Велопоход
Самый запоминающийся велопоход, а точнее поход выходного дня, ПВД, как его называют братья-велосипедисты, случился летом 2004 года. Наш неутомимый велолидер Серёга определил маршрут: от станции Навашино через городок Ардатов в Арзамас. В Арзамасе жила его бабушка, и Серёга, верный и любящий внук, раз в год обязательно организовывал велопоход, чтобы приехать к ней в гости и поздравить с днём рождения.
План был такой: вечером пятницы прибыть на поезде в Навашино, снять номер на ночь, рано утром отправиться в Ардатов, там также переночевать в гостинице и во второй половине воскресенья навестить в Арзамасе Серёгину бабушку. Вечером сесть на обратный поезд, чтобы в понедельник утром вернуться в Москву. Поход не обещал быть особенно сложным и выдающимся, маршрут был проложен по асфальту, палаточных лагерей не предполагалось. Такая, знаете ли, приятная двухдневная покатушка в летние выходные. Поэтому и народу собралось прилично, человек десять или даже чуть больше.
Серёга был моим другом, а в недалёком будущем — свидетелем на моей свадьбе и крёстным моей дочери. Познакомились мы с ним случайно на одной из вечеринок, на которой он немедленно предложил съездить к нему в гости на дачу и однодневную велопрогулку по окрестностям Рузского водохранилища. Подходящего для похода горного велосипеда у меня не было, Серёга гостеприимно предложил какое-то чудо из его дачного сарая. Это был безымянный монстр на стальной маленькой раме. За те первые шестьдесят километров по Рузскому району я стёр ладони о жёсткие грипсы, отбил о руль колени и жестоко обгорел с левой стороны: всю дорогу мы катили по солнцепёку на запад. Но, на удивление, понравилось. Немедленно был приобретён более подходящий для таких приключений аппарат, багажник, велорюкзак-штаны и всё необходимое, и я стал завсегдатаем Серёгиных походов.
В походы мы ходили самое редкое раз в две недели. Объездили за пару лет всю центральную Россию. Вечером в пятницу садились в плацкарт, утром субботы начинали загодя проложенный по бумажным картам маршрут, — электронной и спутниковой навигации тогда в обиходе ещё не было, — ночевали где-нибудь в лесу или у речки в палатках, готовили на костре и, усталые, пропахшие потом и дымом, погружались в воскресный вечер в очередной плацкартный вагон, чтобы рано утром в понедельник быть уже дома, в Москве. И даже успеть заскочить домой, принять душ и успеть на работу.
Маршруты Серёга прокладывал изобретательно. Всегда присутствовал базовый трек, проложенный по асфальту, но, поскольку по асфальту ездить не очень интересно, по ходу путешествия предпринимались попытки разной успешности разнообразить путешествие грунтовыми дорогами через деревенскую глубинку, иногда болота и гати, где мы обязательно ловили приключения. Команда наша имела переменный состав, но было у неё и ядро. Это был, конечно, Серёга, я и Дима, муж его школьной подруги Насти со звучной дворянской фамилией. Звучная фамилия была у Насти, выйдя замуж, фамилию она менять не стала. Дима был нас, двадцатитрёхлетних пацанов, старше на добрый десяток лет. Он был невысок, плотен, коренаст, носил бороду и обладал неимоверной мощью. Было у него и прозвище: Вжик. В походах есть правило: самые сильные едут в голове и хвосте компании. В маршруте команда растягивается, иногда на несколько километров, и важно, чтобы в хвосте ехал достаточно опытный и сильный, чтобы и мог оказать отстающим помощь, и не растеряться и довести потеряшек до пункта назначения. Серёга был, конечно, предводителем. Вжик старался быть рядом со своей молодой женой, и потому роль замыкающего обыкновенно доставалась мне. Я не роптал, мне это даже нравилось. Можно было в любой момент остановиться, побыть в одиночестве и тишине и потом быстро нагнать товарищей.
Горный велосипед, это чудо инженерной мысли с алюминиевой рамой, десятками шестерён трансмиссии, «рогами» на руле и яркой окраской на деревенских жителей того времени производил впечатление такое же, какое бы, наверное, на них произвёл марсианский треножник Герберта Уэллса. Мы же, в обтягивающих ноги и задницы велосипедных трусах, ярких джерси и велосипедных шлемах вполне сходили за марсиан.
Ох эта русская деревня! Сейчас такой нет. Москва только-только оправлялась от грязных и страшных девяностых и наливалась пошлой и бесстыдной сытостью нулевых, а деревня ещё оставалась в беспросветной постсоветской разрухе. Ещё не проложили в неё удобных дорог, не провели газ, не поставили на околице мусорных баков, за которыми исправно раз-два в неделю приезжает блестящий краской мусоровоз. Ещё не понаехали туда городские, не стали скупать землю и строить свои дома и коттеджи. Ещё живы и крепки были советские деревенские жители, коренные, помнившие колхозный и совхозный быт, ещё растили они в своих домах детей, играли свадьбы, выживали, храня свой старый посконный уклад.
Заехав в очередную деревню, мы всей толпой собирались у сельского магазина, чтобы купить воды, — бутилированная вода уже продавалась, — и печенья на перекус. Пока одни уходили в магазин за покупками, другие удовлетворяли любопытство местных жителей. Вся деревня высыпала на улицу поглазеть на нас. Сыпались вопросы: кто мы, откуда, что мы делаем, а можно ли потрогать велосипеды, а прокатиться и так далее. Мы охотно отвечали, что мы из Москвы, что туристы. Что делаем? Ну, путешествуем, изучаем быт и нравы центральной России, этнографы, так сказать. Такое враньё нам казалось остроумным и недалёким от правды. Жители, поначалу очень радушные и приветливые, после наших ответом мрачнели, замыкались и мы уезжали как будто бы с облегчением как для них, так и для себя.
После очередного такого прощания, когда мы собрались в очередной раз передохнуть на обочине дороги, Вжик не выдержал.
— Вы мудаки, — сказал он. — Ловите лишних приключений на свои задницы, доиграетесь.
— Ну что вы им говорите? Что вы им отвечаете? Вы сами себя слышите?
— Ну, что мы москвичи, туристы, этнографы.
— Вы мудаки! — категорично подвёл черту Дима и стал загибать пальцы. — Во-первых, что признаётесь, что москвичи, за одно это уже можно получить в деревне кирпичом по морде. Во-вторых, — загнул Вжик толстый палец, — вы говорите им непонятные слова: туризм, этнография…
— А то, — Вжик сжал пальцы в кулак, — что самое страшное, что может быть, это непонятное и неизвестное. Вы приезжаете к ним на велосипедах, на каждый из которых им копить до глубокой пенсии, разодетые как отобранные педерасты, разве что не накрашенные, — мы оглядели себя и подумали, что здесь он, наверное, в самом деле прав, — и говорите им непонятное. Догонят вас как-нибудь на тракторе с дрынами и закопают в ближнем лесу.
— А ничего, лучше молчите. Говорить буду я.
Вскоре мы оказались в очередной деревне. Всё было как всегда: толпа, мальчишки, вопросы. На вопрос откуда мы, мы не растерялись и сказали, что из Тулы. Сразу было видно, что ответ удачный, гораздо лучше, чем «из Москвы». На вопрос «а чего это вы здесь делаете?» мы замешкались и посмотрели на Вжика. Наступило неловкое молчание. Мы смотрели на Вжика, деревенские смотрели на Вжика, сам Дима стоял спокойно и ковырялся в зубах травинкой. Наконец, он степенно выбросил травинку и веско ответил:
Все наши оторопели. Это нам-то делать нехуй? Нам, удалым карьеристам и прожигателям столичной жизни? А местные, те, наоборот, обрадовались, засмеялись с каким-то даже облегчением, стали хлопать нас по плечам и спинам. Кто-то предложил даже зайти в гости.
Мы оценили мудрость нашего товарища. И запомнили.
Словом, к лету 2004 года мы уже были опытные походники. Мы умели читать карты, по косвенным признакам различать где они врут, общаться с местными, понимать их, освоили массу мелочей, которые так важны для похода и которые осваиваются только через регулярную и богатую практику. Поход из Навашино в Арзамас не предвещал ничего неожиданного. Прогулка.
В Навашино поезд прибыл поздно. Было темно, белые фонари светили, но не освещали. Хмурый городок недалеко от Мурома. Рядом с вокзалом гостиница, двухэтажный с плоской крышей и чёрными окнами бетонный куб. Сонная, разбуженная не с первого раза администратор нам сказала, что мест нет. Мы не поверили. Заспанная женщина согласилась, что места есть, но с велосипедами нельзя. Мы попросили показать, где это написано. Наконец, нам выделили какую-то одну комнату на всех. Комната занимала добрую половину второго этажа, заставленную узкими кроватями с полосатыми ватными матрасами и серыми подушками. Женщина принесла бельё и не попрощавшись ушла. Мы ещё шумели, смеялись над разнокалиберными наволочками и расходящимися по швам старыми, но чистыми простынями. Вспомнили, наверное, своё не такое ещё далёкое детсадовское прошлое. Кто-то даже попытался устроить бой на подушках. Но одна подушка порвалась, и мы долго ползали по полу, собирая пух и перья. Наконец, угомонились и улеглись.
Утром отправились в путь. Он Навашино до Арзамаса ведёт прямая трасса, по которой мы, конечно, не поехали, нам надо было в Ардатов. Если посмотреть на карту, то видно, что к Ардатову дорога идёт не прямо, надо сделать этакую кочергу буквой Г. Длина всей кочерги порядка восьмидесяти километров. Километров через десять-пятнадцать после старта мы остановились выпить воды и перекусить печеньем. Серёга внимательно разглядывал карту. Позвал нас с Вжиком.
— Смотрите, — сказал он. Можно попробовать срезать дорогу через этот лесной массив. — Сначала нарисована грунтовка, вон она, — он махнул рукой, где в метрах пятидесяти уходила через поле не очень наезженная грунтовая дорога, — потом речка. Я знаю, что там был мост. Дороги после не нарисовано, но, если был мост, значит, должна быть и дорога. На велосипедах сможем проехать. Рискнём, а?
— А сколько это удовольствие займёт?
— Сэкономим километров двадцать, — не моргнув глазом ответил Серёга.
Мы ещё немного подумали для вида, нашим молодым авантюристским душам идея нравилась, задали ещё пару вопросов Серёге и согласились. Остальным объявили, что маршрут меняется, будет веселее и приятнее. Кто-то запротестовал. Но мы убедили, что ехать по сельской дороге среди полей и клевера гораздо приятнее чем по старому пыльному и разбитому асфальту, на котором тебя обгоняют грузовики. Наконец, в лесу могут быть ягоды! Убедили, поехали.
Сначала дорога была действительно очень даже. И погода тоже. Правда, чёрные тучи на горизонте немного тревожили. Дорога становилась всё хуже, иногда пропадая в высокой траве, иногда проявлялась, иногда снова пропадала, наконец мы ехали больше по наитию, чем по дороге, которое нас привело к ручью, протекавшему глубоко внизу, на покатом берегу которого на краю леса стоял большой дом и большая же пасека. Дом был собранный как будто из чего попало. Фасад из разнокалиберных досок, где-то виднелись брёвна, ломаная крыша была отчасти покрыта шифером, отчасти — кровельным железом. Но выглядел дом надёжно, крепко. Залаяла собака, вышел хозяин — крепкий седой и бородатый мужик лет шестидесяти, одетый просто, по-деревенски. Оказалось, что он живёт здесь один уже больше десяти лет. У него хозяйство, корова, козы, куры и пчёлы. Небольшой огород. Семьи нет. Семья была, но почему её не стало, он говорить не захотел. Живёт хозяйством и мёдом. Раз в год из-за ручья к нему приезжают мужики не лесовозах, берут у него мёд, а взамен снабжают всем необходимым, что не даёт хозяйство с огородом. «Ага, — сказал Серёга, — я же говорил, что есть мост и дорога!» Но мужик его поправил, сказал, что мост давно размыло, а дорога лесовозная, и дорогой её можно назвать с большой натяжкой. «Хотя на велосипедах вы, может, и проберётесь» — добавил он, не совсем, впрочем, уверенно. Накормил мёдом и свежим хлебом, — «Только что испёк!» — похвастался он, дал выпить молока — «Не бойтесь, я его прокипятил». Показал на тучи, которые уже успели доползти до середины неба, предложил остаться до завтра у него. «Дождь будет, по всему сильный и до вечера. Вам бы остаться, а завтра уже по солнышку продолжить». Но оставаться нам было никак нельзя, нам надо было успеть к вечернему воскресному поезду в Арзамас, а для этого надо было быть вечером в Ардатове. Мы вежливо отказались. Мужик неодобрительно вздохнул, тепло с нами попрощался и пожелал удачи.
Моста действительно не было. Его смыло каким-то паводком. Крутые глиняные берега обрывались вниз метра на три. Кругом валялись могучие брёвна, которые, вероятно, использовали водители лесовозов для переправы. Брёвна валялись и в ручье. Ручей почти пересох, перейти его не составляло труда, но надо было спустить к нему и поднять по противоположному берегу все велосипеды с поклажей. Это было не просто. К тому же пошёл дождь. Сразу крупный, сильный, настоящий ливень.
Перебравшись наполовину, изрядно устав, промокнув и изодрав руки о камни и велосипеды, мы уже пожалели, что не воспользовались советом остаться. Кто-то заметил, что ещё не поздно. Но кто-то же ему тут же ответил, что чтобы остаться, нужно перетащить обратно столько же велосипедов, сколько осталось на берегу. Так что оставаться не стали, домучились и переправились.
Дорога была не очень. Собственно, это была даже не дорога, а пара глубоких чуть ли не в метр колей от Уралов. Посредине между ними — сносная, но скользкая от ливня дорожка. Передвигались медленно. Хуже было только в Тверской области в болотах, когда пришлось преодолеть несколько километров гати. По брёвнам особенно не поедешь, рядом — тонешь, и ещё слепни на тебя со всех сторон тучами, как комары. У нас же можно было худо-бедно ехать, ни комаров, ни слепней — вся гнусь попряталась от ливня. Кроме нас. Дороге этой и лесу этому проклятому не видалось ни конца не края. Мы потеряли счёт времени, просто тупо пробираюсь сквозь глину и ветки, ветки и глину, щедро поливаемые дождевой водой.
Уже стало смеркаться, когда мы выехали из лесу на обыкновенную полевую дорогу. Дождь уже не лил как из ведра, а превратился в плотную мелкую морось. Мы рванули на радостях с Серёгой наперегонки. Но обыкновенная на моём пути узкая лужа в колее оказалась глубокой ямой, в которую я и нырнул. Действительно глубокой, велосипед ушёл в неё наполовину, только седло и заднее колесо торчали из неё наружу. Выбравшись, я решил во что бы то ни стало обогнать и догнать Серёгу. Когда он увидел, что я его догоняю, он поднажал. Я тоже. И он. И я. А он ещё. Мы летели вровень как два мустанга по мокрой полевой со скоростью ветра на максимальной скорости, даже морды вытянули вперёд по лошадиному. Но я решил, что надо сделать рывок. И сделал. Острая боль пронзила колено.
Кто-то из наших девочек имел медицинское образование. Она пощупала мой начинающий опухать коленный сустав, потыкала в него и вынесла вердикт: «БКС!» «Порвал?» — испугался я. «Нет, либо надорвал надкостницу, либо потянул. Ходить же можешь, с порванной бы не ходил. Но крутить педали тебе этой ногой нельзя. Да ты и не сможешь». Я попробовал. Да, не смогу. Попытка надавить ногой на педаль вызывала резкую боль. Нашёлся эластичный бинт, которым туго перетянул себе колено. «Поделом тебе, — думал я со злой обидой, — ты же замыкающий, куда пошпарил?» Крутить педали одной ногой было медленно и неудобно, но товарищи мои отнеслись с пониманием. Даже предложили взять на буксир, но я отказался.
Вскоре дорога нас вывела в большое село. Асфальт! Наконец-то асфальт! Были уже сумерки, но довольно светло. Дождь почти прекратился, кругом серость: серое небо, серая земля, серый асфальт и дома какие-то все тоже серые. «Ночью все кошки серы» — подумал я. И тишина. Даже собаки не лаяли. В тишине мы услышали шум двигателя и к нам приехала старая Нива на советских ещё номерах. За рулём сидел в дупель пьяный мужик. Начались дежурные вопросы: кто мы, откуда, что делаем. Но мы, учёные, отвечали правильно. Пьяный мужик повеселел и предложил остановиться у него. «У меня знаете какой сеновал? Давайте ко мне! Выпить дам и закусить!». Мы вежливо отказались, дежурно сославшись на Арзамас и Ардатов. Мужику ответ наш не понравился. Он уехал.
По случаю наступающей темноты мы решили не растягиваться и ехать кучно. Почти проехали деревню, как нам перегородила дорогу та же Нива с тем же мужиком. Из открытого водительского окна на нас смотрел ствол охотничьего ружья.
— Ну, коли вы послали меня на хуй с моим гостеприимством, то я вас всех здесь нахуй и порешу! — с какой-то злой радостью проорал нам мужик. И было видно, что порешит. Ну, может, не порешит, но пальнёт наверняка. Глаза его, мутные и залитые водкой отчаянно блестели. Я был уже не замыкающий, и дула его ружья смотрели точно на меня. Между нами было не больше десяти метров. «Не промахнётся» — подумал я.
Надо сказать, это был не первый раз, когда мне угрожали оружием.
С год до того я пободался на Кремлёвской набережной с чёрным тонированным внедорожником. Обыкновенное дело: я перестраивался, он не пропускал, а я таки перестроился. Он засигналил, попытался обогнать и подрезать. Но хрен ты меня обгонишь и подрежешь. Так мы бодались до Боровицких ворот, и где-то напротив Храма Христа Спасителя он таки прижал меня к обочине. Ездил я тогда на прекрасной карбюраторной «восьмёрке» цвета «серебристо-золотистый», так было написано в техпаспорте. Цвет был и правда замечательный. Он был точно цвета дорожной пыли, поэтому моё «единственное купе советского автопрома» было всегда одного и того же цвета, но только или блестело, или было матовым. Но это для меня, молодого пацана, это была крутая тачка. Для владельца американского джипа я был лох на ведре с гайками, и моя детская победа в дорожной дуэли была форменным оскорблением.
Из внедорожника вышел сухой среднего роста мужик в чёрных брюках и чёрной кожаной куртке. С пистолетом. «ПМ» — отметил я. Этот пистолет я хорошо знал, нас учили из него стрелять, мы сдавали с ним нормативы. И даже умел его разобрать и собрать с закрытыми глазами. ПМ простой, там меньше десятка деталей. Оставаться сидеть в машине было глупо. За рулём ты беспомощный как котёнок. Поэтому я открыл дверь и тоже вышел, незаметно взяв в руку лом. У меня на длинной пластиковой накладке на пороге лежал лом. На всякий случай. Нет, не на случай разборок, а мало ли: колесо перебортовать, или ещё чего такое. Лом лежал там уютно, длинный, узкий, в длину всей двери. Мужик лома не видел, моя рука с ломом была закрыта от его взора открытой дверью. Я стоял и ждал. Мужик медленно шёл в мою сторону. В такие моменты всё происходит ужасно медленно. Чуть дёрнул рукой с пистолетом, большим пальцем сняв его с предохранителя. Ну что мне было делать? Я не знал. И ничего тогда не думал, вообще ничего. Я только захлопнула дверь и стал ждать неизбежной развязки. Упёрся взглядом в его переносицу. Меня так учили: собрался бить — смотри в переносицу, не в глаза. Так вернее. Что увидел мужик? Он увидел худого, высокого и сутулого двадцатилетнего пацана с ломом в руке с какой-то, наверно, волчьей решимостью на лице и остановился в недоумении. Решимость — это не смешно, это всегда серьёзно. Это редкий гость на улицах, это как дыхание каменных джунглей. Он, очевидно знал её запах, и ценил. Но лом против пистолета — это курьёз. Это смешно и несерьёзно. Мужик как-то по-птичьи чуть наклонил голову набок и с любопытством на меня поглядывал. Я продолжал смотреть точно в его переносицу, как будто сверлил её взглядом. Наконец он смачно плюнул под ноги: «Тьфу, сопляк», — сказал он, развернулся, сел в свой джип и уехал. А я ещё какое-то время стоял с ломом на дороге, не обращая внимания на раздражённые сигналы автомобилей. И только потом испугался. Не мог попасть ключом в замок зажигания и нервно курил. Только после двух сигарет кряду пришёл в себя и медленно поехал дальше по своим делам.
История с ломом имела продолжение. Лом я, конечно, сразу убрал в багажник. И рассказал обо всём моему студенческому другу Жеке. У Жеки тоже была восьмёрка, но вишнёвого цвета и с низкой панелью. Мы, два старшекурсника, каждый по-своему упоённые свободой, молодостью и здоровьем дружно и жадно ели эту жизнь. К этому моменту Жека уже работал где-то в торговле, купил в кредит чёрный как антрацит митсубиси Лансер, словом, бодро взбирался по крутому склону жизни к сияющей вершине богатства и славы. Увещевания, что деньги и слава счастья не приносят, на Жеку не действовали.
Однажды кто-то подарил ему бейсбольную биту. Такую короткую, лёгкую и металлическую. Алюминиевую, наверно. Жека тут же сунул её в карман водительской двери.
— Убери, — сказал я ему, — убери её подальше. В багажник. А лучше выброси.
— С хера ли? — удивился мой друг.
— Вот именно! — Жека торжествующее указал перстом в небо, достал биту и демонстративно сунул её обратно.
— Подумай, — не сдавался я, Жеку я любил, — на хрена она тебе?
Случай, как это обычно бывает, вскоре представился.
Он мне позвонил. Испуганный и взволнованный.
— Вано, приезжай. Срочно! Ничего не спрашивай, приезжай, прошу!
— Не могу сказать, приезжай, всё узнаешь, — слова у него как будто путались, — Коньяка привези!
И повесил трубку. Квартиру он снимал в Марьино, не ближний свет, но раз друг просит. И ТАК просит. Приехал. Коньяк не забыл. Взял на всякий случай две бутылки.
Жека был бледен и дрожал. Я разлил коньяк по рюмкам. Жека слил их в стакан, добавил из бутылки до половины и залпом выпил. Успокоился. Да, угадал я со второй бутылкой. Не пропадёт.
— Короче, — начал он, — повздорили мы с мужиком на МКАДе. А на съезде, ну, знаешь, мой в Марьино, он меня прижал и вышел. Здоровый такой, лысый, настоящий бугай! Ну, думаю, будет бить! Я тоже вышел, взял биту. Думал, будет как у тебя.
— Ну, я его ударил. По голове.
— Не знаю. Не очень, наверное. Сильно я не умею. Но он упал.
— Вано, я пересрал, уехал. Выкинул биту в мусорный бак и сразу тебе набрал. И… Вот. Как думаешь, я его убил? Убил?
Я не думал, что он его убил. Жека, несмотря свой рост был слаб как женщина. Оглушить мог, убить вряд ли. На всякий случай попросил показать на мне как ударил. Выходило, что не в висок, а по кумполу. Нет, не убил. О чём ему и сообщил.
— Вано, что мне делать? Что делать?
— Радоваться, Жека, отличная у тебя вышла история!
— Нет. В этой истории каждый получил что хотел и, более того, извлёк хороший урок. Мужик хотел разобраться по-мужски и разобрался. Ты хотел защититься, и защитился. Биту ты выкинул, а он, пожалуй, на всю жизнь зарёкся разбираться на дороге. Нет, Жека, не история, прелесть! Выпьем за это.
И вот стою я и смотрю в дула старого ружья в руках пьяного мудака. Две аккуратные чёрные дырочки. Против прошлого раза мыслей было много. Они крутились вихрем в голове. Мой друг полувоенного прошлого Батя, — зовут его Алексей, Батя — это прозвище от фамилии, — умница, романтик и поэт написал тогда в перерыве между высшей математикой и строевой подготовкой «Гимн дырке». У меня до сих пор где-то лежат его стихи. «Дырка — отверстие нужное, она — состояние души» — начинались они. Мда. Нужные отверстия. «Я вас всех и порешу» — звучал хриплый от водки голос в голове. «Порешит? Нет, но попробует. Всех? Как это всех? Ствола-то всего два, а нас?» Ещё были мысли о девочках, которые стояли за спиной, о Серёгиной бабушке, которая так ждала его в Арзамасе и почему-то были ещё мысли о колене, которое тупо ныло, туго затянутое в мокрые от дождя бинты. А главное, главное было острое тоскливое чувство, что умереть вот так, вот здесь, в этой серости, сумерках и сырости положительно невозможно. Скорее бы у меня выросли крылья, или у мужика — рога, я не знаю. Но чтобы вот просто так в этом месте и времени умереть от рук деревенского алкаша? В голове не укладывалось.
— Слушай, мужик, — сказал я ему так спокойно, что сам себе удивился, — у тебя два ствола, а нас больше десятка. И никуда ты от нас здесь не дерешься, мы тебя голыми руками и зубами порвём на части. Понимаешь?
И тут я сделал то, что никогда бы не сделал в разговоре, длинно сплюнул себе под ноги.
Алкаш сразу убрал ружьё, точно также, как тот, в чёрном, тоже плюнул, но сказал иначе. Точнее, проорал.
— А-а-а! Пошли вы все нахуй! — дал по газам и скрылся.
Расплевались, значит. Обошлось.
До Ардатова добирались совсем уже осторожно.
Приехали в темноте. Плутали по улицам частной застройки, ища гостиницу. Наконец, нашли. Наши одометры на велокомпьютерах показывали больше ста километров дневного пробега. Не хило сэкономили.
Городская гостиница представляла собой большую длинную бревенчатую избу. На избе алел прямоугольник с золотыми буквами «Гостиница». В гостинице просто жили. Вероятно, эта изба сохраняла свой статус по той единственной причине, что каждый год в неё приезжала толпа велосипедистов под предводительством Серёги.
Накормили хлебом и напоили молоком. Мы достали тушёнку и крупы, чтобы сделать ужин. Но очень хотелось пива. Нет ничего лучше после тяжёлого велопробега, как холодное, горькое, колко пузырящееся в горле пиво! Пива в гостинице не было, но сказали, где найти. Надо было поехать на главную городскую площадь, на которой стоит круглосуточный ларёк, в котором нам всегда и с удовольствием продадут пива столько, сколько мы хотим.
За пивом вызвался ехать Дима. Нет, не Вжик, другой. Он был выше, толще, и не такой мощный. Но славный крепкий парень. Они с Серёгой соперничали за одну девочку. Серёга, к своему счастью, проиграл. Дима уточнил у хозяев маршрут и скрылся в темноте. Город, видимо, не освещался уже давно.
Прошло пятнадцать минут. Тридцать. Димы не было. Мы ещё раз уточнили у хозяев, далеко ли до центральной площади. Хозяева уверили, что нет, недалеко. Но где же Дима? Думали поехать его искать, но рассудили, что сами можем заплутать, разойтись и тогда лови нас ночью по всему Ардатову. Да и хозяева успокоили: «Не переживайте, у нас народ мирный, если что подскажут дорогу».
Прошло ещё полчаса. Стало нервно и неуютно. Даже пива расхотелось. Хотелось, чтобы вернулся Дима и спать. Наконец он вернулся. Возбуждённый и радостный. Ненормально возбуждённый и ненормально радостный. Достал запотевшие пивные банки и стал рассказывать.
Площадь он нашёл сразу. Где-то на дальнем её краю гремела субботняя дискотека. И ларёк на ней. Его сложно было не найти: площадь тонула в темноте ночи, а ларёк призывно светился решетчатым окошком. Это был обыкновенный ларёк родом из девяностых, типа газетного, витрины закрыты решётками, и деньги и товар передаются через такую щель, заваренную кругом арматурой. Перед щелью, где посетитель невольно склоняет голову перед «символом свободы и нового времени», грязь. У этих ларьков всегда грязь. И брошенная в неё картонка от коробки не помогает, всё равно грязно. Зато в таком ларьке есть всё и всегда. И пиво тоже. Дима сунул в недра ларька деньги. Пива ему нужно было много, и он принимал из ларёчного чрева пивные банки по одной и выставлял их рядом, чтобы уложить потом в рюкзак. «И тут, — рассказал Дима, — я спиной почувствовал, что на меня из темноты кто-то смотрит». Действительно, смотрели. Обернувшись, Дима обнаружил себя окружённым очень похожими друг на друга личностями. В туфлях, спортивных штанах адидас, кожаных куртках, кепках и курящих. Личностей было много. Сильно больше десяти. «Из дискотеки» — подумал Дима. А ещё он подумал, как он выглядит со своей полнотой перед ними в бесстыдно обтягивающей велосипедной одежде с вызывающим лиловым узором и жёлтыми спортивными очками под блестящим лаком шлемом. Плохо выглядит. Что не говори. Хуже некуда. Голым было бы лучше.
Местная пацанва с любопытством разглядывала нашего товарища.
— Ты что, — нашёлся один, видимо, пользующийся среди остальных авторитетом, — пидарас?
— Нет, — ответил Дима, — я велосипедист.
— А это — твой? — кивнул старший на его прокаченную мериду с дисковыми тормозами и шимановским XTR обвесом. Дима кивнул.
В другое время Дима не то что кататься, он прикасаться к своему велосипеду не давал.
И каждый, «Представляете, каждый! — радостно рассказывал наш товарищ, — Каждый сделал круг вокруг площади!»
— И что потом? — спросил кто-то.
— А потом мне отдали велосипед и пожелали удачи! — объявил радостный Дима и сделал добрый глоток пива.
«И растворились в ночи» — добавил про себя я. Но вслух этого не сказал. Дима — герой. Стоять одному в чужом городе перед стаей гопоты в обтягивающих розовых трусах, это вам не с толпой товарищей за спиной на алкаша с ружьём лаять, подавляя его бедный мозг нехитрой логикой. Нет, серьёзно. Я бы не хотел поменяться местами с Димой, вот совсем.
Утром мы продолжили путь. Я одноного ковылял, — если так можно сказать про езду на велосипеде, — мои товарищи прицепили мой велосипед шпагатами к своим и тянули. До Арзамаса было гладко, солнечно и быстро. Там нас встретила милейшая Серёгина бабушка, напоила чаем, накормила испечёнными пирожками и тортом по случаю её дня рождения.
Вечером был поезд, а на следующее утро привычная летняя, шумная, пыльная, воровато-бесстыжая, и такая родная Москва.