Отказ от времени
Анри Пуанкаре в книге “Наука и гипотеза” озвучил и обосновал смелую для своего времени мысль: геометрия — не наука, а лишь удобный способ описывать наблюдаемое пространство. И, конечно же, далеко не единственный. А из всех известных геометрий эвклидова (которую учат в школе), всего лишь наиболее удобна для описания пространства, непосредственно воспринимаемого невооружённым глазом. Другие геометрические системы, построенные на ином аксиоматическом фундаменте (Лобачевского и Римана, например) очень неудобны с точки зрения обывательского взгляда на мир, но в других условиях (например, у условиях выгнутой или, наоборот, вогнутой поверхности) оказываются оптимальными с точки зрения расчётов и использования.
Это замечание может навести на раздумья о том, а сколько ещё таких “интуитивно очевидных” понятий, концепций, теорий и прочего мы используем для описания реальности, полагая их за сущность самой реальности? Поразмыслив в эту сторону, можно составить внушительный список, способный свести с ума обывателя. Но для расширения собственной картины мира упражнение полезное.
А если задуматься о решении задачи расширения картины мира, то можно ведь и додуматься до мысли, что расширять картину можно по-разному. Принципиально по-разному. Можно очертить границу известного, всё что за ней назвать terra incognita, и далее методично разведывать и присоединять новые земли. А можно сделать ход конём: направить внимание не на содержание самой картины, её достаточность, непротиворечивость и другие свойства, а на принципы, на которых построено её описание. Как с геометрией в описании пространства. Описать его не на евклидовом языке, который нам известен со школы, а на языке Лобачевского, например. И не окажется ли тогда вдруг, что часть границ, которые казались естественными, а порой и незыблемыми, окажутся вдруг мнимыми? А что-то, наоборот, описанное и ясное, окажется всего лишь иллюзией?
Вопрос только в том, что может быть тем основанием, отрешение от которого способно совершить такой переворот сознания без напрасного усложнения усвоения картины реальности. Геометрия навряд ли. Да, совершенных прямых в действительности не существует. И даже свет перемещается не по прямой, как учат в школе и на первых курсах физмата. Но на бытовом и даже планетарном уровне отклонения настолько невелики и для их описания требуется настолько сложный математический аппарат, что мы можем этим попросту пренебречь. Эвклидова геометрия, пожалуй, занимает своё заслуженное место в наших представлениях об окружающем пространстве. Может, что-то ещё, что касается самого что ни на есть бытового и насущного? И, кто знает, может, это что-то ещё пошатнёт и евклидов подход к наблюдению за окружающим миром?
Вероятно, ответ на этот вопрос может оказаться неоднозначным, и, скорее всего, таких ответов множество. Но один из них лежит буквально под носом.
Давайте попробуем покачать этот axis mundi обывательской картины. Начнём с рассуждений о том, откуда мы вообще взяли такое понятие как время, и что мы под ним на самом деле понимаем.
Отбросим чепуху вроде “мера длительности существования объектов”. Она вызывает слишком много вопросов: а что есть длительность? А где границы этих объектов? Какой критерий объективности? Яблоко — объект? А идея? Ведь мир даётся нам в первую очередь не в объектах и их длительности, а в ощущениях. Как мы их (ощущения) фиксируем для последующего осознания?
В первую очередь мысленно. Мысли же наши выстраиваются в последовательность. Не мыслить мы умеем: хоть это и не такой простой навык, как может показаться. А вот думать одновременно две мысли — нет. Мы можем создавать иллюзию одновременности, —быстрым переключением между мыслями, — но, тем не менее, в каждый момент ум захватывает толко одну мысль. А всего мыслей много и они за счёт дискретности ума (не сознания или мышления, а именно ума, нельзя путать эти различные понятия) выстраиваются в последовательность. То есть у каждой мысли есть соседи. Одного соседа мы называем предшествующей мыслью, другого — последующей. Соответственно одну половину последовательности мы называем прошлым (уходящим в бесконечность, в которой мы настойчиво ищем начало), а другую будущем (тоже уходящем в бесконечность, где мы обязательно пророчим конец). А саму последовательность — потоком сознания. Пытаясь как-то обозначить интенсивность или напор этого потока, мы вводим понятие времени.
Пожалуй, лучшая метафора о времени была предложена Аль-Фараби в IX веке: “В долине между двух гор безначальности и бесконечности течёт река, которую мы называем временем”.
Наблюдения за внешнем миром дают нам повод принять за само собой разумеющееся цикличность времени (солнце входит и заходит), его равномерность и даже можно домыслить его детерминированность.
А является ли время таким уж одинаковым для всех?
Известно, и многие подтвердят это собственным опытом, что в ситуации смертельной опасности время буквально замедляется. То, что в нормальных условиях воспринимается как пара секунд, под воздействием адреналина длится гораздо дольше, иногда как будто даже минуты. За это время мы успеваем не только о многом подумать (“вся жизнь пролетела перед глазами”), но и много чего подметить, и не мало сделать. А иногда наоборот, в рутинной работе, не требующей включения мыслительного процесса, время пролетает незаметно (“вчера была среда, сегодня — понедельник”). Солнце, конечно, всходит и заходит и часики тикают, но что это больше? Свидетельство того, что мы “не так” ведём учёт времени, или это означает, что внешние факторы, выбранные нами для его учёта не так его учитывают?
Ответ на этот вопрос зависит от того, какого рода фактором время является: внешним, независящим от человеческой природы (и тогда это мы оцениваем его не так) или внутренним, являющимся её изобретением (и тогда уже речь о неправильно выбранным в конкретной ситуации инструментом его отсчёта).
Ответить на этот вопрос лучше научно. Чем хорош научный метод? У него есть масса ограничений, но продолжением этого недостатка являются его достоинства. Чем отличается научное открытие от открытия, сделанного любым другим методом познания (например, методом йогического созерцания)? Тем, что научное открытие не считается таковым, пока не будет строго и рационально доказано в соответствии с наблюдаемыми феноменами. Иными словами, оно должно быть экспериментально подтверждено и эксперимент этот должен обладать свойством воспроизводимости. Наука не до всего может дотянуться, но до чего дотягивается, то уж наверняка, и так, что провешивает перила, по которым любой, обладающий достаточным интеллектом и знанием, сможет тоже дотянуться. Это не значит, что любое научное открытие — это истина в последней инстанции. Это означает лишь то, что это феноменальная истина, которую мы можем воспринять органами чувств. И если не непосредственно, то с помощью изобретений, которые эти чувства обостряют (как телескоп обостряет наше зрение).
Что нам говорит о времени наука?
До XX века она о нём ничего не говорила. Мы использовали время не как объективный научный факт, а как общепринятое неотрефлексированное средство для измерений в научном познании. Но когда дело дошло до микро и макро мира оказалось, что наше субъективное время никак в сущность природы не вписывается. В космологии пришлось отказаться не только от времени, но и пространства в нашем обыденном его понимании. Оказалось, что для описания Вселенной пришлось отказаться от независимых друг от друга абстракций пространства и времени, и ввести новую: “пространство-время”. А в мире квантовых величин время ещё более размытая и странная величина. Да ещё и “течь” может в обе стороны.
То есть в “объективном научном” мире такая универсальная сущность как время — отсутствует. Нельзя сказать, что его нет, но в разных условиях оно означает разное и обладает разными свойствами. Другими словами время, как и упомянутая выше геометрия (и это наверное единственное что их объединяет) — это всего лишь ментальная конструкция, помогающая нам каким-то образом наблюдаемые явления понять и описать с известными ограничениями. И в зависимости от изучаемых обстоятельств наблюдаемой реальности, выбирается тот или иной её вариант.
Это весомый аргумент в пользу того, что наше бытовое время, в котором мы измеряем свой рабочий день, жизнь, наконец, историю — сугубо человеческая “придумка” для взаимопонимания. Такая универсальная интерсубъективная реальность, используемая для описания изменений, как деньги — для товарообмена.
Напомним на всякий случай, что такое интерсубъективная реальность.
Реальность, в том виде, как она представляется обывателю, можно разделить на три типа.
Объективную — это то, что существует независимо от человека. Субъектвную — то, что определённо есть, но является объективным фактом лишь для единичного субъекта (например, зубная боль. Боль соседа не пощупать, ни увидеть, не измерить, то это не значит, что её у него нет, для него она куда более реальна, чем масса объективных вещей вокруг). И, наконец, интерсубъективную. Эта такая выдуманная реальность, которую явно или неявно несколько людей договорились считать объективной (в этом абзаце мы изложили всю философию Юваля Ной Харрари, если, конечно, он настоящий автор этого деления).
Значит, время — фактор скорее внутренний, изобретённый людьми для людей, чем внешний от нас независящий.
Но этот вывод не даёт пока ответа на поставленный выше вопрос: время для всех одинаково, или нет? Мы можем согласиться с его интерсубъективной природой. Но если эта природа едина для всех независимо от внешних обстоятельств, то есть при любых внешних обстоятельствах разные группы людей договаривались бы о феномене времени всегда одинаково, то это одно. А если по-разному, то другое.
Оказывается, в разных культурах в истории человечества время воспринималось и представлялось сильно по разному. Для одних — это была “стрела”, направленная в будущее. Для других — в прошлое (“Сколько лет твоей змее?”, — спросил А. Пятигорский уличного факира на улице Бенареса. “Если считать с сегодняшнего дня, то одиннадцать”, — ответил тот). Для третьих обладало циклической природой, то есть каждый год или несколько буквально начинались сначала (древние культуры Среднего Востока и некоторые с Американского континента). То есть в зависимости от обстоятельств, уклада и мировоззрения люди, пребывая в общей реальности, под “временем” понимали ровно то, что было им удобнее.
Что это всё значит? Это значит, что и мы можем за время принять то, что нам удобнее без ущерба для адекватности картины мира, и в то же время отличное от общепринятого. И с этой точки зрения по-другому посмотреть на то же, и, возможно, дать место в своей картине чему-то новому.
Это был бы интересный эксперимент, но будем смелее.
А сможем ли мы при описании собственной картины мира отказаться от времени вовсе? И что нам это сможет дать? Забегая вперёд: да, можем. И даст многое. И чтобы это не просто понять, а явно почувствовать (а заодно и сэкономить усилия на объяснения, понимание и усвоение), давайте проведём мысленный эксперимент.
Допустим, встретились мы с вами как-то на Красной площади под курантами и вычеркнули из своих картин мира всё что так или иначе касается города Москвы, кроме единственных двух фактов. Первого — что Красная площадь со Спасской башней расположена в центре Москвы, и второго — что в Москве есть замечательное во всех отношениях место под названием Воробьёвы горы. Сложив эти два факта вместе, мы решили совершить пешую прогулку до Воробьёвых гор. Но, поскольку ничего больше про Москву в нашей картине мира нет, то мы стали спрашивать прохожих, и по их советам добрались таки до пункта назначения. Спустились по Васильевскому спуску к Москве-реке, прошлись по Кремлёвской и Пречистенской набережной до Крымского моста, перешли по нему в Парк Горького, дошли до Нескучного сада, поднялись по нему до нового здания Академии наук, и по улице Косыгина часа через два после старта вышли к смотровой площадке на Воробьёвых горах. По пути советуясь с прохожими о выбранном пути, любуясь окрест и вспоминая школьные годы.
После такой прогулки Москва в каком-то виде отчасти в нашей картине мира появилась и заняла своё место. Как мы можем её там отобразить?
Мы можем последовательно во времени сложить цепочку наблюдений и сопутствующих им событий (в половину второго мы встретили колоритного старика с трубкой, который посоветовал перейти через Крымский мост, в два нас чуть не сбил хипстер на электросамокате в парке, в двадцать минут третьего мы познакомились с шахматистами в шахматном домике Нескучного сада и т.п.) и получить подобие ожерелья фактов и впечатлений на нитке времени.
А можем поступить иначе: мы можем мысленно составить пространственную карту нашего маршрута, разместив на ней всё что мы видели, и отталкиваясь от места на карте извлекать из памяти впечатления.
В одном случае — у нас получилась историчная картина. В другом — топологическая.
И та, и другая по-своему хороши. Первая обладает преимуществом перед второй хотя бы тем, что её легче передать. Нарратив порождает эмоции, и потому лучше запоминается. Вторую на словах передать гораздо сложнее. Но давайте наш эксперимент продолжим.
Вдохновившись удачной прогулкой, мы решили продолжить изучение Москвы таким же манером. И стали по выходным делать двухчасовые прогулки по разным местам, тем самым расширяя свою картину Москвы.
Несложно понять, что вскоре историчная картина станет сильно проигрывать топологической по целому ряду причин.
Во-первых, описание Москвы в историчной картине со временем превратится в объёмный, затянутый и запутанный рассказ, который не то что передать, а и запомнить целиком и без противоречий сможет человек разве что с феноменальной памятью.
Во-вторых, невозможно обойти значимый кусок города и не побывать по несколько раз в одном и том же месте. И если тот же Крымский мост в топологической картине — это единственный в своём роде, то в историчной — Крымский мост летним утром и зимним вечером суть две разных бусины на нитке времени. Это будут два разных Крымских моста.
В-третьих, решать в историчной картине задачу “пройти из произвольного пункта А в произвольный пункт Б” на порядок сложнее, чем в топологической. И путь проложенный по топологии будет почти наверняка проще и короче.
Ну и наконец, историчная картина не подсвечивает лакуны познания. Рисуя топологию пространства, мы можем обнаружить пустые области, окружённые ранее исследованными. Из чего сможем сделать вывод, что скорее всего и почти наверняка, там что-то есть. Историчная картина нам такой возможности не даёт.
Дальше эксперимент продолжать не будем. На примере расширения территориальной картины мы видим, как включение в её основу времени, как обязательного базового элемента, существенно сужает её и одновременно усложняет.
Почувствовав разницу, можно попробовать применить топологический подход к описанию чего-то отличного от территории. Например, самого себя. Потом перенести его на описания каких-либо отношений. И так далее. И сравнить получившееся с историчным. И почувствовать разницу. Может оказаться (что очень вероятно), что в ряде случаев описывать топологию будет проще и естественнее, чем создавать историю.
Однако, картина мира в голове обывателя, — не территории планеты Земля, а мира вообще, — носит скорее исторический, нежели топологический характер. “В то время”, “при той исторической перспективе”, “когда-то — тогда-то”, “сначала — после” служат как будто надёжными указателями на факты и обстоятельства. И вместо того, чтобы обратить внимание на узость, избыточную сложность и противоречивость, порождённые историчным подходом, мы как будто бы удивляемся им как неожиданным парадоксам и совпадениям, и с видом знатока сами себе (не другому!) выдаём сентенции вроде: “да, история циклична” или “история учит”. Или ссылаемся на свой или чужой опыт. Тем самым пряча от себя широту окружающей реальности, подменяя её тёмными узкими закоулками переплетённых историй, заодно обнажая собственные лень и дремучесть ума, хорошо, если прикрывая их избыточной эрудированностью.
Сказать, что времени вообще нет, или же сделать вывод о том, что любое использование времени в построении и расширении картины мира — это глупость и тупиковый путь, конечно, вульгарность и глупость.
Но, тем не менее, признаться себе в том, что время в абсолютном его значении — это враг, стоит. Не потому, что приближает старость и делает радости мимолётными, но в первую очередь по той причине, что обязательное его использование существенно сужает картину мира, что, в свою очередь, работает против человеческой природы в смысле предназначения.
Всё же, стоит научиться отказываться от времени. Положить его в надёжно запертый ящик в сознании и доставать лишь по редкой необходимости. Не только потому, что в завязанных на него картинах слишком много чего “прячется” за углом и в таинственных чёрных дырах реальности. И не потому, что оно как минимум порождает страх, подавляет любопытство и лишает нас радости, которую можно было бы подбирать под ногами, а не искать с фонарём при свете дня. И не по той причине, что время сводит представления о многомерной реальности до линейного (в лучшем случае — плоского) чертежа, со всеми связанными с этим издержками и недостатками. Хотя это всё так и есть.
Но потому, что свободная от него картина мира может принять внутрь себя почти любую историю без искажения реальности. И наоборот, породить нарратив своего описания на языке собеседника.