Пока один за другим отменяются массовые мероприятия из-за пандемии, мы остаемся зрителями масштабных олимпийских игр по ущемлению прав людей, животных и природы. Не то чтобы у леса или озера было самоосознание, чтобы об этих правах заявлять, однако такая способность есть у нас, существ, чья жизнь напрямую связана с окружающей средой. В условиях развитого урбанизма человек зачастую лишен возможности переживать личные взаимоотношения с природой и, соответственно, не способен воспринимать нагрузку на них, как ущемление собственных прав и свободы. Очевиднее выйти на митинг против коррупции, чем бороться за сохранение леса в своем регионе. Это отчужденное состояние всегда было на руку эксплуатантам, таким как Вячеслав Кардаш, который и задумал приватизировать береговую территорию в Моторной бухте под строительство частных коттеджей.

Специально для taste the waste Алексей Сергиенко посетил молодой экологический протестный лагерь в Ленинградской области и записал истории жителей про земельные махинации на берегах Ладоги, богиню Любви и экологическое ненасилие с помощью кашля. Получился большой рассказ, достойный однажды стать зином-артефактом.

текст: алексей сергиенко для taste the waste
редактура: станислава погода

Патреон | Тейст в Телеграме | Тейст Вконтакте

Сосновый лес Моторной бухты.

Говорить о проблемах в Моторной бухте случайно выпало на мою долю. Я готовился ко Всероссийскому экологическому протесту 15-го марта и делил темы выступлений с соорганизаторкой митинга — активисткой движения «СтопПорт». В последний момент активистам из Приозерска удалось добиться согласования экологического протеста (по словам местных старожил, первого открыто оппозиционного митинга в их городе). Я стал читать про природу Ладоги, темнохвойные леса, летние фестивали в бухте, расследование «Новой газеты» про Вячеслава Кардаша и чиновников, которые разводили руками со словами: «Мы не видим никаких нарушений!». После анонса экологического лагеря против незаконной вырубки на Ладоге, посетить Моторную бухту было для меня делом принципа.

Случайно или нет, я начал писать этот репортаж спустя сутки со своего возвращения, лежа в прокоптившейся костром рубашке. Возле него вместе с другими активист_ками я провел большую часть времени в бухте. Стойкий запах костра медленно погружает меня в воспоминания.

Путь до Моторной бухты

На север Ленинградской области я не путешествовал никогда. Разве что один раз зимой мне пришлось любоваться Осиновецким маяком при -18 градусах мороза — в условиях, близких к шторму, когда ветер пробирает тело до самых костей. Взяв на заметку погодные условия на озере, я дезертировал.

Перед поездкой я полагался на очень простую стратегию: рано утром доехать автостопом до бухты, произвести разведку и вернуться обратно. У меня были палатка, легкий спальник, каримат, плед, пакет соевого текстурата, солдатский котелок и книга — выбор пал на «Совершая убийство» Боба Торреса. Собрав рюкзак, я долго не решался выйти. Нескольких месяцев условного комфорта хватает, чтобы конформность, как накипь на домашнем чайнике, давала о себе знать. По всему миру зверствует коронавирус, но даже социальная изоляция в масштабах целого государства не сравнится с теми изменениями в поведении людей, которые приносит страх. Кто сейчас рискнет взять в машину путешественника? Вдруг к вечеру в 100 километрах от Петербурга поток машин вовсе иссякнет? По всему миру зверствует коронавирус, но даже социальная изоляция в масштабах целого государства не сравнится с теми изменениями в поведении людей, которые приносит страх. Меньше всего хотелось ночевать на обочине… В таких случаях остается вспомнить слова немецкого философа-лиса: «О том, что такое плавание, скажет нам только прыжок в реку», — и прыгнуть в реку. Поскольку делать это всегда приятнее под музыку, очень кстати вспомнилась «Рождественская песня» Эшли Эриксон. Насвистывая себе под нос, я попрощался с соседом, закинул за спину рюкзак и вышел.

Come along with me \ And the butterflies and bees \ We can wander through the forest And do so as we please. \ Come along with me \ To a cliff under a tree \ Where we can gaze upon the water \ As an everlasting dream.

Дорога на трассу лежала через внутренности торгово-развлекательного центра МЕГА-Парнас — музей капитализма, а с момента открытия там экологической станции для раздельного сбора отходов — настоящего рая осознанного потребления. На входе я заметил стойку с буклетами «Навигации по экошоппингу в МЕГЕ», сделанного, конечно, из вторичного сырья. Стеклянные витрины, красочные вывески — все это мироточило консьюмеризмом, предлагая зрителю «начинать менять мир с себя», заодно поблагодарив рублем рационального и экологического производителя. Атмосфера превращалась в инъекцию диссоциативного анестетика, и проблемы незаконной вырубки леса где-то там, на далеких берегах Ладожского озера уже не казались такими вопиющими. Все это было нечестным — природа уничтожалась прямо сейчас: тихий и самобытный лес ограждался заборами частных коттеджей, тонны черного дерева из России уезжали в Швецию и Финляндию, росли мусорные полигоны в районах Северной Самарки, Колтушей и Кингисеппа, помощь которым оказывать пилюлей перерабатывающих предприятий было уже бессмысленно. И пока людям предлагались витиеватых экономические цепочки «голосования рублем» за сохранение окружающей среды, природа требовала прямого действия, акта противостояния в отношении машины перманентной капитализации. Туман в моей голове рассеяло голубое безоблачное небо и легкий ветер от проезжающих мимо машин. Я стоял на трассе А-121 и докуривал самокрутку, завернутую в забытье люминесцентного освещения.

Голосовал прямо под дорожным указателем «Приозерск, Сортавала», и пока глаза пытались поймать взгляды проезжающих мимо водителей, язык на разные лады перебирал название трассы — Сор-та-ва-ла. Финское звучание, солнечная погода и атмосфера начавшегося путешествия напоминали о финрегги. Можно ли считать музыкальное влияние криминального Кингстона с антизападными (антивавилонскими) нарративами на скандинавскую сцену культурной практикой деколониального выбора?

Joo mä pakkaan pakkaukseen sen mitä minä tartten \ Se on rytmi, mies, reppu ja maailma mua varten \ Joo mä eteenpäin meen, taakse en ikinä \ En mä yön takia ota pakkia.

Песня Raappana с несколькими назойливыми, запоминающимися фразами. Сколько я не искал переводов с финского языка, ни из одного текст дословно не стал понятен, но в усредненной версии песня была посвящена дороге и тому, что находит человек, отправившийся в путь — свой собственный ритм. Сортавала зазвучала новыми смыслами. Остановилась первая машина на 14 километров до поселка Рохмы.

— Лагерь в защиту леса? Очень здорово, хорошо, что этим кто-то занимается. …Ты много так путешествуешь? Слушай, это может быть опасно. Брата моего сбили, пока он возвращался домой. Я вот думаю, лучше я подвезу, чем ты так будешь стоять. … Да, тогда темно было. …Нет, насмерть. …С ГАИшниками проблем не было? Купи себе браслеты светоотражающие, хоть меньше вопросов к тебе будет.

За весь опыт путешествий автостопом я никогда не сталкивался с ментами. Вторая машина — два парня, шляпы, длинные волосы, бусы и очки. Музыканты? Со мной заговорил парень, сидящий за рулем [Red Beard «Here Comes The Storm»].

— Мы с корешем своего рода музыканты. А по нам разве не видно? Как ты понимаешь, слушаем то, что делаем сами, — водитель на порядок выкручивает громкость, — Летим вот за оборудованием. Сейчас выступаем по небольшим уютным заведениям с камерной атмосферой. Большинство музыкантов идут на поводу бессознательного, они не ставят перед собой цели сделать что-то хорошее ради других людей, ради музыки. Ионотека — подходящий пример. Какой человек сознательно мог связать с подобным свое творчество? Это же эклектика… А что даем музыка нам? Протест осознанности! Я, например, недоволен тем, что было сделано до меня, хотя сильно вдохновляюсь опытом прошлого. Искусство всегда поднимает нетленные темы, но, с другой стороны, музыке всегда необходимо искать новые звучания — свое «второе дыхание». Его нельзя открыть, делая что-то «просто так», ради драйва. [Jonivan Jones «Wrong City»] Ты экоактивист? Ого, это здорово, сейчас тоже очень актуальный вопрос. Весь этот пластик в океане — ужасно! Нет, я интересуюсь в общих чертах, поэтому что какие проблемы есть во Ленобласти, не слышал… Ну, про Шиес что-то было, да. А в Моторной бухте много людей? Мы бы тебя подбросили, просто время уже поджимает. И все-таки тут важнее глобальная повестка. Нам не на что надеяться, кроме самих себя, кроме своих тел. А за все время, пока мы загрязняли природу, они стала слабыми, подверженными заболеваниям. Как можно вообще говорить о гармонии с природой, о чем-то высшем, пока само наше тело — не настоящее, слабое и искалеченное? [The Dirty Feel «Keep On»]. Ты понимаешь, что революции ни к чему хорошему никогда не приводили? Мы должны творить, превращать одно в другое, созидать, настраиваться на что-то позитивное, короче говоря. Делать это одновременно с насилием невозможно — несочетаемые вещи. Прогресс, в первую очередь, — это эволюция. Если мы хотим изменить что-то в этом мире, мы должны сознательно прибегать к эволюции [Supermax «Lovemachine»]. Я вот думаю, коронавирус — это неспроста. Ты видел масштабы пандемии в Китае и в других странах? По-любому, все это дирижировалось китайскими учеными. Перед ними просто стояла задача решить демографическую проблему. Старое население менее трудоспособно, чем молодое. Они испытали это дело на Ухани, по-быстрому все решили у себя, и выпустили вирус наружу [The Black Keys «Little Black Submarine»]. А эту трассу видишь? Здесь в мае должна был открыться трасса для гоночных машины. Да, в том числе для Формулы-1 [Captain Beefheart & His Magic Band «Electricity»]. В жизни я ищу лишь одного — гармонии для себя. С каждым человеком невозможно договориться, поэтому я воспитываю в себе автономность, автономность в близком круге своих друзей, единомышленников. Да, можно сказать, зачем мне тогда машина, гаджеты разные, короче говоря, блага цивилизации — но я с удовольствием отказался бы от них. Я использую их только потому, что само общество дает их мне [Oasis «Don’t Go Away»]. Ты знаешь, я никому ничего не должен, я считаю. Вся эта тяга к изменениям — это далеко в молодости. Во мне нет столько энергии, экстравертности, я не хочу стоять с рупором и кричать: «Пролетарии, всех стран соединяйтесь!»

— А я бы покричал, — неожиданно сказал «кореш».

— Да ладно тебе! [Lebanon Hanover «Kiss Me Until My Lips Fall Off»] Вот это тема! — громкость колонок снова растет.

Выходим из машины, меня угощают сигаретами Sobranie. Интересуюсь за название их группы.

— Да нет у нас никакой группы. Мы просто ставим качественный винил для в барах для тех, кто хочет расслабиться в приятной, ламповой атмосфере.

— Что-то типа виниловых диджеев?

— Да, — он улыбнулся, — типа того.

Я угостил ребят финиками и мы попрощались.

Третья машина с собакой на заднем сиденье. Остановилась на полпути до поселка Починка.

— Эх, да сейчас везде лес рубят, черти, блять, — за рулем сидел не пожилой, но по-рабочему состарившийся мужчина. Видно, что местный, — У нас вот недалеко от поселка был ураган значит.. и там они под шумок, что, мол, деревья надо поваленные убрать, нарубили, себе тоже, сука… Очень хорошо, что есть такие люди, как ты. Да, только суды все эти, что с ними судиться-то? Руки-ноги переломать, до них только так дойдет!

Народный, низовой гнев, жестокость, может с непривычки отталкивать «высокую культуру». Если же прислушаться к интонациям, к жизни таких людей — увидишь весь исторический айсберг этого раздражения, искренность и наивность этого чувства. Минут 20 побегав по дороге за шляпой, которую сносили ветром проезжающие мимо «песчаники», я дождался четвертой машины. Мужчина с семьей, отвезут до Ларионова — это контрольная точка. Дальше, в крайнем случае, 6 километров я бы прошел и пешком.

— Лагерь в Моторной бухте? Помнишь, мы что-то такое читали? — обратился мужчина к жене на заднем сиденье, — да, мы сами из Приозерска и читали про экологический митинг 15-го марта. Это все правильно, мы следим за новостями. Единственное, что… против чего вы боретесь? Я сам, например, по образованию физик-ядерщик, учился в университете аэрокосмического приборостроения. Мы на курсе изучали различные технологические инновации, изучали существование виртуальных частиц в вакууме и как можно оптимизировать за счет этого производство разных материалов. Знаешь, к какому выводу мы пришли с однокурсниками, в итоге? Что это никому ни черта не надо. Что главная проблема нашего мира — это элитаризм. На производствах, в кабинетах засели в креслах люди, которые получают деньги на существующей системе и остальные люди для них — настоящие враги. Даже Сахарова Андрея взять — талантливые академик, да, но свою дочь устроил-таки в кресло. И толку от нее там? Пока целью оппозиции не будет антиэлитаризм, ничего не добьется общество.

Обозначить прямую связь между антиэлитаризмом и политическими системами анархизма я не успел — мы остановились на повороте из Ларионово в Моторное. Воодушевленный вереницей свободных разговоров, я попрощался. Пятая машина появилась спустя несколько минут. Потаенную тропу в лагерь, откуда отсчитывается вырубка, мы успешно проехали, остановившись рядом с садоводством «Строитель-3». Спустившись по тропинке к пляжу, дойти до лагеря было вопросом 10-15 минут. На первых встречных людей я радостно накинулся с вопросами о том, не далеко ли осталось до лагеря. Оказалось, они не в курсе — отдыхающие. Пять минут по замерзшему песку, огибая редкие сосны и восхищаясь расползающимимя мхами, и на склоне я заметил раскинутые между соснами синие тенты.

Борьбы Света со Тьмой

Знакомство с «защитниками бухты» пришлось к моменту, когда солнечные лучи едва мерцали между стволами темнохвойного частокола. Леня, Гриша, Нина и Даня занимались стойками и согревались вокруг костра. Герман и Дима — устанавливали на деревьях бочку для воды. Я не ожидал от лагеря, развернувшегося неделю назад, такие масштабы: шатры, тенты, генератор, множество посуды. В палатке с провизией вместе с ожидаемыми консервами соседствовали казан обледеневшего компота, баночка соленых огурцов и квашенная капуста.

— Местные угостили, — сказал Леня, один из инициаторов лагеря.

Есть несколько вещей наиболее эффективных для социальной интеграции, которые сплачивают людей: совместный прием пищи и совместный труд. Я разбил палатку на склоне перед пляжем и принялся помогать. Вместе с Димой и Германом — двумя мужчинами среднего возраста из Петербурга, приехавшими в лагерь на выходные, буквально, вместе со своими семьями — мы стаскивали под тент собственноручно сколоченные из досок столы и скамейки.

Вид лагеря со стороны берега.

— С кем ты вообще начал этим заниматься? Кто помогал собирать лагерь?, — интересуюсь у Лени.

— Ну, не то чтобы помогал. Мы собрали инициативную группу, я еще летом здесь встретился с представителями туристического клуба ПИК — крупная студенческая организация, которая проводит здесь свои мероприятия. Делают на месяц такой детский лагерь: матери со своими детьми живут на природе, чему-то активно обучаются. Я им про это все сказал, сказал, что, на мой взгляд, ситуация очень угрожающая, и нам нужно быть готовыми действовать. Мы создали коммуникационный чат, подумали о том, как бухту сохранить, не вытоптать, не разрушить. И, в общем-то, до февраля замолчали. Тогда же местные жители нам сообщили, что происходит вырубка. Это стало последней каплей, которая нас объединила. К нам присоединился фестиваль; у нас тут фестивальное оборудование. И тоже: этот фестиваль — «Открытие» — 12 лет проходит прямо на этом месте. Местные жители тоже в нашей инициативной группе. Нас поддерживает и Моторное, и Ларионово, и Снитково, и дачники, и Приозерск. Мы это чувствуем. А тут очень сложно — кем нужно быть, чтобы выступить за уничтожение этой бухты? Я таких людей практически не представляю, только если личная заинтересованность или угроза креслу может быть мотивацией.

— Как в дальнейшем планируете лагерь развивать? Ожидал увидеть здесь что-то поскромнее, — делюсь впечатлениями, — Когда с берега видишь все эти растянутые тенты, шалманы, понимаешь, что тут все на порядок серьезнее.

— Это еще не финальный вид лагеря. У нас есть ресурсы, чтобы сделать пребывание здесь достаточно комфортным и, в том числе, теплым. На днях мы ждем военную палатку с печкой, будет водопровод из Ладоги, уже есть электричество, есть газ. Все есть для того, чтобы здесь стоять до момента, пока решение не будет принято. Мы готовы это делать и год, и два, если решение будет затягиваться. Но, конечно, рассчитываем за какое-то более короткое время получить решение. Ну, и рассчитываем заниматься какими-то другими проблемными вещами. Я очень сейчас обеспокоен тем, что, возможно, вырубка на озере Светлом существует. Я поеду смотреть на это в ближайшее время.

Смеркающаяся Ладога.

Мы договорились поговорить обо всем подробнее на следующий день, и Леня уехал в синеющий сумерками лес на велосипеде. Перед нами же встала задача вырыть яму для компоста. Лопатами надо было поднять несколько сантиметров замерзшего дерна и сантиметров 70-80 песка. Честно признаться, мое соучастие в раскопках компостной ямы оказалось единственным, что я реально сделал в лагере. Тем не менее сказать, что физический труд — это то, чем в первую очередь приходиться заниматься в подобном месте, было бы неверно. Каждый человек, незнакомец и новоприбывший, как кусок ткани в бутылке с зажигательной смесью, пропитывается горючей солидарностью с окружающей его природой, а через нее с находящимися вокруг людьми. Основную массу времени люди проводят общаясь друг с другом, когда каждый диалог — это взаимный духовный труд. Человек, не приспособленный к нему, не поймет, как другие могут проводить день за днем в терпком ожидании и готовности ради деревьев лечь под тяжелые машины или встать в их защиту живой цепью. Пока мы с Даней потихоньку сбрасывали с себя мешающую работе одежду, до меня доносились истории Гриши про живую природу этого места, про атмосферу, которую создают здесь Ладога — по его словам, древняя богиня любви.

Конечно, когда работа была закончена, нас тут же накормили — рис с овощами в казане, свекла, соленые огурцы, печенье и чай. Тем временем костер магнетическим сиянием собрал всех вокруг себя. Поскольку я был самый молодой в компании, все вопросы, в основном, были обращены ко мне. Я чувствовал, что от меня ждали новостей, но новостей не привычных: о политике или студенческой жизни, — а как-будто из другого времени... будто я сам — вестник настоящего, чего-то неуловимого для людей, осознанно перешагнувших порог между двумя эпохами. В моменты диалога я впервые ощущал как разные поколения тянутся друг к другу на встречу. Каждая фраза одновременно притягивала нас, как соединенных внутренней необходимостью быть здесь и нигде больше, вокруг костра под холодным покровом мартовской ночи, но в то же время какой-то культурный полюс, какая-то историческая взвесь, оставляла между нами непреодолимую грань. В их глазах эпоха — кромка тонкого голодного льда на Неве, фанерная перегородка в коммунальной квартире, стабильность, не отличимая от застоя, гласность, с вывернутым наизнанку горлом — параджановский коллаж, не иначе. Я рассказывал о молодом поколении недовольных людей, об их гудящем улье, о растущем числе климатических и экологических активист_ок, о малочисленной, но активной студенческой борьбе в Москве и Санкт-Петербурге. У всех светились глаза.

— Да, ты принес нам очень радостную новость, — сказал Гриша и улыбнулся.

— Ты знаешь, — произнес он задумчиво, — сейчас происходит фундаментальная борьба Света со Тьмой… И, возможно, где-то здесь, на Ладоге, открывается наш фронт сил Света. Ведь, знаешь, что означает Ладога? Это богиня Любви. Природа делает окружающий мир другим: атмосфера здесь живая — ничего этого нет в городе. Очень хорошо, что молодежь сейчас становится активной. На них вся надежда.

Компания стала собираться. Сумерки оконательно сгустились, а ехать им предстояло не более, не менее — в Петербург. Несмотря на то, что я обеспечен теплой одеждой и собственный спальником, мне оставили запасной, нижний порог которого был -10 мороза. Мы попрощались. В этот момент я наконец осознал, что остаюсь в лагере один.

Сходив к палатке за книгой, я просидел возле костра несколько часов, пытаясь глазами остановить прыгающие из-за бликов буквы. Очень кстати, чтение я начал с главы «Собственность — это воровство», в которой раскрывался смысл одного из тезисов Петра Кропоткина, российского географа и анархиста, в его работе «Хлеб и воля»: «Экспроприация могла бы решить проблему господства меньшинства над большинствов через обратное превращение частной собственности в общественную. Важно отметить, что это объясняет взгляд на собственность как на разновидность воровства. Так как мы с вами по большей части не используем нашу личную собственность для производства, сложно понять, как она может применяться для дальнейшей эксплуатации».

Просидев перед костром до полуночи, мне захотелось взглянуть на ночное небо, чтобы сравнить с петербургским. Над соснами кружились яркиекомья звездных скоплений. Без очков их свет расплывался и пульсировал — казалось, небо хаотично вращается, вовлекая звезды в траекторию своего движения. Такое звездное небо могло бы составить эстетическую конкуренцию крымскому, которое я хранил в памяти, как эталон. Именно по поводу своих крымских путешествий я словил яркий флешбэк в палатке, вместе с которой объехал все побережье. В ней до сих пор сохранился стойкий аромат лаванды и тысячелистника.

Желание поностальгировать резко остудил пар изо рта. Когда заваливаешься в палатку летом — душно, за сутки она нагревалась. Сейчас ситуация обстояла иначе… Спальник, плед, пальто — все было на мне. Я закрыл глаза. Прошло пять минут. Я открыл глаза. Было ахуенно холодно. Как бы мне не хотелось игнорировать свою неспособность провести один день полностью автономно, я уже толком не ощущал собственных стоп. Пришлось разворачивать спальник, которые мне предусмотрительно оставили и я очутился внутри него вместе со своими спальником и пледом. Холодно. Все равно холодно. Время от времени я просыпался, чтобы пошевелить ногами и немного их разогреть.

Палатка в лагере.

День в лагере

Проснулся я по той же причине, по которой не мог заснуть.Вода в бутылке, которую я брал с собой в дорогу за ночь в палатке превратилась в лед. Накинул пальто, выбрался наружу и развел костер. Очень удачно в казане оставался кристаллизованный рис с овощами. Я грелся у костра и смотрел в лес — со стороны вырубки шел густой дым. Неожиданно на велосипеде приехал Леня.

— Ну что, как спалось ночью?

Я поделился наболевшим (замерзшим).

— Кстати, привез тут с собой пуэр, заварим? Там лесник по дороге жет огромную кучу веток, я спросил у него удостоверение — все нормально. На чай его позвал даже.

Ничего не могло быть лучше, чем ранним утром на Ладожском озере возле костра пить терпкий, горячий пуэр. После этого мы пили его практически безостановочно, с редкими перерывами на какие-то хозяйственные дела.

— Ты сегодня рванешь в Питер или все-таки еще останешься?

— Мне кажется, мои планы опять рушатся, потому как я не могу найти причин не остаться здесь хотя бы еще на одну ночь, — улыбнувшись, ответил я.

Мои планы, действительно, были разрушены. Невероятно сложно приехать в подобное место на условленный срок и, испытав на себе его удивительную атмосферу, повернуть обратно — в будни, в рутину, в бесконечные списки задач очередного дня. Точно также шиесские активист_ки, приезжая поддержать лагерь, оставались там дольше запланированного на несколько недель, а то и месяцев.

Пока в чайнике заваривался пуэр, мы успели обсудить известный в Ленобласти транс-фестиваль Systo (Леня занимался там конструкцией детской площадки), экологическую подоплеку пандемии COVID-19 — в недавно опубликованном комментарии в Posta Magazine Ли Эделькорт утверждала, что система обыденности поствирусного мира будет качественно отличаться от прошлой: меньше путешествий, меньше потребления, но лучшие условия труда, инновационные способы передачи информации. В связи с этим затронули биорегионализм, как единственно возможную политическую карту будущего. Леня рассказывал мне про политические системы Нила Стивенсона в его «Криптономиконе» и «Алмазном веке», где каждый человек самостоятельно выбирал себе коммуну в зависимости от идеологии, которой придерживался, я в свою очередь — про либертарный муниципализм, как нечто очень близкое по содержанию, но основанное на экологическом восприятии общественной жизни. На мои вопросы о том, почему Ладога — это богиня Любви, Леня развел руками и ухмыльнулся.

— С финского и карельского языков название Ладоги означает «волнующийся». Особенность озера в том, что здесь бывают реально большие волны — по 2 метра высотой. И вдалеке от берега они не просто качают лодку, а как будто с силой бьют ее в борта. Поэтому викинги считали это место довольно опасным.

Диалоги

Мне необходимо было поговорить с Леней подробнее: о его личной мотивации, о планах на будущее, об отношениях с местными и с рабочими-лесорубами, в конце концов, о том, как на лагерь может повлиять распространяющийся ковид. Мы разлили черный пуэр по кружкам и уселись на скамейку.

Утренний костер.

— ... «почему я здесь?», — начал рассуждать Леня — Ну, во-первых, я чувствую себя очень обязанным этому месту. На протяжении 11 лет мы находимся здесь в той или иной степени, и в какое-то время мы просто жили в палатках. Это один из лучших образов жизни, на мой взгляд: в сосновном лесу, на берегу пресного моря жить в палатке, встречать рассвет… я не знаю, что может быть лучше. Когда я переехал в Петербург, я удивился, что в 120 километрах такое нереальное природное сокровище, что можно, в общем-то, не ехать в Анды и не ехать на Папуа — можно приехать за 100 километров, и это абсолютно сравнимые вещи. На мой взгляд, это запредельное природное сокровище — ладожский берег. И вот внезапно мы получаем атаку — просто по центру этой великолепной бухты собираются влупить дачи. По-моему, это абсолютно обесценивает все здесь. Распространите еще влияние заборов на 500 метров влево, 500 метров вправо, и не остается ничего практически — вы будете отдыхать под забором.

— Что вообще происходило с землей? Насколько мне известно, по решению суда действия Вячеслава Кардаша были идентифицированы как земельная махинация, за что на него завели уголовное дело, — я вспоминаю материалы Новой газеты — Но кто тогда санкционировал вырубку деревьев и установил ЛЭП?

— Фигурант дела, автор этой махинации, о чем мы узнали из блестящего расследования «Новой газеты», получил приговор в декабря за махинацию с земельными участками. Схема, описанная в публичной части приговора, абсолютно соответствует схеме, описанной полугодом ранее в материале «Новой газеты», просто наши участки туда не вошли. И человек, который сидит в тюрьме, из тюрьмы заказал проводку ЛЭП к участкам, а также дальнейшее их освоение.

— Получается. этот участок в 3,6 гектаров, где мы сейчас находимся, не вошел в уголовное дело? — я оглядываюсь по сторонам и еще раз замечаю посреди сосен бетонные столбы ЛЭП.

— Да. Причина, по которой это произошло, нам неизвестна. Но судя по всему, во-первых, это не единственные участки, не вошедшие в приговор...

— То есть они, в основном, вдоль Ладоги расположены?

— Здесь, да,. вдоль Ладоги. Есть еще бесподобное природное сокровище — озеро Воробьиное, крупное озеро со срезанной береговой линией посреди восхитительных сосновых лесов, с белоснежным песком. Оно выглядит как кристалл, и сегодня я поеду проверить информацию, что происходит там. Возможно, это тот же самый фигурант, поэтому мы, конечно, заинтересованы в том, чтобы защитить лес, защитить справедливость в нашем районе, где не только здесь [в Моторной бухте] проблемы. Это сельхоз земля, ее очень много вокруг. Мы потеряем все, если оставим сейчас это без внимания или отступим. Мы потеряем все, что нарисовано на кадастровой карте. Любой человек может открыть кадастровую карту и увидеть — вокруг Моторной полно таких земель. Ничто не мешает построить что-то на этих участкам и потом продать их.

— Как я понимаю, эти столбы, ЛЭП, сейчас уже стоят…

— Да-да-да. Их поставили, пока еще не запитали — нет щитков, но, в общем, основную часть работы сделали очень быстро, поставили трансформатор. Ничто не мешает в короткие сроки подвести электричество к этим участкам.

— То есть в каком-то смысле это сражение уже проиграно. С ними уже ничего не сделаешь?

— С ними как раз «сделаешь», наши юристы говорят, что пока участки законы, законы и ЛЭП. Как только суд признает участки незаконными, ЛЭП становится незаконными, и подрядчик, который это сделал, должен будет все это разобрать, а лес должны будут засадить.

— Как я понял, вы хотите дать начало новому движению прямо отсюда. Что это будет за движение?

— Да, сейчас это только-только зарождается. Это вопрос нескольких недавних дней. Но, в целом, мы просто поняли (и это поняли одновременно, насколько я понял, все участники), что мы не можем, даже в случае если мы отобьем эти участки, мы не сможем пожать руки и разойтись, зная, что в 10 км в не менее эксклюзивном природном месте будет происходить тоже самое. Я не вижу такой возможности. Я бы и рад был — я не активист, и только только когда уже меня жареный петух клюнул, мне пришлось мобилизоваться и этим заниматься. Не то чтобы я какой-то профессионал, и делаю это, потому что это какое-то мое взвешенное холодное решение. Я делаю это, потому что не могу не делать, потому что я просто с собой потом не уживусь, если не сделаю все, чтобы защитить этот лес. То есть я просто жить с этим не смогу… если я буду знать, что я мог что-то сделать, но не сделал. Слишком много лично мне это место дало.

— Вы разговаривали с рабочими, которых направили сюда вырубить деревья для ЛЭП. Какое у них отношение вообще, что они думает касательно всей этой ситуации? — отношение экоактивистов_к и рабочих, которые были наняты для причинения ущерба природе, всегда было одной из важнейших тем в рамках протестов, и часто лояльность рабочих к экологической пропаганде приносило успех всей кампании.

— Они абсолютно точно выразили поддержку. Сказали, что готовы приехать в свой выходной, все разобрать, что нам здесь надо будет памятник поставить, если мы защитим лес. То есть мы абсолютную поддержку чувствуем от всех. Это абсолютно очевидно любого человека кроме тех, кто причастен к власти, и заинтересованных в этих участках. Ну, или совсем космонавтов можно представить себе, представителей психических, этических и нравственных патологий. Но мы не говорил про эти крайние случае, мы говорим про норму.

— Какая проблема по твоему мнению является причиной подобного отношения к лесу? Может быть, она имеет политическую природу или это с чьей-то стороны какая-то гедонистическая мотивация, чтобы обеспечить себя большим количеством благ? — интересом к тому, насколько обособленно или системно видят активист_ки проблему, мне хочется нащупать силу протестного импульса, который может вложить в человека окружающего природа.

— Не очень понятно, до какой глубины копать. С одной стороны, на каком-то уровне это связано с пассивностью и беспомощностью людей, с другой стороны, это связано с политической системой, с которой мы имеем дело уже очень давно, лет 20. Это прямое следствие выстроенной системы, на мой взгляд. Если заглянуть еще глубже, это следствие существующих у людей установок: индивидуалистических, «после меня — хоть потоп», привычка измерять все в деньгах и в каких-то домах, привычка хвастаться друг перед другом качеством жизни. «Я хорошо живу, потому что у меня есть дача и машина». Это на мой взгляд тоже приводит нас к таким… ну, потому что в чем заключается качество жизни? В общении, в друзьях, в любимой работе… Это более первостепенно.

— То есть все-таки мы наблюдаем последствия какой-то системной, а не частной проблемы?

— Безусловно. Не бывает дыма, без огня, разумеется. Есть даже не системная, а комплекс системных проблем. И если продолжать, мы можем дойти до каких-то базовых вещей, которые в Библии описаны, условно говоря.

— Сейчас по миру зверствует пандемия коронавируса, вводятся серьезные ограничения на передвижение и прочее. Как это может повлиять на протест? — да-да, какой разговор сейчас обходится без этой темы.

— Нас это беспокоит с точки зрения развития пандемии. В любом случае, микросообщество здесь менее распространяет вирус, чем людив городе, поскольку они [находятся] в условиях, когда им нужно выходить в магазин, все трогать и прочее. То есть если не предполагается сотен людей [в лагере], и если мы опасаемся, что нас будут закрывать… Пока что в Ленинградской области нельзя больше ста человек собираться. В целом, мы просто сделаем [вид], что тут по одному отдыхаем в лесу. Мне кажется, это нам минимально угрожает. Но если мы поймем, что это принимает угрожающий оборот, мы примем все меры, чтобы уменьшить риски.

— Это также может повлиять на работы на участках? Если будет реальная угроза, рабочим могут устроить отпуск…

— Я не верю. Наоборот, мне кажется. Если здесь никого не будет, то могут начать проводить мероприятия. Не думаю, что в ближайшие недели кто-то отправит рабочих Приозерска в неоплачиваемый отпуск. Пока никаких предпосылок к этому нет.

— Когда этого ждать? Работы могут начаться в любой момент?

— Да, никто не предупреждает, никто не говорит «иду на вы». Все происходит внезапно, конечно же.

— А на что вообще готов лично ты и на что готовы активисты? Какие-то моменты саботажа?

— Ну, методы саботажа нами пока отвергаются, как несущие большие издержки, нежели пользы. Но если придут рабочие-лесорубы, мы будем сопротивляться, вставать под технику, обнимать деревья. Все по классике... устраивать живые цепи.

Побережье Ладожского озера.

— Какая проблема, по твоему мнению, является причиной подобного отношения к лесу? Может быть, она имеет политическую природу или это с чьей-то стороны какая-то гедонистическая мотивация, чтобы обеспечить себя большим количеством благ? — интересом к тому, насколько обособленно или системно видят активист_ки проблему, мне хочется нащупать силу протестного импульса, который может вложить в человека окружающего природа.

— То есть все-таки мы наблюдаем последствия какой-то системной, а не частной проблемы?

— Когда этого ждать? Работы могут начаться в любой момент?

— Да, никто не предупреждает, никто не говорит «иду на вы». Все происходит внезапно, конечно же.

— А на что вообще готов лично ты и на что готовы активисты? Какие-то моменты саботажа?

Эко-лагерь Бухты Моторная.

К лагерю подошел человек — взрослый мужчина с легким и спокойным взглядом, и тихо поприветствовал нас. Женя был местным, из Приозерска. Леня представил его как человека с довольно богатым опытом экологической борьбы — год назад он принимал активное участие в защите Шиеса. Мы налили в чайник воды и поставили на огонь, Леня ушел чинить генератор. Теперь я стал расспрашивать Женю: Шиес, Моторная бухта, лагерь, природа... Мы закурили.

На митинг в Приозерске он не попал, зато одним из первых стал оборудовать лагерь. Только что доделал столы. Говорит, местные жители поддерживают и предлагают помощь.

— Меня зовут Евгений Козлов, я активист… в бухте Моторной. Я являюсь местным жителем, проживаю в 5 км от самой бухты, и меня это в первую очередь касается. Потому что я как местный житель здесь также отдыхаю с семьей. Ходим в эти места за грибами и за ягодами, здесь черника толщиной с виноград. Как местный житель, я сразу отозвался сюда волонтером, уже неделю с того, как наш лагерь существует.

— Ты был на Шиесе. Можешь рассказать, как начинался протест там? То есть это было что-то похожее на настоящий лагерь?

— Она похоже тем, что это также экологический протест и тем, как здесь начинает лагерь обустраиваться. Когда я приехал в прошлом году [на Шиес], лагерь уже был, стоял какое-то время. Все также, как здесь: приехали туда, развели костер, кто-то принес, сколотил скамейки, построил крышу. Люди приезжали, кто-то сделал одно, кто-то — другое… Лагерь так постепенно развивалася.

— Сам характер проблемы: незаконная вырубка леса, строительство мусорных полигонов, — по-твоему мнению, в чем заключается? Какой источник этих проблем: системная ошибка или частный случай?

— Мне кажется, что это все-таки системная ошибка. Если бы в нашей администрации действительно работали люди, которых заботит благополучие район и другие люди, то таких бы случаев не было. Любой человек при деньгах, имея связи и власть, может прийти в любое место, которое ему понравится... может взять и подкупить должностное лицо или быть в доле с властями, и в этом месте сделать, что ему захочется, например, коттеджный поселок.

— Что портит людей, в таком случае?

— Как говорится, дай человеку деньги и власть, и ты узнаешь, кто он на самом деле. Потому что деньги и власть портят людей.

— Конкретно твоя мотивация, она направлена на защиту природы или тебе важно, например, защитить часть того, что ты называешь своим домом?

— Мне это важно, как местному. Потому что я здесь тоже отдыхаю. Грибы, ягоды — все это понятно. Также я считаю, если мы сейчас здесь сдадим, если мы сейчас замолчим проблемы вырубки под будущий коттеджный поселок, если один сейчас построит здесь что-то, придет второй и также захочет что-то построить, третий придет, увидит все это… В итоге, застроят всю бухту. Людям просто будет не пройти: поставят шлагбаумы на въезде, будет какой-нибудь платный проход или проход по согласованию, турагенства сюда по путевкам будут людей отправлять. В Карелии людям местным или с других регионов, чтобы попасть на водоемы свои посмотреть, надо уже платить от 250 рублей.

— И на Шиес тебя тоже повлекло понимание, что надо сопротивляться, потому что если не сейчас, то никогда?

— Не хотелось оставаться равнодушным, хотелось разобраться в проблеме. Это был мой первый опыт участия в каком-то протесте. Просто заинтересован был в этом, в самой мусорной проблеме, в том, что нужно не создавать новые свалки, а рекультивировать старые, строить перерабатывающие заводы, внедрять раздельный сбор мусора. Сейчас уже в Петербурге, вижу, стоят разные пункты для приема пластика, рекламные щиты. Объявления, что купят дорого пластик, стеклотару. Активно вроде как начинают с этим [работать].

— Как считаешь, какие отношения должны быть между человеком и природой? Должно ли определенное отношение к природе влиять на наше формирование, как людей, или мы должны покорить природу ради обеспечения собственных нужд, но делать это правильно?

— В первую очередь, мы должны быть сознательными, бережно относится к природе. Если мы сейчас не задумаемся об этом, не начнем бережно относится к природе, то в будущем наши дети, дети наших детей, их дети просто столкнуться в более серьезными проблемами. Также можно сказать про коронавирус. Может быть, он возник из-за генномодификаций от того, что экология нарушена? И он перешел ту стадию, о которой мы еще не знаем. Непонятно, как сейчас будет проходить разработка вакцины. Я думаю, это тоже влиять того, что мы губим экологию.

Я считаю, что общество, в первую очередь, человеческий фактор влияет на экологию. И я считаю, что в школах надо включать в программу преподавания правильное отношение к природе. С самых малых лет надо приучать детей к раздельному сбору, к охране природы, к чему-то такому. Гонки за прибылью наносят вред экологии.

Далее Женя стал рассказывать о своем шиесском опыте: стычках с ментами и чоповцами, порой дружелюбие, порой недоверие со стороны местных, интересные моменты о быте шиесских защитников. Одновременно с этим мы пытались превратить на костре замерзший гречневый продел в съедобную консистенцию. В палатке я нашел банку кабачковой икры — нет ничего вкуснее экспериментальной гастрономии в походных условиях. Я решил отправиться в Моторное, чтобы пополнить запасы табака и заодно связаться с родными. Пока я собирал вещи, к нашему лагерю подошел мужчина — Вячеслав, житель Моторного (очень кстати).

Подробно расспросив про ситуацию с лагерем, он вызвался призвать знакомых ведистов, которые также проводят в бухте летние фестивали, и участников некоего «мужского лагеря», участники которого практикуют коллективный сон в палатках при температуре -10 градусов. Оказалось, Вячеслав сам не редко участвовал в подобных мероприятиях и был в прошлом анастасийцем (в настоящем он был разочаровавшимся анастийцем) — членом движения «русского нью-эйдж», практикующих коллективный быт и язычество. Я поделился с ним своими планами по поводу путешествия в Моторное, и он предложил меня подбросить.

Срубленные под ЛЭП деревья.

— Две темы: коронавирус и конституция, — императивно делился он со мной идеями, пока мы ехали в Моторное, — если приедут рабочие, вы с ними ничего не успеете сделать — за час, два срубят все эти деревья. Шипование? Тоже малоэффективный вариант, если бы у них было какое оборудование дорогостоящее. А там что? Цепь на пиле поменял и за работу! А вот реально жизнью рисковать никто не захочет, так что надо включать дурачка и используя все свое актерское мастерство, пытаться подойти к ним поближе. Постоять перед костром, чтобы глаза были красные, покашлять сухо, пожаловаться на боль головную — отлично сработает, — на этом моменте он сам продемонстрировал, как надо кашлять, чтобы лесорубы словили вирусный триггер. Деньги — деньгами, а умирать никто не захочет. Гарантирую, самый эффективный способ защитить лес от этих людей…

Да, Дэвид Формен гордился бы нами. Действительно, экотаж, который мы заслужили. Можно ли считать такие способы противозаконными? Кажется, тому пранкеру в московском метро, симитировавшему «приступ» коронавируса, влупили несколько лет. — ради эффекта он явно перестарался. Не хочу вслед за этим спускаться к экофашистской риторике, но, надеюсь, в том случае, если пандемия наберет обороты в Ленинградской области, на это время ее природа будет находиться под защитой массовой социальной изоляции.

— Кроме того, если хотите внимания к проблеме — подключайте политику. Сделайте на видном месте плакат: «Выбирайте конституцию, голосуйте за лес». Или еще можно снять рекламный ролик: «Конституция бедных и конституция богатых». Для «конституции богатых» можете снять ролик на Ладоге, если идти по берегу на север — там будут как раз эти коттеджные поселки. Снимитесь рядом с забором, мол, вот так будем жить с новой конституцией — под заборами. А «для бедных» — снимайте в бухте, прямо здесь, в лесу, чтобы посвободнее выглядело. Я говорю, это зайдет, — и Вячеслав показал палец «вверх».

Мы приехали в Моторное — поселок состоял из нескольких рядов частных домиков, остановки, библиотеки и двух магазинов, один из которых назывался «Резвый кабанчик». Взяв пачку белого Marlboro за 169 рублей в первом магазине и посетив интереса ради «Резвого кабанчика» (надо сказать, директриса магазина выразила нашему лагерю искреннюю поддержку), мы с Вячеславом доехали до злокачественного поворота в бухту. На прощание, достаточно затянувшееся, он рассказал мне про свое разочарование в движении анастасийев — «Звенящие кедры России» — и мы еще раз немного поспорили насчет сознательности «простого населения». В очередной раз пришлось убедиться, что антиавторитарные позиции в диалогах с обычными людьми для них самих являются очевидными, но как только речь заходит о необходимости делать что-либо сейчас, наружу, как клякса, вылезает скептицизм и недоверие к своим же сограждан_кам. Мы попрощались и по тропинке я отправился обратно в лагерь, по направлению к синей трансформаторной будке и густым клубам дыма.

Анархия, что прячется в дыму

Несмотря на спускающийся в бухту вечер, лесник еще не управился с ветками и безмолвно, с лопатой в руках, будто это шаманский посох, наблюдал за своим пламенным детищем. В лагере ребята пытались разобраться с генератором — не двигался ручной стартер. Мы покурили и Леня предложил мне для фотоотчености сделать пару снимков расползающегося по лесу густого дыма и, собственно, самого костра. С телефоном в руке я растворился среди сосен и через минуту оказался перед пылающей грудой веток. Я поздоровался с лесником — смуглым мужчиной в рваной защитной куртке, и невнятной шапке с очень пространным, несфокусированном на чем-то конкретном взглядом, — и спросил, имеет ли он что-то против, если я сделаю несколько фотографий.

Лесник палит ветки.

— Только меня не снимай, — попросил он.

— Без проблем.

Несколько минут я выбирал ракурсы для фотографий сваленных в кучу хвойных веток, краснеющих от пламени углей и клубов дыма.

— Каково это вообще, работать лесником? — мне было интересно, ведь до этого жизнь никогда не подталкивала меня к личной беседе с представителем данной профессии.

— Успокаивает, — задумчиво протянул он, — только бумаг много надо заполнять, это раздражает.

— Бюрократия извращает все, не так ли?

— Есть такое, есть. Бумажная работа очень далека от спокойствия.

Он подошел к костру и лопатой подбросил горячие угли на свежий хворост.

— Знаешь, я вообще анархист, только лишний раз стараюсь про это не говорить... — неожиданно поделился он со мной.

По началу я не воспринял это всерьез — мне встречалось множество людей, которые утверждали, что они «анархист_ки», иногда добавляя: «По духу, конечно». Обычно, анархия «по духу» означала особенный образ жизни. В лучшем случае, личную свободу в самом экстравагантном ее представлении, в худшем — повод для пьяного дебоша. Что-то очень близкое к панк-культуре, только без культуры. В этом, действительно, не было ничего плохого, разговаривать с такими людьми было интересно. Они почти всегда оказывались открыты для диалога на тему «анархии», хотя саму «анархию» они преподносили в совершенно малоправдоподобном свете. Тем времени лесник продолжил.

— … да, знаком был с даже Петром Раушем, — говорил он как будто сам с собой, — Тогда еще состояли в Питерской Лиге Анархистов.

Питерская Лига Анархистов, Ассоциация движения анархистов, Движение жесткой анархии… Перед тем как эмигрировать, Петр Рауш, видная и одиозная фигура на политической сцене России нулевых, оставил свой след везде. Очень многое он сделал для развития экологического протестного движения, участвуя в организации «антиатомных» лагерей по всей России. Для многих он был вдохновителем анархического движения в Петербурге, но для самого движения он стал центростремительной силой, усугубляя ситуацию своими страшно фривольными прокламациями с позиций идейного релятивизма и грубому индивидуализма, впрочем… Губы сами сложились в улыбку, я откинул шарф и показал леснику на воротнике своего пальто черно-красный пин в виде флага — символ анархо-синдикализма.

— Даже так? — он тоже улыбнулся — Когда молодым был, мечтал там, как анархист настоящий, из подполья вести революционную работу, симпатизировал Рабочей партии Курдистана, колумбийским революционерам. Но они коммунистами заделались, я поэтому так на них — сквозь пальцы смотрю. А вообще против коммунистов я ничего не имею! Сейчас, правда, уже ничего не хочу делать, устал. Я вот раньше был против государства, а теперь мне все равно. Я считаю, что государство находится на стадии отмирания. Целью борьбы должна быть финансовая элита — капитализм главная цель, а государство и так себя изживет. Но в борьбе я разочаровался. Не хочу заниматься тем, что заранее обречено на провал. Вот закончил поэтому лесохозяйственный институт, ушел в лес… Здесь спокойно. Я разве что попробовал бы в коммуне пожить, в лесу где-нибудь. Это по мне. Но воевать там с кем-то — овчинка выделки не стоит.

— Больше всего раздражает, — продолжал он, — когда тебя пытаются контролировать. Через законы, интернет, рекламу... Я минимально стараюсь пользоваться цифровыми технологиями, связей ни с кем не поддерживаю. Иногда только списываюсь с бывшими знакомыми они мне советуют что-то, литературу какую-нибудь. Недавно прочитал Элинор Остром «Управляя общим», рекомендую!

Элинор Остром — это уже очень близко к вопросу об экологических проблемах! Несмотря на то, что она, как ученая, не делает в своих работах прямого вывода об идеологической подоплеке коллективных практик, анализ последних у нее представлен очень подробно. После знакомства с ее работам вера во властные вертикали, эффективность регулирования «сверху-вниз» у людей явно убавляется.

— Вот, и анархизм я определяю, как… коллективное самоуправление — это самое важное. Вообще я не во всех вещах согласен с анархистами, я пытаюсь прислушиваться к разным мнениям. Вот недавно прочитал книгу… как же зовут писателя — норвежец или швед? Там про то, почему богатые страны богатеют…

— «Как богатые страны стали богатыми, и почему бедные страны остаются бедными»? — вспоминаю я.

— Да-да-да, автор же этот… Райнерт! Анархисты ее не любят… А я очень рекомендую к прочтению, ты запомни-запомни.

Не понимаю. Все, что я знаю об Эрике Райнерте — он занимался экономической историей, и основная мысль в его «Как богатые страны стали богатыми...» заключалась в том, что экономическое развитие и даже глобализм полагались не на дерегулирование рыночной системы, а на протекционистскую политику государств во благо национальных экономик. «Мертвые президенты молчат», — точно в таком же ключе, с нотками иронии, говорил об экономическом становлении США Чхан Ха Джун — кембриджский экономист корейского происхождения. Но это напрямую противоречит изначальной позиции моего собеседника: «Государство находится на стадии отмирания». Конечно, я мог ошибаться в своем обобщенном мнении... Но что насчет решения глобальной проблемы климатических изменений, где у государства, в частности, его «демократических институтов» есть возможность благоприятно в последний раз явить свою историческую роль?

— Климатические изменения! Да брось, это все фантазии! — он засмеялся, — со времен Киотского договора — это политическая игра, не более.

У нас завязался жаркий спор о палеоклиматологии, корреляции между процессом индустриализации и выбросами углекислого газа в атмосферу, изменениях кислотности океана, его уровне и климатических движениях (о том, кто их спонсирует). Мне показалось, что факт корреляционных несовпадений были для него весомым аргументом… Мы замолчали. Он подошел к костру и в очередной раз перевернул лопатой горячие угли — во все стороны брызнули искры.

— Заходи на чай, как закончишь, — мне было бы интересно продолжить общение уже возле костра, так сказать, в «нерабочей» обстановке.

— Спасибо, конечно. Но я закончу скорее всего, — он посмотрел на кучу горящего хвороста, — к утру разве что… Так что я как-нибудь сам уже.

На этом мы попрощались, еще раз обменявшись книжными рекомендациями: «Как богатые страны стали богатыми, и почему бедные страны остаются бедными» Райнерта — с его стороны — и «Реконструкцией общества» Букчина — с моей.

От разговора у меня остался приятное ощущение, вероятно, по причине его полной неожиданности и несуразности. В лагерь я вернулся к темноте. Леня с Женей сидели возле костра и пили пуэр. Генератор починить не удалось — он не заводился ручным стартером из-за поломки одной мелкой детали, которой, как назло, не было в магазинах автомеханики Приозерска. Мы покурили и Леня, взмахнув на велосипед, снова исчез в темном лесу, чтобы освобождать озера...

Искры.

Мы с Женей остались вдвоем. Чем только можно заняться в таком ситуации? Мы поставили чайник и предались незаметному течению разговоров, какие бывают только тихими ночами возле костра. Мы говорили про веганство с точек зрения диеты и этики, про практики лечебного голодания, путешествия и автостоп, оппозицию и телевизионную пропаганду, яркие звезды и неумолимо гипнотизирующий огонь, про постоянные изменения, которые происходят в природе, работу на лесопилке в Приозерске и даже про наличие памяти у воды.Кто-то посмотрел в телефон — половина первого ночи. Я собирался выезжать из лагеря рано поутру, мы с Женей пожелали друг другу спокойной ночи и разошлись. Свет от костра лесничего также медленно начинал тускнеть. В палатке я последовательно совершил весь ритуал мумифицирования и, засыпая, в надежде вспоминал прогнозы погоды, которые обещали небольшое потепление в этот вторник, 24-го марта.

Обратно

Ночью было действительно теплее. Тем не менее очнувшись и постепенно освобождая свое тело из-под слоев покрывал, я снова ощутил на себе всю свежесть ладожского утра. Одна минута, и я уже бросаю подожженную спичку в заваленное сухим хворостом кострище. Через некоторое время к костру подошел проснувшийся Женя. Мы закурили.

Так же неожиданно, как в прошлый день, из леса появился на своем велосипеде появился Леня.

— Так, сегодня нам должны привезти 6 кубов дров! Еще я купил несколько дешевых пачек сигарет со странными названиями, — и он разложил на столе две пачки: красную и синюю.

6 кубов древесины.

— Сколько обычно кубов обычно уходит за неделю? — с точки зрения практического применения древесины моих знаний явно не хватало, чтобы оценить такие объемы.

— За неделю 1.5, наверное. То есть этого нам на месяц хватит. Так там еще не что-нибудь такое, а ольха! Я говорю им, жалко же ольху палить для такого, может, не стоит? Но меня заверили, что все нормально, — улыбаясь, рассказывал Леня.

Пока ребята ждали грузовик, я собирал вещи. Как полагается, я уже опаздывал. В момент, когда все вещи уже были упакованы, подъехал грузовик. Из него вышли двое рабочих и весело помахали нам. Несмотря на спешку, мне хотелось оказать последнюю помощь лагерю, так что пришлось присоединится к разгрузке. Как только с этим было покончено, мы закурили и двое мужчин — что говорится, пролетарского вида — стали говорить с Леней про вырубки, Кардаша, озера в округе и рыболовный промысел, вернее, его отсутствие. Зудящая суета или усталость, которая возникает обычно в моменты горького предвкушения прощания с подобным местом, не позволяли мне уловить смысл диалога. Единственное, что я различил из последний слов рабочих:

— Пиздец происходит, да, натуральный пиздец! Не хватает порядка в стране. Каждый творит, что ему вздумается, лес рубит вот так, по головам идут. Но скажи, вот, ну, кто вместо Путина может быть? Я не знаю.

Пока Леня стал рассказывать про конституционную реформу, я думал про порядок. Чтобы он мог значить? Стабильность? Но в сравнении с понятием «стабильности» — понятие «порядка» было более приземленным, чем-то, с чем человек имеет дело, когда выходит на улицу в магазин и когда возвращается домой. Нить невидимых принципов, поддерживающих и обеспечивающих социальный опыт. Это стихия, в подлинном виде существующая в диалоге — упорядоченном обмене смыслами, порядок которого на равных обеспечивается собеседник_цами. В отличии от кооперативной и коллективной практики диалога любой «монолог» власти может хоть и передать общественной жизни стабильность (собственной интонации), но в тоже время лишить ее необходимой стихии. Вывод? Мы должны делать собственные «голоса» сильнее.

Рабочие уехали, я тоже стал прощаться с ребятами. Мы обсудили дальнейшие планы, я выразил большую надежду на свое скорое возвращение. Скоро планировалось открытие постоянного лектория, чтобы на выходных заинтересованных людей можно было собирать не просто вокруг костра, но еще и за интересной дискуссией. Но судьба как лагеря, так и участков пока оставалась в стихии случайностей, а мое пребывание на месте казалось нам затишьем перед бурей. Когда ждать рабочих-лесорубов? Будут ли действия со стороны полиции? Как на работу повлияет пандемия? С довольно тревожными, но питающими надежду мыслями, я покинул экологический лагерь в Моторной бухте и направился к дороге.

Уже через несколько минут мужчина в своей тесной газели довез меня до Ларионово и оставил на поворота в Петербург. В этот же момент напротив, к остановке, подъехал рейсовый автобус до города. Я вспомнил цену — 260 рублей. Уж нет, как доехал — так уеду, лучше стопом. 20 минут тщетного ожидания и на обочине встал «Яндекс-драйв».

— Подбросите до куда несложно? Мне в сторону Петербурга.

— Ну, давай.

За рулем — молодой человек лет 35 в наушниках AirPods, то и дело затягивающийся популярной электронной сигаретой со сменным испарителем.

— Вы в поход ходили? От Вас пахнет костром, — он помолчал, — но я не против.

Да, запах костра — это не аромат клубники, подумал я. Хотя вряд ли бы я предпочел первое.

— И Вы… путешествуете так? — спросил он.

Я стал рассказывать ему про экологический лагерь в Моторной бухте против вырубки леса.

— Так вы экоактивист?

— Ну… да, — «активизм» не был ни моей гражданской позицией, ни частью картины мира.

Я вообще плохо представлял себе, почему людей, которые из чувства необходимости встает на защиту природы или прав других людей или животных, начинают клеймить «активист_ками». Мне вспоминались слова Лени: «Я делаю это, потому что не могу не делать, потому что я просто с собой потом не уживусь, если не сделаю все, чтобы защитить этот лес. То есть я просто жить с этим не смогу… если я буду знать, что я могу что-то сделать, но не сделал».

— О! Так это редкое явление, — всем своим видом он выразил заинтересованность, — Вы опережаете время! И каково Вам доносить до людей экологические знания?

В его интонации перемешались оттенки сочувствия и наивного скептицизма. Он явно знает, о чем говорит, значит беседа обещает быть интересной. Я стал рассказывать про климатические молодежные движения, про локальные проблемы Ленинградской области, про инициативные группы и неравнодушных граждан_ок.

— Все это очень здорово! — согласился он, — Но это небольшая погрешность. Я занимаюсь в одной серьезной компании проектным управлением, мне как никому близка тема выполнения поставленных задач при ограниченных ресурсах. Ведь это, по сути, то, что сейчас требуется от современных экологов? Денег не хватает ни на что, а экологию спасать надо. Правда, по моему мнению, начинать надо с другого конца. В чем главная проблема России? Я вам назову пять пунктов. Во-первых, образование. Вернее доступ к нему. Вот представьте, история из моего опыта: поселок в провинции, не буду называть какой. В местную школу, как и во все остальные, в рамках национального проекта «Образование» приходит приказ Министерства образования и науки: обеспечить учащихся в школьных кабинетах широкополосным доступом в интернет. Школа разводит руками, мол, нет денег. И денег, действительно, нет. Приезжает проверка, видит невыполнение приказа, направляют в прокуратуру заявление. Начинается расследование, в ходе которого устанавливается, что денег, в действительности, нет и ничего с этим не сделаешь. Расследование прекращается. Потом все повторяется по-новой. Вот такой замкнутый круг.

Про остальные четыре пункта я не услышал, но предположил, что в описанной ситуации все они в какой-то мере себя показывают: бюрократизация, оседание финансовых потоков в столице, отсутствие социальных лифтов и... может быть, навязчивое желание «верхов» не решать проблемы, а устранять их последствия? Конечно, такую классификацию сложно назвать системной, но взглянув на регионы, можно рассмотреть кривое отражение существующих отношений власти. При всем при этом, именно образование (даже с высокоскоростным интернетом) делает большой вклад в их культурное усвоение, показывая однобокий взгляд на историю, роль государственных институтов и экономический путь развития.

— С экологией что-то похожее, — он проводил параллели, — Взглянем на опыт Европейских стран. Почему такой бурный рост сознательности в этой области? Потому что они даже имеют другие критерии бедности. Люди вне зависимости от своей занятости могут не обращать внимания на удовлетворение своих потребностей первой необходимости. Вот они и смотрят вокруг себя и видят проблемы с экологической ситуацией, которые их касаются.

— Вы считаете, что время экологии приходит, так сказать, на почве экономической стабильности?

— Именно!

Не Европа, Китай — более подходящий пример для такого аргумента. Дракон, утащивший к себе в подземелье большую долю всего мирового производства, и вовремя (вовремя ли?) спохватился, что пещера под тяжестью богатств вот-вот обрушится. На данный момент, инвестиции Китая в возобновляемые источники энергии дает заметную фору суммарным инвестициям Европейского Союза. Но какова цена «зеленой революции» Китая? Непроглядный смог на улицах, загрязнение и без того ограниченных водных ресурсов, города, выращенные на мусорных свалках, пандемия ковида. Мы никогда не узнаем, например, сколько людей заболели раком в результате «китайского чуда». Мы никогда не узнаем долю ущерба, безвозвратно нанесенного Китаем планетарной экосистеме.

Экологические проблемы безотлагательные, их решение — залог здоровья и жизни миллиардов людей и более того — других поколений. Вероятно, именно поэтому будущие поколения, молодежь, многочисленными забастовками и митингами ломает существующую политическую систему, насквозь пропитанную наследственностью и эйджизмом. Новые поколения несут политический хаос, в хорошем смысле слова — анархию. Свежестью своего восприятия и солидарностью с опытом предыдущих поколений (и с наукой) они создают помехи для сгущения и затвердевания политической жизни общества. Думая об этом, я спросил у водителя его мнение по поводу новых изменений в конституцию.

— Что я хочу сказать? Путин — засиделся, однозначно. Сменяемость власти — не пустое слово. Но надо же отдать ему должное! В момент, когда он пришел к власти, я помню это время — глубочайший кризис, апатия. Мы, в конце концов, чуть не стали очередным сателлитом американского капитала. Как я это вижу? Я, например, не из богатой семьи, родился в провинции, знакомствами и наследством никогда не обладал, но! Я прилагал все усилия, чтобы получить хорошую специальность, добиться самостоятельности в жизни. Теперь у меня машина, квартира есть… и без ипотеки. Я к тому, что если человек хочет чего-то добиться, он этого добьется.

Мне встречалось довольно много людей, оправдывающих неравенство отсутствием у людей целеустремленности или наличием у них лени. Для людей, потративших свою молодость на упорное освоение какой-либо области знаний или приобретение опыта, их личный успех — очевиден. Видимо, для многих этого естественным образом хватает, чтобы развить в себе лицемерную привычку судить о волевых качествах других людей на основании их материальных достижений. В то время как увлечение последними приводит к неизбежной подмене принципа солидарности между людьми поиском личной выгоды или, еще хуже, к равнодушию. На месте каждого нового полигона, пропаганды мусоросжигающих заводов и очередной вырубки леса мы можем видеть как следы этого поиска, так и следы равнодушия. Тем временем часть мира, которая конвертируется в частную собственность, становится слишком серьезной, огражденный от других «забором», а значит теряет всякую возможность к развитию. Именно историей таких конвертаций вымощена экономическая парадигма углеродной энергии. Можем ли мы однозначно делать этические выводы об окружающем нас мире на основании ценности, которую самостоятельно вкладываем в него? Другими словами, сколько человеку необходимо сбережений на банковском счету, сколько квартир и коттеджей в его собственности, чтобы закрыть глаза на социальные и экологические последствия вырубки леса или, например, открытие нового месторождения нефти? Мы, в большинстве, поколение людей, которое ставит под сомнение подобную взаимосвязь. Благодаря сохранению природы мы возвращаемся к взаимной солидарности.

Оставшуюся дорогу мы обсуждали информационные сервисы для безопасного вождения, последствия революций, советское образование, социализацию добычи природных ископаемых , богатство и нищету Российской империи. На последней теме мы остановились возле метро Нарвская. Попрощались. В Петербурге стояла солнечная погода, и по проспекту гуляло множество людей. После нескольких дней на природе, суетливые потоки городских жителей казались отчужденными и пугающими. Прямые солнечные лучи заставили меня остановиться — было тепло и как будто радостно. Я стоял и курил на ступенях возле метро отложенную из лениной пачки сигарету. Какой-то пожилой мужчина, подойдя вплотную, взял меня за локоть и прогнусавил на ухо: «Подвиньтесь».

У себя на районе в «Магните» нашел Hoegaarden с грейпфрутом по акции. После продолжительной дороги меньше всего хотелось двигаться.

Постфактум

Спустя неделю почти все человечество изолировано на глобальном карантине. Каждый второй пост, попадающий во внимание, посвящен аналитике пандемии. Я листаю телеграм-каналы и перед глазами пробегают имена Агамбена, Жижека, Киссинджера... Но мои пальто и свитер все также пахнут костром. В основном, говорят, что мир не останется прежним — произойдет «коренная» ломка: мировоззрения, социальных институтов, условий труда и тенденций технологического развития. Несмотря на это, бетонную природу, экосистему панельных домов, которая сейчас на изоляции «защищает» нас от опасных контактов, так хочется предать и безвозвратно покинуть ради темнохвойного леса Ладоги, башкирских шиханов или древнего озера Байкал — творений естественной природы, границы которой нами до конца не изведаны. Но до тех пор, пока насилие по отношению к ней будет оставаться нормой, частью общественной системы, подпитываемой равнодушием, человек сам будет нуждаться в освободительной борьбе против навязанных ему иерархических отношений.

Лагерь в Моторной бухте временно свернули. Причина, как и везде, очевидна. Активист_ки лагеря обещали вернуться с новыми силами, продолжая защиту (борьбу?) в информационном пространстве. Чем бы не было измерялось наше действие, килобайтами информации, вложенными в подпись петиции, или несколькими гвоздями, забитыми в дерево под углом 60 градусов к земле, в борьбе против насаждаемых границ — мы боремся за наши свободу и будущее.