Природа здравого смысла
Размышления о сопоставления человека и мира не могут не приводить в замешательство. Что такое человек? 80 килограмм хрупкого, тончайше сложно настроенного, уязвимого организма, живущего краткий миг и не оставляющего следа. В сравнении с ним бесконечный, грандиозный, несокрушимый как сама вечность мир — что бездна рядом с пылинкой. Человек смотрит в мир как в бездну, и Бездна смотрит на него. Что может он сделать, стоя на самом краю? Что у него для этого есть?
Человек ограничен своей физиологией. Физиологически он, — используя метафору Николая Кузанского, кардинала Римской католической церкви XV века, философа и математика, — космограф в закрытом городе. Который впускает вести о том, что за стенами города, через пять ворот.
Одни ворота впускают, что за стенами видно. Другие — что слышно, третьи — что осязательно. Четвёртые впускают запахи, пятые — вкусы.
Вся поступающая информация — нагромождение сигналов от органов чувств, разрозненные фрагменты знаний о безграничном, неподвластном полному рациональному осознанию мире. Нагромождение пятен, тактильных ощущений, какофония звуков, вкусов и запахов.
И человек, этот космограф в закрытом городе, собрав вести, начинает их осмыслять. «Рисовать» карту мира на основании собранной информации. Человеческий рассудок берёт на себя задачу превратить всё это в порядок. Задача, если вдуматься, поражает грандиозностью, она практически безнадёжна. Но, тем не менее, человек не волен выбирать, решать её или нет. Он вынужден её решать. Такова его природа. На это его обрекает необходимость что-то понять о мире, чтобы выжить. И уметь справиться со встречей нового.
Стратегии встречи с новым
Современные знания о физиологии восприятия мира позволяют дополнить картину. Вместилищем рассудка мы считаем головной мозг. Нейрофизиологи не устают повторять, что мы бесконечно мало знаем о мозге. Но тем не менее достаточно, чтобы понимать в грубом приближении основные принципы его работы. И, более того, нейробиологи достаточно глубоко разобрались в эволюции развития мозга. В том, как из мозга лангуста, жившего 300 миллионов лет назад, постепенно развился мозг современного человека.
Части этого органа, отвечающие за рассудочную деятельность, представляют собой нейронный граф. То есть систему элементов, соединенных связями, которые работают в обе стороны. И эта система состоит из миллиардов нейронов.
Любая мыслительная деятельность — результат выстраивания мозгом соответствующего воспринимаемой реальности нейронного графа. В котором нейроны обмениваются слабыми электрическими сигналами. Этот процесс сложно регулируется нейромедиаторами, химическими веществами, отвечающими за функционирование нейронов.
И вот что интересно. Мозг постоянно проверяет свои нейронные связи: способны ли они обрабатывать полученные данные непротиворечиво? Многомиллионная эволюция заложила в наш мозг фундаментальную функцию: избегать неожиданных новостей. Можно сказать, что задача мозга — снизить противоречия между человеческим организмом (с человеческой картиной мира), и Бездной. Установить равновесие между ними.
Если появляется нечто неизвестное. То, что не укладывается в существующие нейронные структуры. Тогда инстинктивно (это слово необходимо подчеркнуть, ведь это происходит независимо от воли и желания обладателя мозга) запускается механизм их исправления. Потому что это нарушение равновесия.
Исправление нейронного графа вызывает у нас неприятные ощущения. В психологии говорят «ощущение когнитивного диссонанса». Биологи называют это следствием действия ориентировочного рефлекса (открытого отечественным нейробиологом Е.Н. Соколовым в 50-е годы XX века). Ощущения зависят от размера обнаруженного несоответствия.
Если оно несущественно, у нас возникает любопытство. Ему соответствует стратегия действий: можно пойти и получить недостающую информацию самостоятельно.
Если несоответствие оценивается мозгом как ощутимое, но не очень существенное, возникает неприятное чувство тревоги. Так запускается вторая стратегия: сконцентрироваться в ожидании получения недостающей информации, нужной нам, чтобы достроить непротиворечивый «граф». Мы направляем свободную энергию на обработку максимального количество поступающих от органов чувств сигналов. Но сами уже не идём навстречу новому, мало ли что.
Если когнитивная пропасть огромна, происходит что-то, что ни в какие ворота и представления наши не укладывается, то возникает чувство страха. Страх сковывает когнитивную деятельность, поскольку она чудовищно энергозатратная, дабы сэкономить её для выживания по модели «бей или беги». Срабатывает третья стратегия: физически устранить элемент в мире, вызвавший диссонанс: уничтожив его или сбежав подальше. А потом уже разобраться.
Заметим, что любая из перечисленных стратегий (а принципиально других нет, всё остальное — их вариации) в конечном итоге сводится к получению дополнительной информации от органов чувств и её обработке.
При этом наша задача — сложить связную, целостную и непротиворечивую модель окружающего мира. Наиболее ему релевантную. Другими словами, создать равновесие между Бездной и представлением о ней. Равновесие с хаосом равнозначно адекватной его оценке с точки зрения собственной выживаемости: что избегать, к чему стремиться, как и что есть, как продолжать род. От базовых инстинктов до экзистенциальных изысков вроде анализа атональной музыки.
Но что может лежать в основе такой модели?
Напрашивается ответ: здравый смысл.
Где здравый смысл?
Вот о чём приходится задуматься. Как именно мы настроены на обработку хаотично поступаемой информации? Откуда во всём этом берутся «логика», «здравый смысл», системы интеллектуального познания? Ведь любой человек занимается устранением когнитивных диссонансов независимо от того, овладел ли он тем или иным логическим аппаратом, искусственным методом осмысления реальности, будь то математика, аристотелевский силлогизм или что-то другое.
Вопрос становится ещё интересней, когда мы замечаем, что представители различных культур очень по-разному осмысливают одну и ту же реальность. Настолько по-разному, что объяснения из рамки одной культуры могут выглядеть бессмыслицей для другой. Но штука в том, что описания и тех, и других адекватны одной и той же реальности. И более того. При известном любопытстве и напряжении ума представитель одной культуры может перенастроить свой «рассудочный аппарат» на работу в режиме другой.
Вживаясь в чужую культуру, начиная её понимать, ловишь замечательное чувство чужести своей, родной. Как будто смотришь на свою родную культуру как на чужую с позиции чужой как родной. Чувство не только замечательное, но удивительное. Такое случается, когда внезапно посмотрел на что-то привычное как будто первый раз и удивляешься новому восприятию от того, что, казалось, уже никогда и ни при каких условиях не способно удивить. Удивление порождает любопытство: почему так? На чём основана эта разница, если и то, и другое одинаково естественны?
Естественным кажется предположить, что эта разница лежит в области более основательной, чем область рассудка. Рассудок приспосабливается к чему-то, что обнаруживает внутри нас независимое от него. И это что-то отличает многообразие, иначе бы рассудок приспосабливался всегда одинаково, а не по-разному.
Но где искать это разнообразие? Или, вернее, что взять за отправную точку поиска, чтобы не придумать чего искусственного ни на чём в реальности не основанного, кроме формально-логического непротиворечия (на котором можно построить любую нелепицу).
Тут нам на помощь может прийти история. Только не история одного народа или государства, поскольку каждый народ и государство живёт по преимуществу в одной и то же парадигме смыслообразования. Перебирая же все известные народы и государства можно как минимум запутаться или, опять же, попасть в ловушку формально-логического непротиворечия (чем грешит большинство цивилизационных концепций). Следовательно, требуется обобщение. Которое лежит на поверхности.
Если взять последние полторы-две тысячи лет, за которые успели смениться не только поколения, но и государства, и цивилизации, и целые культуры, что-то, всё же, осталось постоянно присутствующим и присущим самым разным культурам и народам, независимо ни от национальности, ни от территории, ни от административного уклада. Это три великих традиции буддизма, христианства и ислама. Традиции не исчерпываются одной религиозной составляющей, более того, при внимательном их рассмотрении мы обнаружим внутри каждой непримиримые друг к другу религиозные течения, включая атеистические. Традиции неспроста называется великими, поскольку с одной стороны, на распространение этих традиций не оказывают определяющего влияния ни национальность, ни исконная религия, ни территориальная расположенность, и, с другой, каждая их этих традиций доказало свою удивительную адаптивность и витальность в самых различных исторических, культурных условиях во все временные периоды их существования. Других таких нет.
А раз они обладают такими замечательными свойствами, значит, они опираются на что-то действительно фундаментальное в человеческой природе. Что-то до-рассудочное, что-то в области первичного восприятия. Что-то интуитивное.
И, рассуждая таким образом, мы приходим к трём интуициям восприятия реальности.
Интуиция различения
Итак, перед нами задача — восприятие мира. Нас окружает хаос образов, звуков, чувств. Вот мы сейчас беседуем, а прислушайтесь к себе: вы чувствуете одежду на теле, тепло окружающего воздуха, даже ваши внутренние органы дают о себе знать отдельными ощущениями. Ваша рука лежит на столе и ладонь чувствует его поверхность, где-то вам чуть щекотно, а где-то наоборот, что-то слегка покалывает. А сколько вокруг звуков? Машины за окном, и звук каждой можно расслышать в отдельности. В окне напротив вы видите многоэтажный дом, на нём десятки окон, за каждым своя занавеска, своей свет своей люстры. Между вами и домом стекло, на котором мириады пылинок и пятнышек. Продолжать можно бесконечно. Органы чувств снабжают вас тоннами разнообразной информации ежемоментно. Как мы всё это осмысливаем?
Для начала, мы различаем. Различаем цвета, и каждый видимый образ относим к одному из цветов. Различаем формы, каждой форме даём своё определение. Различаем важность, что мы рассматриваем в деталях, и на что обращаем своё пристальное внимание, а что пропускаем мимо (продолжая это что-то воспринимать!). И так далее. Окружающий хаос мы дробим на множество элементов, классифицируем их, даём им имена, раскладываем на группы. Как будто бы мы оказались в библиотеке, где все книги свалены в кучу в углу. И мы, разбирая эти книги, раскладываем их по полкам, ведём их классификатор: по автору, по названию, жанру, цвету обложки, объёму текста, языку, размеру и прочая, и прочая. Интуитивно мы можем воспринимать мир как многообразие вещей. Вещь — вот что находится в основании этого видения мира, но, чтобы эта вещь была, мы должны её сперва различить из хаоса как вещь.
Делать нам это тем более просто, что мы интуитивно чувствуем границы себя, своего тела. Что позволяет нам интуитивно перенести телесность с его границами на хаос вокруг нас. Такое «разграничивание» — часть нашей природы, данная нам до языка, воспитания и культуры.
Из осмысливания мира в таком порядке появляется своя логика. Мы видим, что вещь является самой собой. Она же не является никакой другой. Что одна вещь может быть либо какой-то конкретной, либо не такой-то. Из этих простых правил (а это базовые правила аристотелевской логики) мы строим более сложные, вплоть до глубоких силлогизмов и математических теорий, которыми вмещаем окружающий хаос в упорядоченную картину мира. А потом уже, во вторую, третью и прочие очереди мы устанавливаем связи между вещами. Это кажется естественным и единственно возможным. На этом, в конце концов, построена вся западно-христианская культура с великолепным зданием науки и комплексом европоцентризма впридачу (который твёрдо стоит на единственности адекватности такового описания мира или, как минимум, его безусловном преимуществе перед всеми остальными до возможности физического уничтожения последних). Но так ли это?
Нет, можно смотреть на тот же мир иначе и иначе строить непротиворечивую его картину. Например, на интуиции связи.
Интуиция связи
Представьте, что вы в лесу. Вдруг вы слышите звук. Значит, соображаете вы, что-то звучит. Что вы различаете? Какую вещь? Слышимое — не вещь. Но вы догадываетесь, что за ней обязательно должна быть какая-то вещь. Но вещь (например, треснувшая ветка) возникает перед мысленным взором не сразу, а как следствие от «слышимого». Например, от «треска, похожего, на треск сухого дерева» вы приходите к выводу о сухой ветке. Почему сухая ветка издала треск? Наверняка потому, что она сломалась. Но раз ветка сломалась, значит, что-то её ломало.
Смотрите, как интересно. Вы рассуждали совсем иначе, чем под влиянием интуиции различения. Вы шли от связи, соединяющей вас как претерпевающего (воспринимающего звук) и ветку как действующего, к другой связи, где ветка уже претерпевающее, а действующее что-то другое.
Эту цепочку можно продолжать. Например, это что-то, что было действующим в ломании ветки, может быть разным. На неё мог кто-то наступить. А могла птица или белка прыгнуть на сухой сучок.
Тут мы наблюдаем уже «развилку». Мы все еще слышим один звук. Если ветка сломалась от того, что на нее прыгнула птица или мелкий зверь — это возможный повод для любопытства. Но если ветка сломалась от того, что кто-то на нее наступил... Какой за этим процесс? Кто-то прогуливается? Кто-то охотится? Это уже повод для тревоги?
Наш рассудок строит «дерево» связей. Где у каждой связи есть два конца: действующее и претерпевающее. Эти связи могут раздваиваться, выстраиваться в цепочки. Вы можете рассматривать свой процесс «слушания» как основу этого «дерева». Может случиться так, что сами вы — конец цепочки, которая началась со связи медведя и голода. В таком случае дела ваши плохи.
Обратим внимание вот на что. Мы можем ту же часть реальности описать, используя интуицию различения. Есть вы, есть ветка, есть масса других вещей, которые могут быть причиной того, что она сломалась. Это могут быть хищники, не хищники, люди, неодушевлённые предметы (упало сухое дерево).
Но можем мы рассуждать и совсем иначе, если в основе — связи, а не предметы. Более того, предметы могут быть связаны не одной связью. Создаются цепочки из нескольких связей.
Что нам позволяет выстраивать цельную и непротиворечивую картину в такой парадигме? Очень простые правила:
Если есть связь, то обязательно есть что-то, что действует с одного её конца, и что-то, что претерпевает это действие с другого. Связь существует только при этом условии.
Если есть что-то, что действует, значит на другом конце всегда есть что-то, что претерпевает это действие на себе. И они связаны.
А если что-то претерпевает — значит, что-то действует. И, соответственно, есть связь между ними.
Заметим, что всё сказанное относительно описания картины мира на связях базируется исключительно на базовой интуиции, сформированной эволюцией естественным путём: мы не можем видеть всё, что нас касается и что может быть жизненно для нас важно. Огромная часть мира дана нам не явно, но опосредованно через связи или цепочку связей. Мы умеем так думать.
Однако, всё сказанное может звучать странно и непривычно. Это естественно. Во-первых, наш язык дивно заточен под логику различения (русский, кстати, не так, как многие европейские, он гибче, но об этом как-нибудь в другой раз). Нас с детства учат различать и классифицировать: начиная от детских игрушек, требующих от малыша разложить кубики по размерам и отверстиям, продолжая школьной программой, заканчивая общим культурным мейнстримом. Это скорее результат воспитания, чем исконной природы.
Но представьте себе, что в арабской культуре осознание связей — в основе базовой логики языка (арабский язык некоторые лингвисты полагают целиком и полностью «отглагольным»). А огромный пласт классической арабо-исламской философии (за исключением значимой, но не основной его части, арабской перипатетики, фальсафы, сформированной под влиянием изучений трудов Аристотеля) целиком и полностью построен на этих логических законах. Как и великая (без преувеличения) арабо-исламская культура.
Сотни миллионов людей живут тысячи лет, объединяясь не только в народы, но и великие культуры с великими достижениями, видя мир на базе интуиции связи. И разница в выборе базовой интуиции создаёт порой непреодолимый барьер взаимопонимания с другой частью мира вплоть до взаимных обвинений в дикости, варварстве и неспособности к разумному и цельному восприятию реальности.
И те, и другие видят и описывают один и тот же мир. Но совсем иначе.
Интуиция пространства
Третья интуиция осмысления самая чудесная. Можно предположить, что она исходная, другие две эволюционно сформировались позже. Хотя есть мнение, что менталитет большой части Востока основан именно на интуиции пространства.
Что она такое? Это способность схватывать сегменты реальности не по частям, а в целом, как они есть. Всю реальность мы так осмыслить не можем, она слишком сложна. Но по частям — вполне. У нас два уха, два глаза и вестибулярный аппарат. Это замечательно сочетание позволяет нам выстраивать триангуляцию окружающего пространства, воспринимать его не как плоское или линейное изображение, а как трёхмерное.
В самом деле, как часто мы ловим мысль, которую нам сложно облечь в слова? В голове присутствует образ, в котором всё кристально ясно, но выразить его в последовательности словесных знаков крайне сложно. Мы говорим: «с одной стороны, так», «с другой стороны — этак», потом добавляем «но ещё на это можно посмотреть с такой стороны, что». По сути дела, словами мы передаём плоские изображения граней объёмного тела.
С подобного рода трудностями мы сталкиваемся, рассматривая сложные объекты окружающего мира. С тем, что невозможно в полной мере отобразить на схеме, чертеже, или описать в краткой, исчерпывающие последовательности выводов.
Пространственная интуиция работает с исключительно многомерным миром. В этом мире есть не только объекты, но и их проекции на низшие измерения. И, напротив, любой объект на низшем измерении (например, тень), может являться проекцией чего-то из высшего (например, птицы, или ладоней, сложенных в виде птицы).
И так же, как у логик, построенных на интуициях различения и связи, у логики на интуиции пространства есть свои законы. Для того, чтобы более-менее свободно ориентироваться в пространстве, необходимо знать как минимум два.
Первый. Один и тот же объект, спроецированный из своего измерения в низшие по отношению к нему, может отображаться по-разному. Простой пример: тени цилиндра на плоскости. Тень может быть круглой, а может быть и прямоугольной.
Второй. Несколько различных предметов, проецируемых на одно и то же низшее измерение, могут в своей проекции давать одно и то же. Скажем, и цилиндр, и шар, будучи совершенно разным фигурами, могут давать на плоскости одну и ту же тень.
Есть ли такая культура, здравый смысл которой базируется на пространственной интуиции? Есть. Это — культура буддизма. Эта её особенность, в частности, является причиной сложности и объёмности буддистских научных текстов. Буддийские учёные делали выводы не посредством формальных логических рассуждений — они находили ответы в состоянии глубокой медитации. И после уже предпринимали попытки изложить «увиденное», а точнее сказать осознанное в медитации вербально, для чего даже разработали свою не формальную, а содержательную «логику». «Логику» в кавычках, поскольку их метод («цема» по-тибетски) несколько шире логики самой по себе. И, пользуясь этим методом, связывали пространственную интуицию посредством языка с интуициями различения и связи.
Интуитивный синтез
Итак. Мы дошли до самого главного.
Человек стоит перед Бездной реальности. Но он вооружён природой для её осознания, и не в последнюю очередь для того, чтобы иметь возможность быть с ней в равновесии.
Мы обнаружили три врождённых интуиции человеческого сознания, на которых может выстраиваться логика осмысления Бездны. И на которых человек строит свою картину мира. Мы отметили, что несмотря на то, что мир и окружающая реальность одна и та же, под влиянием разных интуиций они могут описываться и осмысливаться совершенно по-разному.
Однако, мы к тому же обратили внимание на печальный парадокс. Несмотря на врождённую способность человека одно и то же видеть по-разному, чтобы каждый взгляд мог компенсировать недостатки других двух, человек отдаёт предпочтение какому-то одному. Что заставляет его делать такое предпочтение? Язык и культура. Но язык большой культуры — гибкий и богатый инструмент. Он может отображать разные интуиции, хоть какая-то одна может ему быть ближе, чем другая. Близость лишь одной из них играет с человеком злую шутку. Описывая в рамках одной интуиции окружающую реальность, он упускает из виду те аспекты, которые требуют в этой интуиции особого труда для описания. Тем самым он как будто отрывается от реальности и в конечном итоге неизбежно получает массу проблем болезненного столкновения с ней.
Человеку жилось бы лучше, если бы он не ограничивался той однобокостью, которая предлагают ему его ментальные повадки, привитые воспитанием с детства. И действительно, если в случае очередного когнитивного диссонанса вспомнить, что природа нас одарила разными интуитивными подходами к его разрешению, то, осознанно не отдавая предпочтения какому-то из них, восстановление цельности внутренней картины мира имеет больше шансов на успех. И, кроме удовлетворения животной необходимости восстановить равновесие с Бездной, у человека возникает возможность сделать большее.