Привет, это саша, редакторка тейст зе вейст. Зимой в январе я ездила навестить подругу в деревню. И так открыла для себя экопосление в Березнике — Живую Деревню. Мне кажется интересным, как люди уходят из города, какие у них при этом могут быть фокусы внимания и на чем может держаться сообщество.

В Березнике реализуется сразу две инициативы. Во-первых, это проект по просвещению о климатической угрозе — Климат. Образование. Молодежь. Это сообщество ученых, преподавателей, художников и любых неравнодушных, которое занято разработкой «методик адаптации» к изменению климата. Они собираются онлайн и очно, преподают в Метаверситете на направлении Экопоток, делают выставки, снимают видео, участвуют в конференциях.

Одной из методик адаптации, как мне представляется, и стала Живая деревня — тоже сообщество, частично пересекающееся с участниками климатического проекта. Его главный нерв — нельзя сказать, что это какая-то поставленная задача, скорее общее видение —  «жить по-деревенски». При этом деревенская жизнь в сообществе воспринимается как жизнь не только в созвучии с традициями (народное пение, скотный двор, жизнь в избах с печами — все это в Березнике есть), но и с природой: ребята разделяют отходы, следят за пермакультурным огородом, ферментируют дикорастущие растения, собираются запустить ветряк и солнечные панели. В частом измерении приветствуется «современный подход к развитию и самореализации личности»: некоторые деревенские жители медитируют, занимаются йогой, почти все — используют принципы ненасильственного общения, внимательны к душевным исканиям друг друга.

При том, что Живая деревня входит в Союз Экопоселений и Экоинициатив, дать определение сообщества или ответить на вопрос, кто именно там живет, сложно. У сообщества есть основательница — Антонина Кулясова, есть ядро, которое сейчас в процессе становления. И есть люди со всего мира, которые приезжают сюда, — кто на неделю, а кто на несколько лет. Решения в постоянно становящейся команде принимаются консенсусом, управляют делами горизонтально. «Построение отношений на принципах уважения, взаимопонимания и диалога, а не на принципах контроля, борьбы и конкуренции», — гласит описание на страничке проекта.

Березник находится (не)далеко от станции Кизема. В деревне около 200 домов, но мало из них постоянно обитаемы. Поселению (Тоне) принадлежит 5 домов, еще штук 10 домов по соседству — это местные деревенские жители, которые с экопоселенцами не общаются, считают сектантами и иногда вызывают к ним ментов.

Текст, который я вам предлагаю, — это мой дневник. Как бы мне ни хотелось написать что-то в стиле гонзо журналистики, получились все же личные заметки. Я предлагаю моими глазами посмотреть на те несколько дней, которые я провела в Березнике.

Деревня умерла. Да здравствует деревня!

текст: саша мишугина для taste the waste
редактура: станислава погода

Патреон | Тейст в Телеграме

В дороге

Почему я сюда поехала, я не знаю. Проведать подругу, конечно, но поездка в деревню в Архангельской области — это далеко и надолго. Ожидала, что проведу время одна среди леса, уйду в пустыню, доделаю дела в компьютере. Ожидания не оправдались: я попала в очень плотную связку с искрящимися людьми, невероятно много общалась и трудилась вместе.

Ночь еду в поезде, обложившись книжками. Попутчик попался хороший: он делится своими мыслями о том, что дерево — это молния самой жизни, пронзающая пространство воздуха и земли. Чем дальше мы от Москвы, тем больше лес дичает и окошко замерзло, по краям — заиндевело. Елочки стоят стройные, так что, наверное, он не так давно насажен. По пути и здесь на станции в Киземе встречаю очень много товарняков с лесом. Стройные срубленные стволы. Они лежат вдоль дороги друг на друге, на ум сами собой приходят образы из лагерей смерти.

Не ходи, братяц мой, по крутому беряжку.

Не топчи, братяц мой, шелковую траву.

Не кидай, братяц мой, белы камушки.

Не пугай, братяц мой, белу рыбицу.

Не мути, братяц мой, ты рячную ваду.

Ты ня пей братяц мой ключавую ваду.

За лесом как за ресурсом сюда и ехали люди — повальные петровские команды. Вырубка и рядом с ней — деревня с одинаковыми на славу сложенными избами. Название деревни, куда я еду, повторяющееся — Березник. Место, где добывают березу, делают деготь. Централизованная сила лесорубов встречала в этих местах свободные племена поморов. Первые — согнаны сюда насильно государством. Вторые — коренные, но впоследствии их вытеснили из этих мест к берегам Белого моря. Кто же из них был счастливее? «Против зерна» в моем рюкзаке явно влияет на ход мысли.

Что за место?

Тоня приехала сюда 7 лет назад. У нее северный говорок — хотя родилась и выросла она в Питере — легкие движения, звонкий голос и три взрослые красавицы дочери. Вокруг Тони есть команда, которая занимается проектом «Климат, образование и молодежь». Он существует на грант, который сейчас и кормит сообщество. Климат, лес и интерес к деревенской традиционной жизни и ее возрождению объединяет тут разных людей — от ведической женщины до питерского рок-музыканта.

Сейчас у сообщества — 5 домов, несколько коз, две коровы, куры, пермакультурный огород и ключ от здания местного клуба — или ДК — большого деревянного дома со сценой и двумя классами. Здесь происходят деревенские праздники, например, концерт на 9 мая. А Тоня и команда проводят здесь занятия по акройоге — парной йоге с упражнениями на баланс. Местные на нее не приходят.

Первая планерка

С дороги — в баню. Только через три дня я действительно пойму, как это славно, помыться в теплом помещении теплой водой из ушата с ковшиком. Особенно после занятий акройогой.

Впервые я увидела почти всех участников этой совместной жизни после обеда. Каждый день, кроме воскресенья, люди, которые тут живут, собираются на планерку в 14:00.

Мы сидим за большим столом в избе. Кому холодно — поближе к печке. Кому скучно — собирает оттаявшую воду с оконных рам. Планерку ведет Саша. Я чувствую себя как на встрече в Сколково, где мы с ней и работали, когда она жила в Москве: «Я даже в деревне завела гугл календарь», — смеется она. Начали круг — все говорят по очереди, говорящего никто не перебивает — с благодарностей, перечислили и распределили текущие задачи, сделали пару объявлений (не сушить дрова на печи без присмотра! Вечером всю оставшуюся еду отдавать скотине. Найти человека, который бы поиграл животным музыку: Костя устал и почти перестал обнимать коров).

И о погоде

— Моя печка истекает вонючими слезами

— Она просто очень замерзла!

— Я тоже! но кто-то из нас должен начать греть.

Я приехала, когда похолодало и ночью температура опускалась до  минус 47. Вода замерзала в бочках в хлеву и в водопроводе. Ночью люди мерзли в обнимку с печками.

Однако теплело, через пару дней было уже минус 20, так что мороз, заиндевевшие волосы, замерзшие глаза и неосторожные прикосновения к металлическим предметам перестали обсуждать. Все вернулось в привычное русло. И даже тогда, просто чтобы жить, быть в тепле и сытости, 10 человек трудятся весь день.

Почему ты здесь?

«Мне здесь всегда интересно. Это очень большой труд — самоорганизоваться», — чай мне наливает бывший росгвардеец, его армейским ремнем я позже подвяжу огромные штаны-дутики, в которых буду доить корову и коз. А еще через пару дней мы пойдем гулять с ним ночью по навесному мосту. В небе будет видно невероятное количество звезд, я наконец-то выучу еще пару созвездий, кроме Большой Медведицы.

«Увидела этих трех девиц в сарафанах, в прекрасных сережках — это такая сила! Много училась у Тони на съездах экопоселений и хочу продолжать», — рассказывает Алена. Она должна была уехать почти вместе со мной, но задержалась на подольше (и на время публикации этого текста, на сколько мне известно, Алена все еще в деревне: связка людей держит). Ей удается вкуснейший хлеб, она много сил вкладывает в чистоту общих пространств, играет на балалайке и раздает советы по Ведам. Например, лежать головой на восток в кровати или окуривать помещение коровьим навозом — очистительная процедура, на которую, однако, никто не согласился. В Питере у Алены остался муж со старшим сыном.

Женщины здесь легко превращаются в ведьм, потому что от нас требуется много — набрать воды, наносить дров, растопить печь, приготовить еду, помыть пол — руки у меня скоро начали болеть. Однако мы не только справляемся, но еще и осознанно привносим в свои труды волшебство. Мы слушаем музыку или поем и говорим друг другу: мы из хаоса делаем уют и красоту. Мне попались очень трудолюбивые соратницы и я очень рада этому совместному опыту. Мужчины обычно заняты колкой дров, дойкой, строительством и ремонтом. То есть более интенсивными работами. Но нельзя при этом сказать, что есть какой-то гендерный дисбаланс или предписанные только женщинам или только мужчинам дела по хозяйству.

«Меня позвали переложить печку. Потом у них замерз водопровод, потом замерзли сливы раковин...», — так Паша, печник из экопоселения Гришино, задержался тут на несколько месяцев. Быт тут не столько затягивает, сколько придает сил. Чудный пример — как Роме летом в голову пришла идея водопровода и он всю ночь вкапывал столбы в землю. К 8 утра водопровод, которого никто не ожидал, был готов. И работает до сих пор исправно.

Нынешняя комбинация жителей Живой деревни — во многом плод постапокалиптических переживаний, которые принесла пандемия. Как раз перед первым мартовским локдауном здесь собралось Погружение — встреча людей, которую организует ядро сообщества, посвященное той или иной теме. В этот раз собрались, чтобы обсудить и осмыслить ощущение надвигающейся катастрофы. И только люди разъехались по домам — кризис, который они обсуждали, произошел. Так что многие вернулись.

Однако нет ничего большого, данного имплицитно, что объединяло бы здесь всех и каждого. Для кого-то это стало проблемой, и март объявлен месяцем поиска общей точки. Сейчас однако идет подготовка к февральскому погружению — попытке встречи на перепутье во время, когда встречаться невероятно сложно.

О том, как веганка доила коров

В большой телогрейке и нескольких слоях кофт мне сложно двигаться. 7 утра, туман, но уже не темно. Я иду доить. Это одно из общих дел, которые участники сообщества делают по очереди, я не стала отказываться из антропологического (по ту сторону человека) интереса. Сельское хозяйство, которое тут ведут, позиционируется как природосберегающее.

В хлеву тепло из-за больших теплых животных, которые его населяют. Хлев — это по сути половина дома. Нижняя часть — холодная: хлев и сени. Чуть выше — основная часть, кухня, где мы собираемся, а над хлевом — хранится сено. Это удивительно удобно: в полу открывается люк, через который сено попадает прямо в кормушку. Открываю люк, два огромных глаза и шумно выдыхает влажный нос. Забрасываю заждавшуюся корову сеном. Сентябрине уже 20 лет. Я ее боюсь, при знакомстве она подбадывает меня. Так взрослая занятая женщина разгоняла бы назойливых ребятишек.

Впрочем, абсолютно не понятно, почему мы забираем ее молоко. Последний раз она рожала 5 лет назад, я не спросила, где ее ребенок. Молоко теплое, брызги попадают мне на лицо. И вымя очень теплое, мне напоминает это, как пару дней назад я лежала на печке и грелась. И оба эти события связаны с материнством, с теплом живота матери. Я сжимаю ее огромный сосок — мне это неловко. Но она лижет мне спину, расцениваю это, как ее согласие (надо будет проверить, не является ли такое поведение стереотипией). Глаза у нее огромные, в их глубину очень приятно смотреть.

В это время на кухне гудит Диззи Гиллеспи. Это Паша готовит на всех завтрак. Сложно придумать, что может придать больше сил в такой жуткий холод, чем музыка.

Тоня против государства

— Надо добавить «патриотическая живая деревня» в заявку, чтобы наши деньги дали. И повесить портрет Путина в школе. Такой, где он молодой, из 2000-х.

— И Путин такой молодой…

Грант, на который Тоня и команда делают просветительские видео и встречи на тему связи климата и леса, выдан Европейским союзом в рамках программы «Raising awareness of climate change among young people of Northern Dimension regions». На тему того, почему в России ни на просвещение по изменению климата, ни на привнесение жизни в деревню, ресурсов не дают, даже шутят уже устало.

Я спрашиваю у Тони, чувствует ли она на себе влияние государства так далеко от городов. «Конечно, — она всплескивает руками, — Даже если бы мы просто деревенские были, подорожали продукты в Киземе, влияет это на нас? Конечно. А так тут мы еще и, считай, на иностранный грант живем». Да и о власти в целом Тоня отзывалась как о растляющей силе. И в свое время отказалась идти в местный совет председательствовать. Потому что в системе, где «деньги, власть и несправедливость переплетены так плотно, что погружают туда даже честного человека», она себя не видит.

О дровах

Только проснешься — надо затопить печь, иначе будет холодно. Значит, за день надо занести дрова домой, чтобы обсохли. Дважды мы занимались «дровяным квестом»: сходить за дровами больше 10 раз туда-обратно. Бахать со всей силы по большой чурке колуном, еще и еще, пока не пойдет трещина, пока не расколется и не разлетится на несколько полешек. Новопорубленные укладываем в дровяник, а старые, еще прошлогодние — тащим оттаивать домой, за печку. Быстро становится жарко, я снимаю фуфайку, а затем и тонкий пуховичок из юникло и остаюсь в свитере. Солнце светит ярко, снег белый-белый, а небо — голубее не бывает.

— У меня, конечно, такое гендерное воспитание. Но если бы я еще и дрова колола, я бы подумала, что я на самом дне жизни!

Саша считает, что колоть дрова, — занятие не женское. Я же напротив прекрасно представила себя в лесбо-сепаратистской деревне. Ощутила, какая я сильная, как много я могу, как уверена моя нежность. Правда, детство мое прошло в городе абсолютно без забот и такой труд не ассоциируется у меня с тяготами жизни.

Продолжила размышления о гендере я с Машей — занимается современным искусством, предпочитает гендерно-нейтральный язык, создает музей съедобной земли. Но живет в англоязычной среде, так что мы обсудили, как бы так обойтись с русским, чтобы совсем этого избежать, не прибегая к множественному числу. Сложновато.

Лес и открытые двери восприятия

Рома говорит, что лес здесь изранен, но рана затягивается. Это не дикий и свободный лес. Однако пройтись по нему с рассветом, увидеть следы зайцев, услышать одинокую птичку и свернуть на манящую тропинку — это был настоящий трип.

Ко всем делам здесь я относилась как к увлекательному путешествию, со всем вниманием и растворением. Колка дров меня уносила не меньше, чем поцелуи под ночным небом, полным звезд. Но может быть больше — пение.

Тоня и Влад собирают фольклорные песни, духовные стихи и по средам и субботам поют у себя на кухне. Это называется со-пение — совместное пение. Влад с Тоней поют, я подхватываю повторяющиеся строчки, Костя кипятит молоко, я помогаю ему его пролить сквозь марлечку, тихонько плачу. Меня очень трогает русское пение, особенно широкое южное, особенно про смерть. И позже Вита, девочка, которой в мой приезд исполнится двенадцать, разодетая в несколько юбок и платков, будет петь «Разлилась речка быстрая…» и все будут подхватывать мелодию и вдруг резко замолкать и только ее детский, но сильный голос будет пропевать все первые строчки.

По-другому музыка коснется меня в соседней избе, где Миша развернул звукозаписывающую студию: пульты, микшеры, микрофоны, гитары, клавиши, балалайки. Здесь ребята записывают голос к видео о лесе и климате. И здесь же Миша обрабатывает песни — плоды одного из музыкальных Погружений, на которое съезжались люди, готовые создавать музыку из того, что их волнует. Пару ночей мы проведем просто за прослушиванием одной композиции за другой. Иногда он поет мне, иногда даже свои песни. Кажется, что с первых курсов института не было такого, чтобы я садилась и несколько часов только слушала музыку. Несчастная, и как мне повезло! Теперь эту практику я верну в свою жизнь.

Да и в общем-то она не будет прежней, потому что в нее забрался простор, прямой взгляд другого — человеческого и нечеловеческого животного — и ощущение своей внутренней силы.

А крутой беряжок — это грудь моя.

Шелковая трава — это волос мой.

Белы камушки — это глазки мои.

Бела рыбица — это тело мое.

А речная вода — это слезки мои.

Ключевая вода — это кровь моя.