Горе от ума

Поводом к сегодняшнему разговору послужил комментарий к предыдущему: “Учение и активное познание мира вокруг сильно поможет знать “что делать”. Обычно умные, образованные (даже житейски) и активные люди не испытывают с этим затруднений. Дальше горе от ума начинается”. Горе от ума — очень точное, трагичное замечание. Поэтому будем говорить об этом горе. И почему это горе — не беда.

Есть старый не добрый анекдот. Армянское радио спрашивают: “Чем отличается горе от беды?”. Говорит армянское радио: “Представьте себе, что разбился самолёт со всем составом политбюро, и все погибли. Это — горе. Это — большое, всенародное горе. Но это горе — не беда. Беда — что они все одним самолётом не летают”.

Собственно беда от горя отличается тем, что она фатальна, отменяет все возможности и оставляет одну безнадёжную беспросветность. Опять же, беда либо “может быть”, либо “случилась”. Это событие, факт. Горе же — это состояние, качественная характеристика жизни, оно может “быть”, а может и “не быть”. Горе устранимо по своей природе. И горе от ума в этом смысле ничем не отличается от любого другого горя.

Попробуем заняться его устранением.

Что такое ум, от которого такое горе? Ум — это такая четверичная конструкция, как табурет. Во-первых, это способность к различению. Во-вторых, это способность определять (называть) различаемое, давать ему уникальное имя, характеризовать. И, наконец, это способность складывать различённое и наименованное в цельный смысл и совершать обратную операцию: раскладывать смысл на составные взаимосвязанные элементы, то есть выполнять операции понимания (синтеза) и объяснения (анализа).

Подчеркнём существенную разницу между пониманием и объяснением. Понимание — результат синтеза. Объяснение — результат анализа. Причём не любой синтез есть понимание, можно собрать из кусочков реальности чёрт знает что не имеющее ничего общего с действительностью. Но практически любой анализ является объяснением, вопрос лишь в том, насколько исчерпывающим и убедительным.

Описанный нами конструкт — это идеальный образ ума. Обыкновенный обывательский ум худо-бедно справляется с анализом смысла, — если последний для обладателя существует, — а вот сложить мозаику различённого в целое ему удаётся гораздо хуже. И если собственными объяснениями он остаётся более-менее довольным, то пониманием — не очень и не всегда. Плохое объяснение чревато разве что досадой. А вот плохое понимание чревато “столкновением с действительностью”. Как минимум это проявляется в виде когнитивного диссонанса, — что само по себе уже неприятно, — а как максимум последствия могут быть куда серьёзнее вплоть до фатальных. Впрочем, обыватель не чувствует себя от этого шибко ущербным: треногий табурет тоже табурет. Троичный ум не перестаёт быть умом. Чтобы избежать неприятных и фатальных последствий недостатка понимания, обыватель начинает рассуждать, то есть выходить на понимание через обратную процедуру объяснения. Система достижения понимания через объяснения (во множественном числе) называется методологией, частный случай её применения — методом. Этого обывателя мы видим каждое утро в зеркале. Все мы, хоть и немного, но методологи.

И вот в процессе рассуждений наш рассудок, не видя целого, вооружённый одной лишь методологией, — неизбежно, в силу своей природы, — заводит нас в ловушку времени. Опасаясь негативных последствий ложного понимания, мы начинаем последовательно связывать “факты” друг с другом, выстраивая их в возможно непротиворечивые цепочки. Одной цепочки справедливо кажется недостаточно, и рассудок как бешеный 3D принтер начинает лихорадочно плести густую сеть объяснений, пытаясь тем самым воссоздать истинное целое. Тем самым мы низводим возможности ума до возможностей рассудка и попадаем в мир запутанных последовательных причинно-следственных связей, в которых рано или поздно путаемся окончательно и нам не остаётся ничего иного как сказать себе “стоп” и убедить самих себя, что ничего другого, кроме рассудочно-сконструированного на самом деле нет. А если что-то такое есть, то отбросить его как “ложное”, “неправильное”, “ненужное” и так далее (подставить по вкусу).

Почему мы говорим про ловушку? Потому что в неё можно не попадать. Почему это ловушка времени? Потому что время — это необходимая категория любого объяснения, ведь суть последнего заключается в последовательности аргументов.

Образно представьте, что вам надо освоиться на местности. Вы можете погулять по ней, крутя головой с широко открытыми глазами, или даже залезть с подзорной трубой на какую-нибудь гору и посмотреть внимательно на всю её сразу, чтобы потом нанести увиденное на карту. А можете ползать по этой местности с завязанными глазами и переносить на карту результат вашего исследования. Что-то у вас получится в обоих случаях. Но чтобы это что-то соответствовало реальной местности, во втором случае ползать придётся очень долго. И, скорее всего, как бы вы не старались, а результат всё равно будет похож на действительность лишь в каком-то приближении. И если в первом случае у вас появляется готова и целая картинка, образ, то во втором — последовательная цепочка наблюдений, которую ещё надо переварить и связать. Картинку можно представить всю и сразу. Описание цепочки требует времени.

То есть рассудок хорош и замечателен, когда он отталкивается от цельного образа. Но негож и ущербен, когда пытается такой образ создать.

Что нас заставляет “ползать”? Что нам мешает начать с восприятия цельного образа? Во-первых, страх: мало что мы в этом образе узрим и на что увиденное нас сподвигнет? Во-вторых — неведение. Неведение того, что есть такая точка, с которой мы можем обозревать действительность. К неведению мы вернёмся позже, пока разберёмся со страхом.

Страх, который, по сути, схож со страхом ребёнка, закрывающего глаза и тем чувствующим себя в безопасности, не фатальный, он преодолеваемый. Гораздо страшнее отказаться от времени и перейти из временного режима восприятия в режим вечности.

Вечность нам кажется чем-то холодным, чужим, пустым и бесконечным. Нам кажется, что это какой-то потусторонний мир, чтобы попасть в который, надо распрощаться с миром привычным. Вечность кажется бесконечной и бескрайней, мы боимся пустить её внутрь себя, чувствуя себя ограниченными и конечными. Хотя, на самом деле, всё как раз наоборот. Не следует путать вечное с бесконечным, а бесконечное — с бескрайним. Вечность — это не отсутствие границ. В первую очередь вечность — это отсутствие времени. И во вторую — это ясность доступного в моменте. Это тот же самый тёплый ламповый мир, только сразу и целиком, без тёмных углов и белых пятен. Математически — это интеграл по времени. Это и есть тот образ, от которого следует отталкиваться рассудку. Это то, что даётся нам с самого начала, от чего мы не только не заболели и не умерли, а наоборот начали собственного говоря жить. У вечности нашей личности есть ясная и понятная граница — это смерть. Смерть — не конечный пункт последовательного путешествия. Смерть — это граница пространства жизни. Любой обыватель неосознанно это чувствует. Идиомы “приблизиться к смерти”, “избежать смерть” не кажутся ему бессмысленными. Смерть может быть рядом, может быть далеко, мы вольны, ограниченные пространством своей жизни жить и действовать с учётом этой границы (что мы, собственно говоря, и делаем).

Словом, вечность — это не страшно. Скажем так, её отсутствие гораздо страшнее. Вслепую всяко страшнее, чем с открытыми глазами. Открыл глаза, испугался увиденному, привык (ребёнок при рождении орёт от ужаса). А вот если глаза не открывать, то страшно постоянно — это ужас без конца.

А что же это за точка, с которой обозревается вечность? Это точка нашего сознания. Здесь расшифровывать это не будем, это тема отдельного даже не разговора. Но зафиксируем этот пункт себе на помыслить на досуге.

Отказ от восприятия вечности имеет интересные и далеко идущие последствия. Причём, восприятие вечности может быть как осознанным, — к чему мы здесь призываем, — и неосознанным. Что не так здорово, но всяко лучше, чем отказ от восприятия вечности вообще.

Опираясь на рассудок без первично воспринятого образа (образа не важно чего, не обязательно образа всей жизни, можно говорить об образе любого объекта, любой проблемы, любой задачи), мы попадаем в ложные петли рациональности, ведь рациональность — требование к аргументации. Аргументация — атрибут объяснения. А объяснение — заложник времени.

Апологеты научной картины мира с этим утверждением не согласятся. Они могут возразить, что научный, строго рациональный и понятийный тип мышления доказывает обратное. И далее будут многочисленные примеры: достижения медицины, технологий, и так далее. Но в их рассуждении есть изъяны. Грубо говоря, изъянов два: маленький и большой.

Маленький изъян кроется в позиции апологетов науки. Дело в том, что их позиция скорее религиозная, нежели рациональная. Забавно, что, противопоставляя науку религии, в науку они в первую очередь верят. А истово веря, a priory полагают её наилучшей в любом сравнении, и, естественно, тщательно оберегают объект своей веры от неудобной критики. И ещё бы им этого не делать, поскольку любая истинная вера — это краеугольный камень картины мира. Вышиби его — и прости прощай вся конструкция.

С рациональной позиции им бы следовало любое достижение науки привязать к какой-либо цели, — например, пять раз подряд задав детский вопрос “зачем?”, — а затем сравнить иные подходы её достижения. Скажем, один из бесспорнейших аргументов в пользу научной картины мира, научная медицина, здорово блекнет в сравнении с тибетской и китайской. И достижения массовости эффекта на поверку оказываются следствием не столько медицины, как таковой, сколько следствием организационных аспектов. Технологические достижения, казалось бы, не вызывают сомнений, хотя римские акведуки и остатки древних цивилизаций: от титанических конструкций до сложнейших ирригационных систем наводят на определённые размышления в сторону; но стоит только задать эти злосчастные “зачем?” и, вооружившись аргументами истории и археологии, при всей скудности их выбора, непредвзято посмотреть на возможность достижения тех же целей, но с меньшими издержками и неприятными побочными эффектами, так сразу достижения покрывает патина сомнения в их целесообразности.

Эту тему можно развивать долго и со вкусом, но делать мы этого не будем. Во-первых, давно и лучше сделано до нас. А во-вторых — это всего лишь маленький изъян. Есть в их рассуждении есть и большой.

Большой изъян в возражениях защитников рациональности с позиции науки заключается в том, что сама наука — совершенно не рациональна. Это становится ясно как день при самом поверхностном беспристрастном (с пониманием исторического и культурного контекстов научных открытий) изучении истории науки. Но, скажете вы, неужели миллионы учёных этого не видят? Полагаем, что учёные в большинстве своём это видят. Но дело в том, что стоит различать учёных и научных работников. Научные работники, занимающие низовые уровни организационной пирамиды научной деятельности, и составляющие девять десятых огромного тела науки, действительно действуют с строгом соответствии с научными методологиями и законами рациональности. Но вот сама наука движется не столько научными работниками, сколько учёными, интуитивно “схватившими” некий цельный образ (то есть совершивших антирациональную сознательную операцию) и выдвигающими завиральные с точки зрения научной методологии и принятой в научном мире картины мира идеи, объясняющие этот образ. И далее, используя все доступные им средства: манипуляции, подкуп, обман, апелляции к чувствам и эмоциям и т.п. (в длинном перечне которых рациональный аргумент грустно плетётся где-то в хвосте богатого арсенала убеждения) проталкивают-таки эти идеи в научный мир. Успешно затащенные таким образом идеи могут десятилетиями жить на позиции голого убеждения, пока, наконец, армия научных работников не дотянется до них щупальцами рациональности: подтвердив или опровергнув.

Словом, наука — не палочка-выручалочка. Ничего не хотим сказать про неё плохого. Наука — замечательный инструмент, но, как всякий инструмент, обладает границами применимости. Более того, наука — это один из ярчайших примеров традиции как явления. Вся критика, которая обрушивается на науку, претендующую на единственность и неповторимость в познании мира, справедлива относительно любой другой рациональной традиции. Это вообще не критика науки как таковой, это критика рациональности. Но не рациональности вообще, а рациональности, стремящейся выдавить за ойкумену сознания нерациональные подходы и традиции.

В частности, рациональность привязывает нас ко времени и огораживает от вечности. Собственно, это есть другой название “горю от ума”. Что такое “рациональность”? Это “горе от ума”. А что такое “горе от ума”? Это “рациональность”.

Значит ли, что рациональность — это плохо, а нерациональность — это хорошо? Разумеется, не значит. Плохо, когда человек кастрирует свой ум в пользу либо одного, либо другого. С какой стороны он себя не обрежет — будет выглядеть уродом. И будет очень от этого страдать. В некотором смысле, страдание от отсутствия рассудка, это тоже “горе от ума”, не так ли?

Кажется, можно подводить итог нашему разговору. Горе от ума заключается в догматичном самоограничении собственного ума. В наших теперешних условиях, наиболее распространённое, можно даже сказать: вездесущее самоограничение — это ограничение рассудком: ограничение рациональным подходом к осмыслению реальности, ограничение временем. И, кажется, мы сказали достаточно, чтобы стало понятно, что это горе — не беда.

Ну а напоследок наглядный будничный пример превосходства вечности над временем, образа над индукцией, иррационального над рациональным. На примере манипуляции.

Есть категория людей, которые принципиально не используют в общении инструмент манипуляции. Интриги, хитрости, обман находятся вне сферы их интересов. И не только потому, что они это считают по каким-то моральным причинам для себя непозволительным, сколько просто по ненадобности. Обладая, говоря в нашей терминологии, цельной и богатой картиной мира, они видят дальше и больше хитрецов. В результате практически любой, кто пытается с ними хитрить, попадает впросак. Разумеется, тот, кто хитрит, объясняет это тем, что манипулируемый оказался хитрее, и “перехитрил”. В результате получается забавный эффект. Те, кто от слова совсем не использует манипуляции и интриги слывёт самым страшным интриганом и манипулятором.

В чём разница их восприятий? У первых горизонт дальше, чем у вторых. И там, где вторые вынуждены “просчитывать ситуацию”, вторые изначально видят её как она есть. Первые рационально просчитывают маршрут на карте, другие держат в голове образ карты целиком.

Это можно изобразить на геометрическом примере. Представим себе действительность субъекта как область на белом листе. Как себя чувствует тот, кто всю эту область видит? Он находится в состоянии спокойного её созерцания и, в зависимости от обстоятельств и по собственной воле занимает на ней то положение, какое сочтёт нужным. Он, образно говоря, находится везде и сразу. А как себя чувствует тот, кто видит крохотный её пятачок вокруг себя? Он нервничает, суетится, пытается “вычислить” что находится за пределами видимости. Не зная, с кем, где и как он сможет столкнуться и при каких обстоятельствах, он испытывает соблазн обеспечить себе оптимальную траекторию движения, устранив со своего пути возможных конкурентов. Но как можно устранить конкурента оттуда, где нет ни тебя, ни его? Обманув и перехитрив, отправив его обманом в одну сторону, а самому пойти в другую, себе нужную. Но куда-бы он вместе со своим “пятачком видимости” не передвигался, он всё равно встречает того, кого пытался увести в сторону. Иначе, как встречными интригами и коварством, он объяснить себе это не в силах.

Можем ли мы сказать, что хитрец заложник времени и горя от ума, а условный “мудрец” пребывает в вечности и свободен от оков рационального рассуждения? Относительно поля, на котором разыгрывается партия манипуляции можем.

А можем ли мы настолько “прокачать” свой ум, чтобы видеть всё, сразу и навсегда? Жан Поль Сартр с позиции экзистенциализма полагал такое стремление исконной человеческой страстью преобразования “для-себя” во “в-себе”, идеальным результатом которого является полная потеря себя и основание бытия, являющегося причиной самого себя. Или, другими словами, основания того, что по мнению Сартра (с которым мы не согласны) религии называют Богом.

Но, как говорит Коран (и не единожды): “Нет бога кроме Аллаха”. и “Аллах самый хитрый из всех хитрецов”. Догадайтесь, в контексте нашего разговора, почему.