Ловушка № 1. "Я"
Что такое “я”? Вопрос, конечно, не о букве алфавита. И не о части речи. Спрашиваем о том, что стоит за этим словом. Что это за понятие? Какой в нём смысл? Спросите себя.
Вроде бы, “я” — понятие само собой разумеющееся. Что оно само собой разумеет? Во-первых, то, что оно есть и есть у каждого, и его у каждого не может не быть. Во-вторых беспрецедентную, экзистенциальную важность для его владельца. Ведь если “я” нет, то, получается, нет и меня? А если меня нет, то какой смысл во всём остальном? Ведь мой смысл, в чём бы то ни было, и “я” — это вещи неотрывные друг от друга. Одного без другого не бывает.
Оно опасное не потому, что наличие “я” (не меня или вас, а моего или вашего “я”) само по себе несёт какую-то угрозу (хотя несёт). Мало ли, что какие угрозы несёт? Жить, как говорится, вообще вредно и заканчивается это дело плохо. Дело в другом.
А чтобы понять, в чём дело, хорошо бы понять, что такое “я”. Дело это непростое. Иммануил Кант, например, сказал прямо и честно, что это “выше его разумения”. Но Кант был немец и педант. Всё ему надо было буквально взять в руки, покрутить, посмотреть и положить на своё место. С “я” так не получается. Ну ухватывается, не углядывается, не кладётся. Зато крутится. Вот мы, чтобы понять, что это такое может быть, покрутим его, повертим, будем задавать в его адрес вопросы. И если не найдём точного ответа, что это такое вообще, то хотя бы поймём, какая его форма довлеет над нами, во что мы упираемся.
Начнём с того, что “я” есть. Мы же о нём говорим? Может, нет того, что нам кажется, но тогда есть хотя бы кажимость? Кажимость чего? Или не кажимость? Посмотрим.
Давайте исходить из того, что “я” нам не кажется. Отмахнуться всегда успеем. Если “я” есть, то, наверное, у него есть сущность? Пусть так. Но если у “я” есть сущность, значит “я” — сущее. Что такое сущее? То, что есть в наличии, существует. А раз оно есть как существует, то оно где-то есть. Значит, и “я” где-то есть. Посмотрим на “я” с точки зрения его сущего.
Сущее “я”
Чем отличаются друг от друга ребёнок, подросток и взрослый? Ребёнок любит задавать наивные вопросы. Ему ничего не понятно и всё любопытно. Подросток наивные вопросы задавать не любит. Ему всё понятно. А что не понятно, то ему расскажут. А если не рассказывают, значит и не надо, значит это просто так и есть. Что они, дети что ли, такие вопросы задавать? Взрослый умеет отвечать на наивные вопросы. И снова, как ребёнок, любит их задавать. В первую очередь, сам себе.
Будем как взрослые. Что может быть проще и естественней детского вопроса? Итак, вопрос: есть “я” или нет “я”?
Это очень старый вопрос. Старше велосипеда. Изобретать велосипед считается пустым занятием. Мы, правда, так не думаем. Изобрести велосипед не каждый может. Вот усовершенствовать его — другое дело! Моторчик на него повесить или второе седло. Сделать его электрическим. Потом начать на нём зарабатывать. Только для того, чтобы не просто подумать о совершенствовании велосипеда, но и воплотить его, в велосипеде надо разобраться. И если он уже есть в наличии, то грех его не разобрать и не понять как он устроен.
Вот и мы не будем изобретать велосипед, а обратимся к накопленному опыту. Если вопрос такой старый, и на него уже отвечали, то отчего бы не посмотреть, что ответили до нас?
О том, что люди думали до нас мы можем судить только по письменным источникам, спросить-то уже не у кого. Правда, есть ещё устная традиция, которая, как говорят люди, серьёзно интересующиеся этим вопросом, надёжнее письменной. Но то говорят какие-то интересующиеся, а ленивый обыватель склонен доверять тому, что написано.
Благодаря письменным источникам мы знаем о Гераклите, который жил в VI веке до Н.Э. в ныне турецком, а тогда греческом городе Эфесе. Гераклиту приписываются суждения: “Всё течёт, всё меняется” и “Нельзя в одну реку войти дважды”. Тем самым древний грек констатирует печальный для человека факт: нет ничего неизменного. А раз нет ничего неизменного, то нет ничего по-настоящему надёжного. Мир предельно ненадёжен, не на что опереться. Сложно смириться с таким фактом. Душа требует покоя, а кругом одни изменения. Можно ли найти что-то такое, на что можно опереться? Казалось бы, есть “я”, на него и обопрись. Но греки почему-то так не сделали, а решили опереться на абстракции: бытие и истину. Гераклит вызывал у них большое недовольство тем, что пошатнул надёжность бытия, с ним спорили, возражали, но сомнение он посеял верно. Сколько не говори “сахар”, слаще не станет. Так и после Гераклита, сколько не говори “бытие”, а надёжности опоры в нём не прибавляется. Но их мир, полный богов и скреплённый мифами был так ладно устроен, что абстракция истины их устроила в качестве опоры. Однако, абстракция — не сущее. А нас интересует сущее. За ним придётся идти ещё дальше греков.
Задолго до Гераклита, в древней Индии тамошние мудрецы тоже сделали похожее наблюдение. Мы это знаем из вед — старейшего письменного источника (тексты Ригведы датируются до XVII века до Н.Э., причём исследователи говорят, что текст отражает собой значительно более древнюю традицию, чем он сам). И тоже расстроились — всё зыбко или “всё сложно”, как сейчас говорят. Но нашли-таки что-то по-настоящему устойчивое и неизменное и назвали его атманом. Атман — это вечная самостоятельно существующая сущность в каждом из нас. То есть настоящее, истинное “я”. Безначальная и бесконечная. Атман является центральным понятием индийского мировоззрения, его осью. Что не удивительно, ибо что ещё можно поставить в центр, как не то, что постоянно, неизменно и, более того, есть у каждого? И если мир живых — это мир бесконечных перерождений, а у индийцев это именно так, то почему не опереться на “я”, которое скрепляет их между собой?
Древние индийцы, после составления вед, вопросы задавать разлюбили. Вот почти наш современник (в сравнении с древними греками и индийцами мы можем так сказать) Людвиг Витгенштейн на вопрос о значении какого-нибудь слова, отвечал резко: “Возьми и посмотри в словаре”. В древней Индии поступали ещё жёстче. Есть какой-то вопрос? — иди, почитай, что в ведах написано. А если не можешь прочесть, тебе брахманы расскажут. Общество было кастовым, и целая каста отвечала за знание вед. На любой вопрос могли квалифицированно ответить: что делать, как и почему. Почему? — потому что в ведах написано. Что? — что в ведах написано. Как? — сейчас покажем. Тем и жили. Если кто-то не хотел делать, как говорили брахманы, на то была другая каста кшатриев. Они имели все возможности доходчиво объяснить, почему иначе делать не следует.
Жизнь в древней Индии была регламентирована до мелочей. На каждое действие полагался свой ритуал. Огонь разжечь? — ритуал. Приготовить пищу? — ритуал. Всё — по ритуалу. Александр Моисеевич Пятигорский посчитал: в день надо было совершить что-то около двухсот ритуалов. Словом, жизнь в древней Индии была замечательная: тепло, сыто, богато, устроено, всё понятно. Ну, воевали между собой, как не без этого. А больших внешних врагов очень долго не находилось, никто их не трогал. Живи и радуйся.
Но где-то в районе VIII века до Н.Э. стало происходить странное. Жил себе человек, жил. Мужал. У него хозяйство, твёрдое положение, достаток, жёны, наложницы, дети — жизнь как по рельсам, а сам — как сыр в масле. И когда всё, наконец, устаканилось (а это где-то между 30 и 40 годами жизни), он вдруг берёт, плюёт, бросает всё и уходит в лес. То есть в джунгли. Там такие джунгли, что не замёрзнешь и с голоду не умрёшь — это надо очень постараться. И вот этот человек перестаёт жить по ритуалам, начинает задавать себе сам вопросы и сам на них отвечать. Чудак? Если бы он был такой один. А явление стало приобретать массовый характер. Индия того времени не была целостным государством — это был конгломерат десятков и сотен царств поменьше. Некоторые царства стали буквально обезлюдевать. Появились в джунглях целые общины аскетов, со своими школами по поиску истины, тех, кого ответы в ведах не удовлетворяли.
Где-то в то же время, в которое писал свой трактат “О природе” Гераклит, в стране Шакья (что сейчас на территории Непала, а в контексте того времени её можно причислить к составу стран древней Индии) родился принц Сиддхартха Гаутама. Принц жил подобающей принцам жизнью, но на тридцатом году жизни от покинул столицу своей родины Капилавасту и ушёл в джунгли отшельником, постигать смысл жизни. Шесть лет он осваивал различные аскетические и йогические практики, коими была богата Индия того времени, пока в них не разочаровался, не сел под деревом Бодхи и не поклялся себе, что не встанет с этого места, пока не найдёт Истины. И нашёл. Под дерево сел измождённый аскет Сиддхартха, а встал — Гаутама Будда Шакьямуни, Пробуждённый. Следующие почти 40 лет своей жизни Будда странствовал по северной, центральной и юго-восточной Индии и проповедовал новое учение, известное с тех пор, как буддизм.
Буддисты оказались интересные ребята. В отличии от приверженцев ведических религий, они не очень полагались на какие-либо священные тексты. А в отличии от других аскетических школ, не удовлетворялись чем-либо самим собой разумеющимся. Критике подвергалось всё, ничего у них не было святого. К их скепсису прилагалась завидная въедливость и упорство в поисках ответов на вопросы. Любые вопросы. Так на что же они опирались? Опирались они, в сущности, на три вещи: истины, проповеданные Буддой, размышления и медитативный опыт. Причём истины Учителя принимаются ими не за догму, а за ориентир в познании. Спорить об этих истинах, а уж тем более об их трактовках — любимое у буддистов занятие. Считается, что достигший просветления, то есть полного понимания сущего и данного, самостоятельно убеждается в истинности учения. Можно сказать, что буддисты — это бескомпромиссные скептики в мире религий.
Одна из практик медитации, которую практиковали и практикуют буддисты — это практика сосредоточения мысли. Выбирается предмет, и все мысли фокусируются исключительно на нём и ни на чём более. Через какое-то время, после успокоения чувств и эмоций, мыслительный поток тоже останавливается, и остаётся одно чистое сосредоточение на предмете. Чистое сосредоточение тоже проходит несколько этапов и наконец открывается истинная природа предмета медитации. Оказалось, что истинная природа у всего сущего одна, вербальное описание которой укладывается в буддийский термин Пустота. Что такое Пустота — не скажешь, ну, разве что “Пустота — это истинная природа вещей”. По ощущениям это напоминает совершенно непредставимый мир квантовой механики, который красочно и доходчиво для обывателя описывает Алексей Семихатов.
Между прочим. Не читали его книгу “Всё что движется”? Советуем.
Разумеется, буддисты не могли обойти стороной понятие атмана. И вместо того, чтобы принять догму его априорного существования, подвергли её критике и, наконец, разнесли в пух и прах.
Буддисты рассуждали примерно так. Что такое сущее? То, что обладает самостью или, что то же: самобытием. То есть тем, что имеет причиной своего существования само себя. Если у человека есть такое самостное “я”, данное ему в смутных ощущениях, значит, оно неотделимо от человека. И тогда они стали человека разбирать на кусочки, пытаясь его выделить. “Я” в теле? А если лишить человека части тела, “я” можно у него отобрать? Нельзя. В трупе есть “я”? Нет. Стало быть, “я" не в теле. Может, “я” в уме? А вот если ум остановить, или вовсе стать безумным, “я” останется? Останется. Значит, не в уме. Может, “я” имеет своим прибежищем эмоции? И не эмоции. И так далее (у буддистов сложная и интересная концепция человека). Словом, буддисты в человеке “я” не нашли. И путём строгих рассуждений пришли к выводу, что никакого “я”, которое обладает самостью, у человека нет. “А что же такое “я”? — спросили себя буддисты. И ответили: “я” — это условное обозначение совокупности явлений, которые все вместе представляют собой человека. Явлений временных и постоянно меняющихся. Как “колесница” является условным обозначением совокупности элементов, из которых она создана, и собственно колесницы в них нет, так и “я” является условным обозначением совокупности элементов (вместо “элемент” буддисты использовали санскритское слово “скандха”, куча) из которых состоит человек. А значит, опираться на “я”, приписывать себе какое-то “истинное я” — полная бессмыслица. С тем же успехом можно себя варежкой называть.
Наш пересказ буддийского понимания “я” донельзя вульгарен, чтобы использовать его для серьёзной полемики. И, возможно, рассуждения буддистов в пересказе могут показаться неубедительными, скептикам советуем обратиться к источникам, они открыты и общедоступны.
Почему мы прицепились к буддистам, а не к даосистам, например? Потому что найти таких же въедливых и последовательных исследователей вопроса о сущности “я” надо постараться. Мы не нашли никого, кто бы что-то существенное добавил к их рассуждениям.
Но то было давно. А что давно, то может быть и неправда. Опять же скандхи какие-то, медитации, магию ещё бы приплели. Ну, хорошо. Давайте по материальному.
Отметим другой взгляд на человека, современный, распространённый и совершенно материалистичный. Научный взгляд. Что наука говорит о человеке? Что человек — это очень сложный психо-био-физический организм. Души, с точки зрения науки, у человека нет, как нет вообще ничего такого, что нельзя опытно зафиксировать. Предельно говоря, человек — это набор клеток (порядка 36 триллионов у среднего взрослого человека), ладно со-организованный в единый организм. Организм зарождается через слияние яйцеклетки и сперматозоида, 9 месяцев эмбриогенеза, рождение, лет 25 роста, ещё лет 20 относительно равномерного существования, и потом деградация до смерти. Весь процесс запрограммирован в генах, особенных белковых молекулах, уникальных по своему сочетанию для каждого человека (если не идёт речь об однояйцевых близнецах), раскиданных по всем клеткам организма в дезоксирибонуклеиновой кислоте (ДНК). Поразительно, сколько знает про нас наука!
А ещё наука выяснила, что клетки организма человека живут сильно меньше самого человека. Клетки появляются, какое-то время функционируют и умирают. А умерев, выводятся наружу со всякими шлаками. Вместо них появляются новые и так по кругу. То есть человек постоянно самообновляется. В смысле, самообновляются его клетки, но раз человек состоит из клеток, то можно говорить о постоянном самообновлении человека.
А где там “я”? В каких клетках? Если они всё время новые, как мотоциклисты из анекдота?
Раньше в Москве на Воробьёвых горах много лет была традиционная точка сбора мотоциклистов. Собирались они каждую субботу мотосезона. Потом их разогнали. Байкеры на ней точно делились на две группы: ближе к церкви кучковались “чопперы”, “крузеры”, “грандэндуры” и прочие большие рычащие кони с владельцами в коже и заклёпках; а к смотровой площадке жалась молодежь на спортбайках.
И как-то один из молодёжи пошёл к старикам:
— Мужики, что мы всё порознь? Давайте, что ли, познакомимся, пива вместе выпьем?
— Пацан, а смысл? Вы же каждый год разные.
Согласимся, аналогия с буддийской колесницей прямо-таки напрашивается. Видите, по-научному как лаконично получается? Правда, мы про историю науки ничего не рассказывали. Ну, про историю как-нибудь в другой раз.
Все эти рассуждения слушает монотеист и качает головой: вот, ведь, заблудшие души. А о душе не думали? Вечной и неизменной?
Давайте подумаем о душе. Встанем на позицию монотеиста. Во-первых, душа вечна, но не извечна. Души создал Бог. То есть она своим существованием обязана не сама себе. Душа монотеизма — это не атман индуистов. Во-вторых, а является ли душа — “я”? Вот, продал человек душу дьяволу. Нет у него уже души, по меньшей мере, как своей. Своё “я” у него осталось? Осталось. И как быть с людьми, которые отрицают существование у них души? Да, они заблуждаются. Но существование “я” они не отрицают. И вряд ли они согласятся, что душа и “я” — это одно и то же. Ну ладно, допустим, с точки зрения монотеиста еретик и атеист, отрицающие наличие души у человека, находятся в мороке и заблуждении, и опираться на то, что они думают — это опираться на мнение безумца. Допустим. Но верующий человек может пожертвовать своим “я”? Ответ очевиден. А жертвует ли он при этом душой? Ответ тоже очевиден. Стало быть, душа — это не “я”.
Можно и дальше искать “я” в сущем с тем же успехом с самых разных позиций. Кого эти рассуждения не убедили — путь подумают сами. И результаты их раздумий так или иначе закончатся либо признанием упрямого факта несущественности “я”, или же признанием догмы о его наличии. Но догма — это не предмет сущего. Догма — это предмет веры.
Стало быть, “я” как сущего нет.
Всё, что мы сказали выше, упомянутый нами И. Кант поместил в одно предложение. “О “я”, сказал философ, мы ничего знать не можем, “ни что оно сущность, ни какой оно природы. Его можно сравнить с тем субстанциальным, что остаётся по устранению присущих ему акциденций но что уже недоступно познанию, потому что акциденции и были как раз тем, на основании чего я мог сознавать его природу”.
Но мы же не можем отрицать, что оно в каком-то другом качестве есть? Не можем. Оно же есть.
Значит, “я” есть не в качестве сущего, а в качестве данного.
Данное “я”
Чем отличается данное от сущего? Сущее — это то, что есть и существует. А данное — это то, что есть, но чего не существует. “Привычка свыше нам дана, замена счастию она,” — сказал поэт. Привычки у нас ещё нет, но она нам дана. Мы можем в себе привычку сформировать, а можем не делать этого. И поди нас заставь.
Другое дело сущее. Либо живи с ним, либо беги от него, либо уничтожай, игнорировать его сложно. Оно, сущее, упрямо как факт. Уж если оно оказалось в поле твоего зрения, то пиши пропало, живи теперь с этим, разбирайся. А что ты сделаешь с данностью? От данности ты никак никуда не денешься, это ж данность. Но зато данность можно взять, а можно не брать в расчёт. Смерть нам дана? Смерть — данность? Данность. Но ничто нам не мешает жить так, как будто смерти нет, что некоторые и делают. Попробовали бы они так с сущим гриппом, например, с температурой под 39. Не вышло бы.
Но раз данное, то нельзя не спросить: “Кем данное?”. Ага, стало быть, можно что-то сделать не с данным, а с тем, кто его тебе даёт. Или с отношениями с ним. Это уже кое-что. Какой-то свободой повеяло. Со свободой как-то приятнее, чем с несвободой. Не обязательно легче, но приятнее. Вот в таком благодушном настроении вернёмся к “я” как данности.
Кем нам дано “я”? Ну не самим же собой. Если бы мы сами себе дали свое “я”, то вопрос “что это такое” не вызывал бы затруднений. Стало быть, “я” нам дано Другим. Как только появляется рядом Другой, мир может (кстати, не обязательно) размежеваться на две части: его и мой. Его мир и мой мир. До него слово “мой” смысла не имело. А с ним обрело не только смысл, но и плоть, и кровь. Появилось “я”.
Получается, “я” имеет социальную природу. “Я” имеет смысл, когда появляется насущная необходимость выделить “другое я” и отделить себя от Другого. Мы сказали “социальная природа”, стало быть, невольно заговорили о социуме. А что такое социум? Социум — это же не простая совокупность людей. Простая совокупность людей — это толпа, которая мало чем отличается от стада. И не любая непростая совокупность людей есть социум. Община, например, это тоже не социум. Но и не толпа. Община — это братство людей с человеческим, “я” там не обязательно.
А вот когда собираются вместе “я”, получается социум. Социум — это совокупность “я”. И именно через “я” социум подчиняет человека себе. Инструментам подчинения "несть числа". Какие-то инструменты, вроде бы, безобидные. Какие-то могут быть человеку полезны. Но многие для него губительны. Настолько, что под их влиянием человеческое в человеке растворяется как кусок мяса в кислоте. Оказаться на месте куска мяса в кислоте — участь незавидная, хотелось бы её избежать.
А чтобы её избежать, следует как минимум задуматься: какую роль играет в социуме “я”? Что это в социальном смысле? И если через него нами манипулируют, то можно ли его не брать? А взяв единожды, можно ли отдать обратно? Что это, данное нам “я”? Зараза, которой можно переболеть (если повезёт), несущая конструкция, без которой мы такая же часть природы, как дерево, лев и крыса и поэтому за которую надо держаться? Или что-то вроде бейджа? Пошёл на работу — нацепил, пошёл с работы — снял.
“Я” — это собственность социума. Не наша, а его. Он настоящий владелец. Ведь кто настоящий владелец? Не тот, кто просто имеет, а кто может отдать то, что имеет. Нельзя отдать то, чем не владеешь, но можно владеть чужим. В кредит покупал кто-нибудь что-нибудь? Вот владеет Петя автомобилем, он его купил, он — автовладелец. Только купил он его в кредит. Делает с ним что хочет, но не всё. Решил Петя подарить этот автомобиль Маше. Может он это сделать, пока не вернул кредит? Может. Но только с разрешения настоящего владельца, банка, давшего ему кредит. И получается Петя никакой не автовладелец, а автолюбитель и автопользователь. Да ладно, если подарить. Он даже не может не застраховать его. Потому что не ему решать: страховать банку свою собственность или не страховать. То-то же и оно.
В какой форме социум владеет “я”? В форме знака. Знаки придумали люди. Изобретение гениальное. Круче колеса и ядерного синтеза.
Человек придумал интересную игру. Вот он что-то почувствовал (увидел, услышал, пощупал и так далее). Почувствованное — представил. Сложил себе о нём представление. А потом вообразил себе какую-то особую загогулину и решил, что эта загогулина будет обозначать именно это представление. И была просто загогулина, а стала знаком. Письменность Древнего Египта все видели? — самый наглядный пример. И стал знаками обмениваться с другими. И оказалось, что с их помощью Другому можно передать представление, которого у него покамест нет без необходимых для его формирования впечатлений. А потом человек решил означить другого человека, но так, чтобы не просто выделять его среди всех других представлений, а так, чтобы выделять его среди других людей. И дал ему имя.
У Маши и Пети родился ребёнок, мальчик. Что делают Маша и Петя? Сначала они, конечно, радуются (кто-то огорчается, но делает это явно по глупости, детям надо радоваться, это как минимум честнее чем огорчаться). А потом говорят: будет он Васей. То есть дают ему имя. Означивают его. И втолковывают ему постоянно: “Ты — Вася, ты — Вася, ты — Вася”. То есть свыкают сознание ребёнка с тождественностью всего того, что он может чувствовать собой, и знака “Вася”. Года в три ребёнок уже уверенно говорит “я”. И добавляет “Вася”. Чтобы не перепутали. Но это ещё не всё. Людей много, имён мало. Как отличить одного Васю от другого? В разных культурах разных социумов делают это по-разному. Обыкновенно привязывают к родителям. У русских культура патриархальная, привязывают к отцу. Чей Вася? Петин. Значит, Василий Петрович. Но этого тоже бывает мало, привязывают к роду. Петя у нас какого рода? Рода Пупкиных. Значит и Вася — Пупкин. Василий Петрович Пупкин. Всё, дело сделано.
Родился телёнок на ферме. Чтобы его не потерять и отличить от других, ему делают тавро. Знаете, что такое тавро? Берётся железная кочерга, на конце которой железная печать. Суётся в огонь, пока не покраснеет. А потом достают и прикладывают к коже телёнка: п-ш-ш-ш-ш, и запах горелого мяса. Телёнок орёт. Но ори не ори, а теперь ты не просто телёнок, а меченый. С тавром.
Вот имя — это такое социальное персональное тавро. Знак, которым обозначается “я” поименованного члена социума.
Кстати, то же делают со слонами. Но человек сложнее слона и телёнка.
Чтобы управлять телёнком, его достаточно поместить в стадо, обзавестись кнутом и умной собакой. С помощью этих нехитрых инструментов коровы идут куда надо и как надо. Вопреки распространённому мнению, кнутом их не бьют, и собака их не кусает. Это разовые акции. Потом достаточно просто страха, что могут ударить и укусить. Кнут щёлкает, собака лает, коровы с телятами идут куда надо.
Слон больше, сильнее и умнее коровы. Со слоном так не справишься. Слону нужен стимул. Его стимулируют. Наездник садится слону на загривок, а в руке держит стимул. Стимул — это такая палка. На конце палки острая пика и острый крюк. Ими тычут и дерут слоновую шею, плечи и уши. Это и называется стимуляцией. И слон становится послушным.
Человек умнее, хитрее и сложнее слона. И потом, люди задолго до Исаака Ньютона знали про третий его закон: сила действия равна силе противодействия. Здесь Ньютон ничего особенного не открыл, просто переформулировал. Любой идиот знает, что если дашь кому-то в рыло, то в лучшем случае немедленно получишь сам. А в худшем, ответят как-то боком, хитро и потом. Противодействие достанет. Поэтому люди, объединяясь в социум, стали в качестве точки приложения стимулирующего воздействия использовать “я”, имя.
Социальное “я” — это конечный инструмент манипуляции человеком социумом. Дотянуться до него можно бездной способов. На это “я” наматывается уйма всякое, за что можно дёргать и, постольку, поскольку “я” приросло к человеку, им управлять. Как куклой.
Сначала на нашего Васю наматываются обязательные социальные качества (послушный, воспитанный, и др.), поверх них — социальные роли (профессии, сословия, классы по Марксу, семейное положение, да что угодно), прицепом к ним давать права и так далее. В результате человек со своим “я” завернут в кокон социального. Кокон — это что? Это много накрученных нитей. Вот за них человека и дёргают. Ловко!
Но конечная точка приложения социальных усилий — это всегда “я” отдельно взятого человека.
Почему у социума это получается? По очень многим причинам. Но есть ли ахиллесова пята социального воздействия? Точка сборки, краеугольный камень? Есть. И это не “я”. Это — отождествление человека со своим “я”. Пока оно есть — социальные механизмы работают. Если его нет — в тонко отлаженный социальный механизма будто песка насыпали. Воздействие не исчезает вдруг, но возникают проблемы. И прогрессируют, и прогрессируют.
Засыпьте в масляную горловину своего кредитного автомобиля стакан песка. Не жалейте, всё равно автомобиль не ваш, а банка. И договором это не запрещено. Заведите его, покатайтесь, понаблюдайте. Вот и социум также корёжит в отношении человека, для которого “я” — просто знак, наравне с другими знаками. Так человек получает свободу от социума.
Мысль о связке имени и социального не нова. Люди меняют имена и фамилии не просто так. Писатели и художники берут себе псевдонимы и работают под ними. То, что они могут себе позволить под новым именем, запрещено под старым. Если не прямо запрещено, то, как минимум, может быть чревато нежелательными последствиями. Монах любой традиции, принимая постриг, принимает новое имя. Со старым он не может уйти из мира. Старое имя принадлежит миру, и он вместе с ним. Со сменой имени они меняют своё “я”. Но смена имени проблемы не решает. Так, лошадь, недовольная наездником, могла бы поменять себе уздечку. А вот если бы она могла эту уздечку снять и одеть самостоятельно, то это уже была бы не лошадь.
Ловушка — не в “я”. Ловушка в безусловной идентификации себя самого с “я”. Подчеркнём в последнем предложении слово “безусловной”. Как только вы ваше “я” прирастили к своей личности (что бы вы под “личностью” не подразумевали), так сразу вас за ваше “я” начнут вертеть и крутить так, как им (кто бы это не был) не заблагорассудится. И вы попадаете в ситуацию тотальной несвободы.
А свобода, как мы знаем, лучше несвободы. Нет? Ну, если нет, живите в обнимку со своим “я”. А если да, то не попадайте в его ловушку.