"».
Что удерживает вас в Нортгемптоне?
Нортгемптон всегда был очагом проблем. Насколько я понимаю, Нортгемптоншир был родиной Хереварда Уэйка, фигуры, о которой я читал в детстве. Он был фигурой такой же величины, как король Артур или Робин Гуд в английской мифологии, за исключением того, что из этих трех персонажей Херевард действительно существовал. Он был антинормандским террористом, чем-то вроде Бен Ладена Фенских болот. Он въезжал в нормандские поселения, включая Нортгемптон, сжигал все дотла со своим фирменным криком “Проснитесь, проснитесь!”, а затем уезжал в коварные болотистые земли, так что любой, кто следовал за ним, почти наверняка тонул. Херевард был огромной занозой в заднице для нормандской королевской семьи.
И на протяжении последующих столетий Нортгемптон всегда был в центре всех неприятностей. Я не думаю, что принцесса Диана [которая выросла в приходе Олторп в Нортгемптоне] оказала Нортгемптонширу какую-либо услугу в глазах британского истеблишмента. Трудно найти кого-то известного из Нортгемптоншира, кто не был бы невероятным нарушителем спокойствия, что, вероятно, дало мне предрасположенность к такого рода выходкам.
И еще, вы должны помнить, что я немного брежу. Нортгемптон впервые получил свою хартию [в 11 веке] при Ричарде Львиное Сердце 18 ноября, что на самом деле является моим днем рождения. Je suis Northampton. Я чувствую огромное родство с этим городом и его огненным духом. Наверное, неудивительно, что я стал таким, каким стал.
В какой момент вы начали читать комиксы?
Я думаю, что в городских районах в моем детстве неграмотность была стигмой. Было много людей, которые не умели ни читать, ни писать. Моя мама, вероятно, прочитала только одну или две книги за свою жизнь, но она умела читать. Ей не нравилось. За исключением новеллизации «Звуков музыки», фильма, который она смотрела в кинотеатре восемь раз. Она брала меня с собой в трех из этих случаев. Возможно, это считается жестоким обращением с детьми, не знаю.
Она не была начитанной женщиной. Но она любила слова. Она любила длинные и сложные слова, потому что у нее было ощущение, что эти слова на самом деле предназначены для более обеспеченных людей, а мы их будто крали. Вы могли увидеть восторг на ее лице, когда она говорила: “О, Алан. Почему ты такой obstreperous/шумный?”
У меня были британские детские комиксы, которые я читал, как я теперь понимаю, во времена их золотого века. Британские комиксы писали об Америке, которая была для меня такой же экзотической страной, как Нарния. Они лежали во всех домах рабочего класса. У нас был местный рынок под названием Sid's Market Stall. Там продавались журналы — мужские журналы, в которых нацистки со свастиками на рукавах избивали потных мужчин в нижнем белье, что заставило меня думать, что американский опыт войны, похоже, сильно отличался от того, о чем мне рассказывал мой отец. К восьми годам я открыл Mad Magazine, так что я знал, кто такой Джон Ф. Кеннеди и Эдлай Стивенсон, и Никита Хрущев. Я очень много узнал об Америке.
У меня очень цепкая память. В наши дни уже не так, но раньше я запоминал буквально все. Мне было очень неловко, когда на съезде фанатов комиксов меня попросили принять участие в викторине. И, что ужасно, я вспомнил тайную личность мальчика-хамелеона [второстепенного члена Легиона супергероев DC].
Именно тогда я понял, что нет, я должен завязать с этим. Это словно болезнь.
В «Иллюминациях» у вас есть забавный момент в начале рассказа «Что мы можем знать о Громовержце», где группа авторов комиксов ведет спор в закусочной о последствиях изменения канона в комиксах и нарушения преемственности. Какие из их аргументов вы поддерживаете?
«Что мы можем знать о Громовержце» – думаю, мое заключительное заявление об индустрии комиксов. Многое из этого – бредовая выдумка, но очень многое действительно происходило со мной. Я преувеличил гораздо меньше, чем вы думаете.
Индустрия комиксов стала для меня шоком. Думаю, я страдал от иллюзии, что действительно хорош, и если меня возьмут, продажи комиксов начнут расти довольно быстро. Я предполагал, что издатели достаточно порядочные деловые люди, чтобы понимать, что они получат гораздо больше прибыли от меня и моей работы, если будут относиться ко мне справедливо, чем если они поддадутся своим желаниям и украдут все мое дерьмо. И это, конечно, оказалось безнадежной романтической фантазией. Я только пришел — и почти сразу понял, что надо уходить. Тот период комиксов, по которому меня помнит большинство людей, на самом деле был, каким, пятилетним периодом? Между 1982 и 1987 годами. Что-то вроде этого. И было это 35 лет назад. От всего того материала, который принадлежит теперь различным издательствам, я лично отказался. Это было просто слишком больно.
Это больно с художественной точки зрения или вы просто разочарованы деловой стороной дела?
Нельзя отделить это друг от друга. В художественном плане это болезненно из-за огромного количества работы – и, я надеюсь, моего видения, которое я вложил в эти ранние работы. Я пытался, как мог, переделать индустрию комиксов и, в меньшей степени, сам мир внутри комиксов в то, что хотел. Я представлял идеи, которые, по моему мнению, могли бы принести пользу этому медиуму и продвинуть его в новые области.
Мне показалось, что то, что люди запомнили из таких произведений, как «Хранители» или «V значит вендетта», не было повествованием, которое мне казалось самой важной частью. Вместо этого они усвоили бОльшую свободу возможностей изображать насилие и сексуальные сцены. Сиськи и кишки.
Когда я работал над такими вещами, как «Марвелмен» [теперь известный по ряду юридических проблем как «Мираклмен»] и «Хранители», я задумывал их критикой жанра супергероев. Они пытались показать, что любая попытка представить эти фигуры в каком-либо реалистичном контексте всегда будет гротескной и кошмарной. Но, похоже, это не то послание, которое люди извлекли из этого. Они, казалось, подумали, что, э-э, да, мрачные, депрессивные супергерои – это, типа, круто.
Создав Роршаха [линчевателя в маске, одного из главных героев «Хранителей»] — я подумал, ну, все поймут, что это сатира. Я превращаю этого парня в бормочущего психопата, от которого отчетливо плохо пахнет, который питается холодной печеной фасолью прямо из банки, у которого нет друзей из-за его отвратительной личности. Я и не подозревал, что так много людей из аудитории найдут эту фигуру достойной восхищения. Мне сказали — это было, вероятно, 5 или 10 лет назад — что, по-видимому, у «Хранителей» довольно много последователей среди правого крыла в Америке.
Они воспроизвели фашистский гимн, который я написал для «Вендетты». И они сказали, что «Да, этот человек кажется полной политической противоположностью нам, но, прочитав эти прекрасные слова, мы думаем, что он должен втайне быть одним из нас».
Я думаю, что понимаю фашизм, и я знаю, какие гимны, вероятно, понравились бы таким людям. Но если этот материал может быть так фундаментально неправильно понят, это заставляет задуматься, какой вообще смысл во всем этом.
Я полагаю, вы до сих пор не видели ни одной адаптации вашей работы.
Я – последний человек, который захотел бы сидеть за какой-либо адаптацией моей работы. Из того, что я слышал о них, это было бы чрезвычайно жестоко для меня. Это было бы мучительно, и нет никакой веской причины, по которой я должен сделать это. Произошел инцидент — вероятно, заключительный инцидент для меня. Я получил объемистую посылку через Federal Express, которая прибыла сюда, в мою скромную маленькую гостиную. Оказалось, что в нем был темно-синий фартук для барбекю с символом водорода спереди.
С ним шло откровенное письмо от шоураннера телевизионной адаптации «Хранителей», о котором я тогда ничего не слышал. Но письмо начиналось словами: "Дорогой мистер Мур, я один из ублюдков, которые в настоящее время уничтожают «Хранителей»". Это было не лучшее начало. Следом было много невротического бреда: "Вы можете хотя бы сказать нам, как произносится «Озимандиа»?” [Еще один персонаж-линчеватель в «Хранителях.] Я вернулся с очень резким и, вероятно, враждебным ответом, сказав ему, что Warner Brothers знают, что ни они, ни кто-либо из их сотрудников, не должны больше связываться со мной по какой-либо причине. Я объяснил, что отрекся от рассматриваемой работы, и отчасти это было потому, что киноиндустрия и индустрия комиксов, казалось, создали вещи, которые не имели никакого отношения к моей работе, но которые теперь будут ассоциироваться с ней в общественном сознании. Я ответил: “Послушайте, это смущает меня. Я не хочу иметь ничего общего с вами или вашим шоу. Пожалуйста, не беспокойте меня больше”.
Когда я увидел награды телевизионной индустрии, которые, по-видимому, выиграло телешоу «Хранители», я подумал: "О боже, возможно, большая часть публики считают это шоу тем, чем на самом деле являются «Хранители»? Они думают, что это была мрачная антиутопическая супергеройская франшиза, которая была как-то связана с белым превосходством. Неужели они не поняли «Хранителей»?" Они были выпущен почти 40 лет назад и были относительно простыми по сравнению со многими моими более поздними работами. Каковы шансы, что они в целом что-то поняли с тех пор? Это, как правило, заставляет меня менее симпатизировать тем работам. Теперь они значат немного меньше в моем сердце.
Было ли создание чего-то вроде «Неономикона» или «Провиденса» реакцией на некоторые вещи, о которых вы говорите? Реакция против засилья супергероев?
С книгами по Лавкрафту было странно. Они росли почти как культура в чашке Петри. Я пытался отделить Лавкрафта и его идеи от архаичного сеттинга, в котором они обычно существуют. Лавкрафт был своего рода антисовременным, и некоторые его истории на самом деле не могут существовать в нынешнем мире. [Примечание редактора: Лавкрафт, автор многих историй, действие которых происходит в воображаемых городах Новой Англии, известен как своим влиятельным вкладом в жанры ужасов и фэнтези, так и расизмом, который накладывает тень на его творчество.] «Неономикон», вероятно, был одной из самых отвратительных вещей, которые я когда-либо делал.
Я думаю, что он был самым волнующим.
Спасибо. Потому что это было то, чего я хотел достигнуть. Давайте сделаем что-то, что не будет просто комиксом в жанре ужасов. Давайте сделаем что-нибудь по-настоящему ужасное. Не «это классная история ужасов», а «я в ужасе от нее». В «Провиденсе» я сделал центрального персонажа геем и евреем, просто чтобы усложнить отношения с Лавкрафтом, который был известным антисемитом и, возможно, конфликтным гомофобом.
Вы вообще отождествляете себя с Лавкрафтом?
Довольно сложно отождествлять себя с Лавкрафтом. Я ценю его, несмотря на его расизм, антисемитизм, его — не женоненавистничество, но, возможно, чувство дискомфорта с женщинами. Я вижу, что в некотором смысле он не был тем аутсайдером, каким его часто изображают. Я думаю, что Лавкрафт в некотором смысле является абсолютным инсайдером. Он был в точности человеком своего времени. Он был почти барометром американского страха тех лет.
И вдобавок ко всему, у Лавкрафта была космологическая перспектива, поскольку он был страстным поклонником научных журналов. Он не отставал от Эйнштейна и, казалось, понимал его. Он сделал все, что мог. Но это привело к еще большему страху. Потому что он действительно понял, насколько мы малы и незначительны в этой безграничной вселенной и что вселенной управляет не Бог — потому что Лавкрафт был атеистом — а эти слепые хаотические силы физики, которые не знали, что мы здесь. Мы их не заботили. Они не были хорошими. Они не были злыми. Они бы просто уничтожили нас, даже не подозревая о нашем существовании. И эти силы стали лавкрафтовским пантеоном непроизносимых старших богов. Он придавал форму и имя, даже если это была особенно щупальцевидная форма, слепым силам физики, которые, как он думал, управляли существованием человечества.
Большая часть ваших работ так или иначе связана с загробной жизнью, с тем, что происходит с человеком, когда он умирает. Вы бы назвали себя атеистом, или все гораздо сложнее?
Вероятно, сложнее, но, да, я атеист. Нет, не верю в какого-то парня в облаках, который создал все. Однако меня интересует языческая идея богов и то, как к ним относились в классическом мире. Идея о том, что эти боги были сущностями независимо от их конкретной области деятельности, заключалась в том, что Гермес – это сущность языка и интеллекта, а также воровства. Я могу принять богов на том уровне, что они являются чистыми идеями, которые, возможно, из-за своей сложности, осознали себя или стали настолько сложными, что мы воспринимаем их как осознающими себя, независимо от того, осознали они себя на самом деле или нет. Так что, возможно, это сильно квалифицированный теизм, не совсем атеизм.
Что касается того, что происходит, когда мы умираем, в своей книге «Иерусалим» я хотел дать каждому альтернативный способ думать о жизни и смерти. Это было то, что я сам понял после изучения Эйнштейна, который сказал, что мы живем в, по крайней мере, четырехмерной вселенной с тремя измерениями, с которыми мы знакомы, и еще одним измерением, которое воспринимаем как время. На самом деле мы находимся в том, что Эйнштейн называл блочной вселенной. Это означает, что вселенная пространства-времени представляет собой колоссальное твердое тело, которое вечно и неизменно. Конечно, есть люди, которые будут оспаривать эту точку зрения, но это нормально в физике, и теория Эйнштейна до сих пор выдерживала самые строгие испытания. За десятилетия, прошедшие после его смерти, никто не опроверг это.
Итак, если мы находимся в блочной вселенной, которая вечна и неизменна, это означает, что всё внутри этой вселенной также вечно и неизменно. Это означает, что мы на самом деле не движемся сквозь года. Времени просто нет. Вместо этого наше сознание движется через твердую среду пространства-времени. Лучший способ представить это – катушка с фильмом. Каждое из маленьких изображений на катушке пленки фиксировано и неизменно. В них нет движения. Однако, когда мы направляем на них луч проектора или луч сознания в аналогии, которую я провожу, тогда Чарли Чаплин совершает свою забавную прогулку, спасает девушку и побеждает злодея. У вас есть действие. Есть мораль. Есть повествование. Есть события. Из статических изображений.
И если это так, если мы находимся в неизменном и вечном теле, то это означает, что мы в нем навсегда, и что все прошлое все еще там и все еще происходит, в прошлом. И что будущее уже происходит. Что мы уже мертвы. Мы еще не родились. Что такова природа времени, и что если всё в прошлом все еще существует, это включает в себя наши жизни и жизни всех остальных, и каждый момент сознания в этих жизнях. Итак, мне кажется, что мы живем в вечном повторении. Когда ваше сознание достигает своей конечной точки в момент смерти, ему некуда идти, кроме как вернуться к началу этой катушки пленки. Мне кажется, я предложил рациональный способ обойти концепцию смерти. Думаю, что у меня получилось довольно неплохо.
В британских детских комиксах, о которых мы начали говорить, всегда был бесплатный подарок. У них бывали пакетики шербета или какая-нибудь бумажная игрушка, или что-то в этом роде. Мне всегда нравились бесплатные подарки. Так что с «Иерусалимом» я подумал: “Я хочу сделать всем бесплатный подарок”. Карту выхода из тюрьмы обязательной смерти. В меру своих возможностей, я думаю, что у меня получилось.