Крах «реального»
В этой обзорной статье я рассматрию отношения модерн–постмодерн (на примере понятия реальности), свойственные в основном городской культуре. В сёлах, деревнях, поселениях аборигенов, бушменов и им подобных племенах такого дуализма не наблюдается. Он, главным образом, представлен в странах Западной и Центральной Европы и Севреной Америке. По-своему эти отношения проявляеются в Южной Корее и Японии. Касательно стран Восточной Европы, а именно стран бывшего СССР, в них отношение модерн–мостмодерн ещё полноценно не раскрылось, однако это лишь вопрос времени.
Также в своём изложении я старасюь максимально избегать субъективных оценок того или иного аспекта, а стараюсь приблизиться к наиболее ясному пониманию рассматриваемого явления.
В статье термин «реальность» не означает реальность в повседневном смысле, а используется в качестве философского концепта и его анализа.
Реальность в Новое время
Для начала стоит определиться с терминами. Слово «реальность» происходит от латинского res, то есть «вещь», а именно вещь материальная. Такое представление о реальности закрепилось в Новое время (Модерн) и легло в основу философии, науки, искусства и повседневной жизни модерна. Подобные представления ещё лежат в культурной плоскости и социальной жизни современности, где постмодерн ещё не раскрыл себя полностью, в частности в постсоветских странах.
Итак, реальность не является платоновским и аристотелевским эйдосом, она не относится к миру идей Платона или даже к форме Аристотеля. Именно грубая материальная овеществлённость (данная нам в пяти органах чувств) вещи (res) являлась характеристикой эпохи Нового времени. Начиная с Рене Декарта уже самое понятие мышления, рефлексии, переживаний воспринималось в паре с той самой вещью – res cogitans – вещь мыслящая. Другим концептом была rex extensa – вещь протяжённая – отвечающая уже непосредственно за грубую материю, доступную пятью органами чувств. У Спинозы она уже являлась своенй собственной причиной causa sui. Иначе говоря, эта вещь является собственной причиной и замкнута на себе самой.
«Но корнем является для человека сам человек» (Карл Маркс статья «К критике гегелевской философии права»).
Именно так эта концепция проявляла себя во всех сферах жизни человека эпохи модерна. Гражданское общество, человек как венец творения, понятие свободы от различных форм коллективных идентичностей (начиная с отделения церкви от государства) в политике, эмпиризм, механицизм, верификация в науке, секулярность и сенсуализм в литературе, всё это являлось утверждением вещественности во время эпохи модерна. Разумеется, что подобные концепции (материалистически) присутствовали в предыдущих периодах, в Античности особенно (Демокрит, Эпикур), но не находили должного распространения. Во время модерна реальность стала тотальной, всеобъемлющей, все остальные понятия если не маргинализировались, то не воспринимались как фундаментальные. Тогда же и появляется понятие объективной реальности, реальности, не зависящей от субъекта, реальности, которая существует сама по себе. Она отделена от человека некой непроницаемой онтологической стеной, преодолеть которую с каждым разом всё сложнее и сложнее. Такое ощущение, что её всё время приходилось пробивать неким гносеологическим молотом. Параллельно на ум приходит аналогия горизонта, вечно отдаляющегося по мере приближения к нему. Именно и это является одной из характеристик модерна и Просвещения в частности. Процесс познания в науке превратился в постоянное дробление материи, чьи плоды видны сейчас – древнегреческий атом (в переводе означает «неделимый») оказывается, стал делимым, у него, оказывается, есть ядро, окружённое электронами. Но и само ядро состоит из протонов и нейтронов, что отсылает нас уже к субатомарному уровню, то есть, к субделимому. Получается какой-то смысловой диссонанс. Но и на этом наука, в чьей основе лежит вещественность (реальность), не остановилась – протоны редуцируются до кварков (их масса в тысячу раз меньше протонов), соединённых глюонами, ещё более мелкими по размеру. Таким образом, на примере уже современной физики виден процесс «перманентного агностицизма» – чем больше погружение в материю, тем меньше ясности и знания как такового, что собственно и передаёт слово agnosis, «отрицание знания». Хоть и не всё так буквально, агностицизм относится к принципиальной невозможности познания Бога, богов или божественного, к науке модерна его применение вполне оправдано. Обработка эмпирических данных и акцент на реальности (в данном случае сугубо материальной) поставил науку в трудное положение. Но если бы только науку…
Вера в человека как в венец творения, в рациональное существо, уже начала разрушаться Чарльзом Дарвином, подорвана Ницше и окончательно уничтожена Зигмундом Фрейдом. Проект Просвещения не оправдал себя и стремительно продолжал рушиться, а вместе с ним и представление о реальности. За это пришлось заплатить аж двумя Мировыми войнами, которые в корне перевернули политическую карту мира. И вот, во второй половине XX века появляется постмодерн, буквально означая «то, что после модерна».
Реальность в постмодерне
После модерна наступает разочарование и отрицание всех идей и концепций, положенных в основание модерна. Постмодерн направлен на броьбу со всеми понятиями модерна, на его последовательную деструкцию. Понятия реальность и человек не являются исключением. Именно на них и приходит основной удар. Человек, как индивидуум, цельная и неразделённая единица оказывается фрагментированной, разделённой не то, что на двое, а на три, на четыре и на сколько угодно частей. Теперь это постчеловек, обитающий на «теле без органов». Жиль Делёз блестяще описал пространство общества постомодерна – тело без органов это некая плоскость, по которой может свободно катиться шар, не встречая перед собой никаких препятствий. Органы, в данном случае, это объекты, имеющие определённую функцию, а значит они ограничивают движение субъекта (хотя уже постсубъекта). Делёз, как и Мишель Фуко во многом исходили из критики фашизма в сфере философии, политики и социологии. Это является прямым следствием Мировых войн, а онтологической причиной этих двух конфликтов (помимо социально-экономической и политической) является крах понятия «реальности», «материальной вещи», грубой материи, которая, как атом вечно дробится и уходит в Ничто.
Во второй половине XX под фашизмом в марксисткой и около марксистской среде понимался не только политический режим, но и всякое ограничение, всякая иерархия в любых сферах культуры. Так, Ролан Барт приходит к выводу о «диктате языка»:
«Кое-кто ожидает от нас, интеллектуалов, чтобы мы по любому поводу восставали против Власти; однако не на этом поле мы ведем нашу подлинную битву; мы ведем ее против всех разновидностей власти, а это нелегкая битва, ибо, будучи множественной в сфере социального пространства, власть в то же время оказывается вечной в историческом времени: изгнанная, выставленная в дверь, она является к вам в окно; она никогда не гибнет: совершите революцию, истребите власть, и она возродится, вновь расцветет при новом положении вещей. Причина этой живучести и вездесущности в том, что власть есть паразитарный нарост на самом транссоциальном организме, нарост, связанный с целостной историей человечества, а не только с его политической, исторической историей. Объектом, в котором от начала времен гнездится власть, является сама языковая деятельность, или, точнее, ее обязательное выражение — язык» (Ролан Барт «Избранные работы. Семиотика. Поэтика»).
Иначе говоря, язык имеет свою иерархическую структуру: подлежащее и сказуемое, сложноподчинённые предложения, сослагательное наклонение. Следовательно, язык тоже должен быть отменён как инструмент оппрессии. К этому и относится «смерть автора» Мишеля Фуко.
Таким образом, иерархия модерна оказалась расшатанной, а то и вовсе снесённой в постмодернистскую горизонталь. «Реальность» не осталась без внимания. У Жака Лакана, психоаналитика и одного из теоретиков постмодернизма (кстати говоря, практически каждый из теоретиков постмодернизма нередко открещивается от своей принадлежности к нему) это выступает в виде колец Борромеу (Реальное – Символическое – Воображаемое). Символическим у Лакана является непрерывный реферал, отсылка на другой символ, который отсылает на другой символ, а тот в свою очередь на другой символ. Следует учитывать, что символическое Лакана не является символическим в привычном, в классическом понимании, где оно отсылает на что-то, оно не может равняться самому себе, у него есть определённая телеология, оно функционально и в конечном итоге должно привести к тому, на что ссылается, на некий объект или субъект. У Лакана же оно бежит само от себя, так как, придя к Реальному, оно станет равно Ничто. Реальное и есть Ничто, оно и не материя и не идея, оно есть бездна, пространство всеобщего поглощения. В свою очередь Воображаемое, своего рода, спасает от встречи с реальным посредством своей рефлексии (стадии зеркала) и фиксации Символического. У Лакана оно отвечает за восприятие повседневной жизни – поход в магазин, просмотр фильма, чтение текста – всё это не «реальность» модерна и даже не Реальное Лакана. Иначе говоря, Воображаемое является психологическим сном, в котором уже так называемая объективная реальность перестаёт существовать. У Лакана реальность как таковая пропадает сама по себе. Реальное это скрытое Ничто, отстолкновения с которым его ограждают Символическое и Воображаемое (статическое, рефлектированное Символическое). Подробнее с кольцами Барромео в лакановской интерпертации можно ознакомиться здесь.
Итак, в постмодерне реальности как материи, данной нам в обобщениях, реальности как объективной, независимой от субъекта действительности нет. Res (вещь) стала дробиться на электроны, кварки и глюоны, материи (материальной субстанции) как causa sui больше нет. Человека как индивидуума тоже нет, теперь это постчеловек, совокупность характеристик, которые можно хакнуть. Теперь в мозга человека можно проникнуть напрямую и изменить его восприятие небольшими прикосновениями к определёным долям мозга, которые в корне могут поменять личность. Человеком можно управлять, особенно его выбором. Алгоритмы социальных сетей, Big Data, задействованная при выборах Трампа в 2016 году, любая индустрия развлечений (в том числе и коммерциализированное искусство), индустрия торговли, банковская и сферы услуг – всё это так или иначе связано с влиянием на выбор человека в его повседневной жизни. У американской певицы Lana Del Rey в песне «Gods and Monsters» есть такая строчка «life imitates art» (жизнь имитирует искусство). И действительно, упразднив реальность Нового времени, ничего не остается, как имитировать её. Однако не всё так плоско и однозначно, подобный вердикт, вынесенный реальности не означает её тотальной смерти или полной аннигиляции. Реальность постепенно перетекает в другую область. Если уточнить, то сейчас происходит крах положения реальности, её главенствующей роли. Её место последовательно занимает виртуальность.