Человек-зверь: Animal Man Моррисона
Интерлюдия. Человек-зоопарк
В 1986 году редактор DC Comics (и будущий «Кевин Файги» от мира комиксов) Карен Бергер отправилась на саммит DC в Лондон, чтобы привлечь новых талантов из британской индустрии комиксов. Туда же, нервно грызя ногти, поехал на поезде и Грант Моррисон. Сам конвент стал знаменательным событием — на той встрече, например, зажглись звезды художника Дэйва Маккина и Нила Геймана. Находясь под влиянием безумного взлета таланта Алана Мура, Карен Бергер желала повторить успех, а потому устроила питч со всеми, у кого были хоть сколько-нибудь оригинальные идеи.
Моррисону, в числе прочих, удалось поговорить с Бергер и предложить развитие Человека-зверя, подзабытого героя 60-х, которого он сам любил в детстве: «Я придумал, как дать ему модную трактовку а-ля Алан Мур, – я надеялся, редакции DC понравится. Я был в ужасе от страшных сцен из документального «Фильма животных» – одного просмотра хватило, чтобы я стал вегетарианцем. И я понимал, как превратить Animal Man в рупор протеста против жестокости».
Первые четыре выпуска, которые Моррисон набросал по дороге в поезде, были написаны в депрессивном тоне, который, как казалось Моррисону, подходит издательству Vertigo. Несмотря на то, что все в тот момент находились под влиянием Алана Мура и Фрэнка Миллера, а так же их ревизионистского стиля, Грант Моррисон не желал уподобляться им — ему казалось, что добавить «реализма», повысив градус насилия, добавив в комикс секс и политику, — не было единственно правильным решением. Он решил опираться на собственные условности фантастического жанра супергероев, в том числе метафоры, синекдоху, абсурдистский юмор и символическую образность. В Animal Man Моррисон уже начал прощупывать эти идеи.
Человек-зверь был персонажем настолько забытым, что стиль и арки его предыдущих приключений продолжать было невозможно. Персонажа нужно было полностью перепридумывать. Моррисон воспользовался этим и решил сочинить короткую лимитку на четыре выпуска в «муровском» стиле. Однако в DC, прочитав его концепт, решили превратить историю в ежемесячный сериал.
В этот момент у Моррисона случился ступор — раз они не хотят ограничиться депрессивной лимиткой в модном «реализме», что ему было делать дальше? Как найти иной путь? Поэтому, когда вы откроете пятый выпуск серии, вас встретит совершенно новый герой — и новый тип повествования. «Евангелие от Койота» — это жутковатая история с аллюзией на библейский сюжет о мученичестве Христа, в которой койот по имени Крафти (что переводится одновременно и как «хитрый», и как «созданный кем-то», что намекает на его судьбу) оказывается изгнанным со страниц детского комикса в «реальный» мир Человека-зверя, где за ним охотится сумасшедший фанатик. На последней странице выпуска Крафти-«Христос» лежит, истекая кровью, на перекрестке, а божья длань и кисть дорисовывают на панели кровавые пятна.
Идея «Создателя», начиная с этого выпуска, все больше и больше занимает Моррисона. «Человек-Зверь» насыщен метаэлементами и отсылками — то инопланетяне в буквальном смысле «стирают» персонажа со страницы комикса, то показывают главному герою, что он является переделкой более старого персонажа 1960-х годов, то подсказывают, что все происходящее вокруг, кем-то придумано, а герои — не более, чем рисунки на листе.
Метапроза с конца 80-х будет становиться все популярнее в качестве нарративного инструмента, однако тогда, в 1988, это было все еще в новинку, и многие критики и читатели остановились на метакомментариях, как на самом ярком, что есть в комиксе Моррисона, проигнорировав прочие его достоинства.
Вопреки некоторым критикам, Моррисон не занимается исключительно самоудовлетворением собственных творческих желаний, он учится демонстрации острых моральных, этических и теологических дилемм.
Начиная читать историю о человеке, который, благодаря облучению с разрушенного инопланетного корабля, научился перенимать способности животных ровно на полчаса, я не ожидал увидеть там поднимаемые вопросы о космогонии вселенной.
Моррисон рисует каскад миров, где каждый из последующих — хуже предыдущего. Некоторые из персонажей способны заглянуть в соседние — и ужаснуться. В конце концов даже Человек-Зверь узрит истину и поймет, что в каждом ином мире все также преобладают боль и трагедии. И в конце он спросит себя, задумавшись об изначальной точке пути, из которой все пошло: «Что, если реальность Бога настолько плоха, что ему пришлось нарисовать другие, чтобы сделать свою жизнь более сносной?».
Однако, если вы пойдете дальше и, как я, доберетесь до финальных, совсем поехавших выпусков, то увидите, что даже это не конец — прыгающий по временным линиям и реальностям Человек-зверь осознает, что вполне возможно, что если каждый персонаж комикса из одного мира одновременно является и читателем истории из другого, то вполне возможно, что даже бог-создатель — чей-то персонаж. Это сводит некоторых героев с ума — и заставляет читателя серьезно задуматься над выбором следующего легкого комикса о супергероях.
Сводя все точки воедино, Моррисон не просто полемизирует с захватившим мир комиксов «реализмом» и говорит об актуальных (на конец 80-х) проблемах экологии, он попутно создает богатую смыслами и трогательную историю, которая ценна сама по себе, а не только своими метакомментариями.