Ферментация, гниение и власть Атлантического региона в раннее Новое время

Обратим взгляд на... гниение. Через обращение к проблеме контроля над ним, столь будоражащей владельцев плантаций, торговцев и колонистов, мы можем увидеть версию истории XIX века, отличную от доминирующих представлений, — историю капитализма, технологий и рабства, где рабы одновременно играли решающую роль в технологических инновациях и в то же время постоянно выступали против системы рабства в целом, а под лоском громадных торговых кораблей, преодолевавших немыслимые расстояния, под сверкающей белизной перевозимого ими тростникового сахара, под полированным блеском мебели из красного дерева, импортируемого из Вест-Индии и Центральной Америки, — скрывается темная история эксплуатации человека и окружающей среды.

Джастин Абрахам Линдс исследует постколониальную историю науки в Нью-Йоркском университете и в данном эссе рассматривает социальную и политическую динамики ферментации и гниения в трансатлантическом мире раннего Нового времени.

Статья была опубликована в Edge Effects — цифровом журнале, выпускаемом аспирантами Центра Культуры, Истории и Окружающей Среды при Университете Висконсина. Название коллектив объясняет «стремлением публиковать материалы на стыках естественных и гуманитарных наук, научного знания и общедоступного, нарративов прошлого и воображаемых будущих», а также желанием сослаться на представление философа и эколога Альдо Леопольда о том, что «края (edges) — это пространства, где очень разные существа (и люди) собираются вместе, взаимодействуют друг с другом и претерпевают изменения». «Края» по Леопольду — это экотоны, переходные зоны между двумя биологическими сообществами.

перевод: ииван кочедыжников для tastethewaste редактура: саша мишугина

оригинал: Fermentation, Rot, and Power in the Early Modern Atlantic, Justin Abraham Linds, 11 августа 2020

Тейст в Телеграме | Тейст Вконтакте | Патреон

Ферментация — химическое разложение вещества микроорганизмами — сделала насилие в карибской плантационной системе как выгодным, так и возможным. В конце концов, без контролируемой ферментации сахарного тростника не было бы чистого белого сахара, перевозимого сквозь всю Атлантику в раннее Новое время. Но капризный биохимический процесс также представлял постоянную угрозу политическому, экономическому и научному порядку плантационной системы. Ферментация, зашедшая слишком далеко в сторону гнили, распада, порчи и инверсии, могла уничтожить прибыли плантаторов, торговые суда и пробы натуралистов. Следовательно, в мире Атлантики раннего нового времени определяющим стремлением была борьба с химической нестабильностью.

Также ферментация и гниль представляли угрозу для колониальных прибылей, власти и социальных образований из-за того, как порабощенные африканцы и коренные народы работали с ферментацией и гнилью для расширения своих прав и возможностей. В сахарных колониях, таких, как Антигуа, владельцы плантаций заставляли порабощенных африканцев строить костры, которые грели чаны с кипящим сахарным тростником, и следить за ними. Наблюдая за чанами, они становились экспертами, обладающими знаниями о метаболическом процессе взаимодействия тепла и микроскопических форм жизни, которые превращали сырой сахарный тростник в предмет торговли. В свою очередь, плантаторы наблюдали за своими рабами и жаждали знаний об этом таинственном процессе. Желая искоренить «секретные методы» африканских ремесленников, изготавливавших сахар, кубинские помещики-асьендадос XVIII века отправляли рабочих-метисов во Францию для изучения новых методов химии. Ферментация и гниль — это движущие силы, которые помогают нам размышлять о совокупности политики и социальных миров, внедренных в товарное производство на плантациях, трансатлантические путешествия, производство знаний в области естественной истории и расопостроение (race-making)*.

*процессы, посредством которых раса и расовые категории воспроизводятся и оспариваются в повседневной жизни, — прим. ttw

Ферментация и консервация

С точки зрения владельцев плантаций, купцов, колонистов и всех тех, кто наживался на системе рабского труда, трансатлантические корабли, способствовавшие колониальным завоеваниям и африканскому рабству, необходимо было уберечь от гниения. Судна для перевозки древесины регулярно ремонтировали или списывали, объявляя слишком гнилыми. А корабли, возвращающиеся из Ост-Индии, вызывали особую озабоченность. В архивах британского флота капитаны и адмиралы оставили письма, в которых писали о кораблях, возвращающихся из Ост-Индии: их должны были поместить в карантин или промыть и таким образом очистить от болезней или губительных агентов, которые могли ускорить разрушение корабля.

Трансатлантические предприятия предпринимали яростные усилия разного рода, чтобы избежать порчи кораблей, так их пугавшей. На протяжении 1800-х химики пытались продлить срок службы древесины, такой уязвимой и быстро приходящей в негодность, дабы повысить ее ценность. В январе 1695 г. Чарльз Ардесуа отправил петицию члену адмиралтейского совета с просьбой разрешить начать эксперименты на британских кораблях для определения наилучшего метода «сохранения и защиты кораблей» от гнили, порчи и таких ускоряющих разрушение древесины форм жизни, как черви. В январе 1697 г. направляющийся в Вест-Индию корабль «Шернесс» был окрашен «смесью[...] для защиты днищ кораблей от червей» Ардесуа. Черви — вот форма жизни, замешанная в порче товаров раннего Нового времени. Изобретатели советовали адмиралам — а те давали распоряжения строителям кораблей — красить доски пастами, смесями и липкими белыми субстанциями, чтобы предотвратить слишком раннее гниение морских кораблей. На сахарной плантации необходимо было тщательно контролировать биохимическое разрушение сахарного тростника, а на трансатлантическом морском корабле его приходилось останавливать.

Аналогичная динамика, касающаяся социального и научного управления ферментацией и гниением, имела место непосредственно среди проб естествоиспытателей. По мере того, как карибские плантации росли и порабощали тысячи людей, они стали функционировать как объекты, способные воспроизводить жизнь и средства к существованию рабочих, занятых на плантациях, таких, как врачи, картографы и естествоиспытатели. Знаменитые натуралисты — например, Ганс Слоан, чья коллекция образцов, монет, минералов и т.д. способствовала появлению Британского музея — жили на плантациях Карибского бассейна, собирая и описывая растения, насекомых, животных и минералы, окружающие их в «новой» для них среде обитания. Плантация — это буквально то место, которое содействовало раннеамериканскому естествоведческому коллекционированию и разожгло его.

За коллекционированием пришло и сохранение. Для того, чтобы доходчиво задокументировать новый образец природы в раннем Новом времени для обществ, состоящих в основном из строивших таксономии мужчин-натуралистов, необходимо было ввезти свое «открытие» в Европу или, по крайней мере, в трансатлантическую сеть, торгующую различными формами природы по всем колониальным метрополиям и периферии. Открытие ввозили в различных формах, но существовали правила, регулирующие эти формы. Живой образец, посаженный в почве, — хорошо. Животное, погруженное в алкоголь, «сохраняло морфологические особенности, необходимые для идентификации образца, но некоторые коллекционеры находили результаты менее привлекательными, чем результаты сушки или бальзамирования». Чертеж же должен был соответствовать определенным конвенциям и эстетическим нормам. Отчаявшиеся натуралисты могли сплющить растение между листами бумаги или слоями ткани и приколоть что-то редкое к фетровой шляпе. Но естествоведческий образец не должен разлагаться или изменяться по мере того, как он движется по научным сетям. Гнилой образец не передает «правильную» информацию.

Поэтому, как мы видели на примере колониальной плантации и трансатлантического морского корабля, были предприняты многочисленные усилия, чтобы научиться управлять процессом ферментации так, чтобы он не переходил в гниение. В номере «Философских трудов» от 1748 г. М. де Риумур представил работу «Различные способы предотвращения разложения мертвых птиц, предназначенных для отправки в отдаленные страны, чтобы они могли прибыть туда в хорошем состоянии», а в 1773 г. был опубликован труд Джона Эллиса «Некоторые дополнительные наблюдения о методе сохранения семян из иноземных уголков: на благо наших американских колоний».

В 1787 г. компаньону Томаса Джефферсона Джону Салливану пришлось пережить много неприятностей и изрядно потратиться (45 фунтов стерлингов или около 3 874,70 фунтов стерлингов (около 400 тыс. рублей ― прим. ttw) сегодня), пытаясь сохранить гигантского вермонтского лося и отправить его во Францию, чтобы Джефферсон мог использовать его в качестве доказательства опровержения теории американского вырождения, которой придерживался французский натуралист Жорж-Луи Леклерк, граф де Бюффон. «Каждый двигатель, — писал Салливан Джефферсону, — работал, чтобы сохранить кости и очистить их от оставшейся плоти, а также сохранить кожу с шерстью, копыта и кости голеней и бедер в коже без гниения». Владычество натуралиста над гниением имело эпистемологические последствия. Кристофер М.Парсонс и Кэтлин С.Мерфи пишут: «Материальные практики сохранения, продвигаемые европейскими натуралистами, пытались вернуть контроль над критическим этапом производства знаний».

Помогает ли гниение производить знание или затрудняет этот процесс?

Хотя в случае натуралистов методы консервирования могут свидетельствовать о тревожном желании сдерживать с помощью научных средств естественную угрозу разложения, для людей на плантациях и около сохранение представляется частью стратегии инакомыслия или практикой получения знаний в рамках различных космологий. Ганс Слоан отмечает в «Путешествии в ... Ямайку» (1707), что «слуги и бедняки» на Ямайке проводят «общий эксперимент», в ходе которого помещают одну печень животного в бренди, а другую — в ром. «Слуги и бедняки» — это расплывчатый термин, который, возможно, включал в себя некоторый набор работников плантаций, плененных африканцев и креолов смешанного расового происхождения. Кем бы ни были эти «слуги и бедняки», в результате их эксперимента, по словам Слоана, было обнаружено, что печень животного, помещенная в бутылку рома, становится мягкой, в то время как другая печень, помещенная в бутылку бренди, — не становится.

Слоан пишет, что это был эксперимент для проверки динамики гниения и консервирования, но насколько он понял эти экспериментальные исследования «слуг и бедняков»? Если этот «эксперимент» был актом обездоленных, чтобы признать, высмеять или присвоить практики получения знания колониальных ученых, то сомнительно, что Слоан полностью ухватил эту мимикрию колониальной научной практики, происходящую перед ним. Какова бы ни была цель деятельности с бренди и ромом, она по крайней мере указывает на то, что человеческие исследования биохимических процессов — имеющих центральное значение для получения прибыли на сахарных плантациях, содержания трансатлантических морских кораблей и производства естествоведческих образцов — не остались в лабораториях европейских плантаций.

Сильвия Винтер превосходно продемонстрировала, что расопостроение было одним из доминирующих наследий плантации раннего Нового времени. Ферментация и ее непокорная сестра, гниение, были операциями, через которые раса пропитывалась смыслом. Как показывает литературная критикесса Моник Аллеваерт, произведения американской литературы XIX века, такие как «Блейк, или Американские хижины» (1859-1862) и «Оби, или Трехпалый Джек» (1800) изображают порабощенных людей и беглых рабов в непосредственной близости от гниющих вещей и разлагающихся сред.

В «Блейке» Мартина Делани (1860), когда Генри, беглый персонаж порабощенного, укрывается среди магов, обстановка описывается как «мистическое, старинное и почти сказочное болото Грейт-Дисмал». Среди магов есть «другая атмосфера, совершенно новый элемент», а гумба — источник силы заклинателя — описывается как место гниения материи, смешанное с онтологически нестабильными вещами: шерстяной пряжей, луковой шелухой, устричной скорлупой, пальцами и ногтями, яичной скорлупой, змеиной чешуей, которая могла быть рыбьей чешуей, и разбитым стеклом, которое могло быть драгоценными камнями. В «Оби» Уильяма Эрла (1800), повествующей о восстании рабов на Ямайке, рассказчик Эрла описывает Оби-мана Башру как «морщинистого и изломанного» с «улитками [рисующими] свои скользкие шлейфы на его усохших ногах, c ящерицами и гадюками [наполняющими] воздух его хижины гнойной нечистоплотностью». Вдобавок к этому после того, как Башра инструктирует Джека по поводу чар, пещерное жилище Джека превращается в место, существующее за пределами «каждого места, где мог бы обитать человек», так как оно становится «шумным, темным и унылым [с] удушающим паром, проникающим из земли».

Ферментация и гниение — это центральная движущая сила, благодаря которой ценность в раннее Новое время осмысливалась, приписывалась и оспаривалась.

В то время как конструирования черного самосознания XIX в. опираются на изображения измененных, испорченных, гнилых сред, стоит отметить, что постколониальные авторы также пользовались этим языком гниения и распада, чтобы обосновать свои критические замечания о колониализме. Эме Сезер, Джамайка Кинкейд и Энн Столер — это всего лишь трое постколониальных писательниц и критиков, которые размышляют о гниении и разложении, выдвигая исторические аргументы о порочности культурного колониализма, высокомерности колониальной науки и упущенных из виду «ощутительностей империи» в колониальных архивах. Как Калибан говорит Просперо после того, как последний настаивает на должном приветствии в «Буре» Эме Сезера: «Сделай это "приветствие" как можно более лягушиным, желчным, гнойничковым и наполненным навозом. И да пусть сегодняшний день приблизит на десятилетие тот день, когда все птицы на небе и звери на земле будут праздновать на твоем трупе!»

Вне литературных конструирований черного самосознания, связанных с химической неустойчивостью, Даниэль Руд продемонстрировал, что на кубинских сахарных плантациях XIX в. «белизна» была категорией, которая определяла взаимную ценность сахара и человеческой жизни, а ферментация/гниение — процессом, который нарушал белизну обеих. Как он пишет во вступительном слове к «Переизобретению атлантического рабства»:

Укоренившееся в новых биологических науках в середине XIX в. понятие инверсии — идея о том, что, особенно в тропиках, невидимые существа могут внезапно перевернуть с ног на голову цвет, вкус, ценность или даже саму идентичность субстанции — имеет множество оборок. Кровавый результат инверсии социального порядка на Гаити рабами-мятежниками породил в масштабах всей Атлантики понимание неустойчивости плантационного капитализма, усугубившееся серией рабовладельческих восстаний на Кубе в начале 1840-х. Инверсия сахара также угрожала превратить самый богатый класс самой дорогой испанской колонии в простого поставщика дешевого сырья. Представляя себя погруженными в море коричневой патоки и черных мятежников... плантаторы, озабоченные белизной на сахарном заводе, пытались заново изобрести расовые порядки, технологии производства и положение Кубы в экономике Атлантики.

Тиффани Литабо Кинг аналогичным образом смотрела на ферментацию на колониальной плантации по причине ее роли в товарном производстве и расопостроении, хотя она делает то, что мы могли бы назвать репаративным прочтением социального пространства плантационного труда. В «Труде измеримо(го) (пере)прочтения плантационных пейзажей» Кинг описывает процесс, с помощью которого порабощенные люди в Южной Каролине изготавливали краситель индиго из нагреваемых и ферментируемых растений индики. Порабощенные люди с проницательным, научным взглядом отвечали за измерение, взвешивание и упаковку продаваемых единиц индиго среди грязных гнилостных чанов окисляющейся и ферментирующейся индики, наводненной насекомыми. По словам Кинг, порабощенные чернокожие действовали на «молекулярном уровне» в «тлетворных зонах» плантации, но Кинг утверждает, что тлетворная зона ферментации, возможно, временами функционировала как «гетеротопное пространство, где существует возможность для других видов жизни существовать... как контр-пространство, отмеченное новыми возможностями для (более чем) человека». Поскольку пространство обработки индиго было тлетворным и презренным, порабощенные люди проводили там время вне надзора хозяина. Кинг задает вопрос: «Учитывая это относительное уединение, возможно ли, что этот район плантации мог бы также функционировать как пространство черного одиночества, если не удовольствия и свободы?». Сахарные плантации были ужасающе жестоким местом, где порабощенные рабочие теряли конечности, работая на опасных машинах, или изнемогали от экстремальной жары и переутомления, но прочтение плантаций индиго, которое предлагает Кинг, говорит, что потенциально они — гетеротопные пространства, иные зоны, где знания и взаимодействие с ферментацией производили нечто иное, чем эксплуататорские товары раннекапиталистического периода.

Взаимодействия человека с химической изменяемостью в виде ферментации и гниения в раннее Новое время происходили в похожих помещениях, особенно на уровне размеров. Сахарная плантация требовала промышленной ферментации в беспрецедентных масштабах. Сохранение трансатлантических морских судов потребовало активизации усилий, проведения новых экспериментов и представления американских индейцев в виде биохимической проблемы. Естествоведческие образцы циркулировали в Европе в течение поколений до открытия «Нового Света», однако проекты натуралистов в Америках требовали, чтобы образцы преодолевали большие расстояния по большим водоемам.

Понимали ли описанные в этом эссе многие исторические действующие лица, что они взаимодействовали с одним и тем же биохимическим процессом — и когда они контролировали ферментацию сахара и индиго; и когда они боролись с гниением образцов; и когда они пытались сохранить от разрушения морские корабли; и когда они экспериментировали с печенью животных в бренди и роме; и когда они определяли черное самосознание из связи с разлагающимися окружающими средами? Ферментация и сопутствующие ей процессы являются центральной движущей силой, благодаря которой ценность в раннее Новое время осмысливалась, приписывалась и оспаривалась. Ферментацию и гниение должны были освоить колонизаторы, желающие производить идеальные товары, идеальную природу и идеальные человеческие тела. Таким образом, в Атлантическом мире раннего Нового времени ферментация и гниение являются продуктивными ключевыми словами и ключевыми процессами для понимания власти, производства знаний и взаимодействия человека с природой.