Персона

Добрый день. Вы просили меня написать о страховом случае в “Музее грёз”, но вот уже который день я сажусь за пишущую машинку и слова упорно отказываются ложиться на бумагу. Дело даже не в том, что трудно представить результаты расследования по случаю, скорее в том что сегодня это сделать практически невозможно. Виноваты не какие-то особые обстоятельства, но скорее время в которое вряд ли возможно выкроить хоть часть истины, хотя бы часть настоящего из насквозь искусственного мира. Надеюсь, что это письмо пусть и не даст конкретного ответа на вопрос наступил ли страховой случай или нет, но хотя бы оправдает столь длительное время ответа. Поверьте, я бы сам хотел скорее закончить, но обстоятельства упорно отказываются подходить друг к другу.

Расследование началось, как и любое другое. Как оказалось, каждая столичная картинная галерея застрахована по самые уши и создаётся впечатление, что для них выгоднее было бы не выставлять произведения искусства, а только и делать, что инсценировать их утрату. Так и мне казалось поначалу в случае с пропажей “Большой Медведицы”. Особенно явно мои опасения подтвердились, когда владельцем “Музея грёз” оказался всем нам хорошо знакомый по многочисленным страховым махинациям еврей Ами. Он сразу узнал меня. Несколько лет назад, когда я только начинал работу в отделе безопасности Ами пытался заявить о гибели в пожаре ломбарда украшений на шестизначную сумму. В дальнейшем все “сгоревшие” вещицы были найдены в гараже его родственника. Поэтому когда мы снова встретились Ами начал громко восклицать: “Таки не подумайте, на этот раз всё точно и бесповоротно пропало”.

Правда удивляться стоило не новой профессии Ами в качестве управляющего галереей, здесь всё было последовательно. Старый еврей всегда тянулся к местечкам в которых хранятся недоступные его скромному кошельку артефакты. Удивительной была сама похищенная вещь. Сквозь тысячи заверений Ами о своей непричастности к похищенной картине, всё же удалось выудить суть. Страшно представить что сейчас нынче в цене у держателей пяти процентов мирового капитала. Конечно, нейросети, токены, хамелеоны и прочие достижения современного мира были известны мне давно, но можно ли представить, что в будущем будет стоить миллионы? Можно ли представить, что одну единственную картину могут застраховать на сумму бюджета небольшого города?

Прежде всего стоит рассказать о самом художнике. Его звали, (но как оказалось это был всего лишь псевдоним), Феспий. Ами буквально молился на него и говорил, что это гений современности, а исчезновение “Большой медведицы” есть ни что иное, как преступление против человечества. Ценность же работ Феспия заключалась не столько во владении кистью, сколько в способе изображения. Ами долго объяснялся со мной сложными терминами, пока я не попросил пересказать суть простыми словами. Дело было в модели, которую Феспий выбирал для своих картин, её звали Ника. Конечно, у Феспия было множество иных работ, но известность он приобрёл исключительно благодаря работе с человеком-хамелеоном. Я всегда знал, что как только нейросети смогут генерировать не только цифровые изображения, но и внешность людей ничего хорошего не жди.

Когда художники и иллюстраторы остались без работы, то в моду вошли те, кто может “разговаривать” с нейросетями, те кто правильно задает машине запрос: здесь больше синего, здесь поиграть с узорами, здесь более объемно. Феспий был мастером своего дела, но особо талантливо он отличился работая с моделями-хамелеонами. Начав путь с актрисами, чей образ необходимо было корректировать под ту или иную роль, художник переключился на моделей. Прежде чем уйти в свободное плавание Феспий принял участие в нескольких показах одежды, где программировал внешность девушек на демонстрации модных нарядов. Там они и познакомились с Никой.

Феспий создал целую серию картин. Основной концепцией было то, что работы художник создавал обычными масляными красками, как это делалось, казалось, в прошлом тысячелетии. Единственным отличием было то, что созданный машиной, компьютером, цифровой программой образ Ники Феспий переносил на полотно обычной кистью. Причуды богатых отдавать за такое баснословные деньги, но дело было в уникальности. К каждой картине было привязано что-то наподобие персонального токена. Изображение нельзя увидеть в интернете, скопировать, сфотографировать. Любое дублирование работы тут же удалялось с устройства, а как только ты наводил камеру, то на экране было лишь мутное пятно. Холсты Феспия были недоступны цифровому оборудованию и это делало обладателя картин Феспия особенным. Кто бы мог подумать, что в наш век всеобщего глобализма главным товаром станет уникальность?

Выясняя обстоятельства пропажи оказалось, что работа пропала в момент реставрационных работ. Неделей раньше картину пыталась испортить натурактивистка. Это такой разряд молодых борцов за природную составляющую вещей. Натурактивисты противятся миру в котором облик человека может быть изменен вживленной биосетью, они были против полигамных браков, возможностью определить сексуальную предрасположенность человека еще до рождения и прочих радостей современного мира. Творчество Феспия натурактивисты считали издевкой над природой, над естественным ходом вещей и в первую очередь над самой идеей натурактивизма.

Многие говорят, что Вера Косич - девушка, что пыталась испортить картину серной кислотой - была просто сумасшедшей и никакого отношения к активистам не имела, но это придавало истории большую пикантность. На момент пропажи картины Вера находилась под домашним арестом и не могла быть причастной к исчезновению “Большой Медведицы”.

Как бы подводя итог, Ами указал на двух мужчин, что спорили в дальнем углу галереи. Они говорили о чем-то горячо жестикулируя руками. Их спор можно было бы принять за сцену ссоры двух любовников. Как только Ами подвел меня к ним возникла пауза. Одним из собеседников и оказался Феспий - художник, чья картина была похищена. Второй же человек ушел по английски не проронив ни слова. Слегка женственная, скорее модельная внешность удалившегося была не обманчива. Ами сказал, что покинувший был любовником Ники. Он также работал в модельном агентстве и по всей видимости между ним и художником были неразрешенные вопросы.

В любом случае Феспий отказался рассказывать в чем скрывалась причина спора и принялся, как и любой художник восхвалять собственные творения. Его жеманные движения рук прекрасно откликались моему типичному представлению о людях искусства. Зеленый шарф плотно облегающий шею придавал ему загадочный вид сложной натуры и не менее сложного творца. Казалось что каждая деталь одежды буквально кричит о его особом происхождении.

К Феспию у меня был один единственный вопрос. В силу специфики творчества на обозрение не было предоставлено ни одного изображения похищенной картины. Как можно было подтвердить или опровергнуть похищение “Большой медведицы”, если я даже не знаю как она выглядит? В страховом договоре были приведены лишь условные обозначения работы, а на мою просьбу описать изображение парой слов или хотя бы сделать небольшой набросок, художник оскорбился: “Серьезно? Опишите двумя-тремя словами ночное небо или закат у Финского залива?” Казалось, что своим образом “не от мира сего” Феспий пытался не столько придать загадочный вид своей натуре, сколько запутать расследование и увести в сторону.

Единственной возможностью заставить его говорить можно было через Ами. Как только я описал ему, что если не удастся подтвердить криминальный характер происшествия, то музей не получит ни копейки, старый еврей замахал руками и стал теребить шарф художника. В итоге, Феспий пролил свет на историю, при этом даже не зная какую зацепку подарил. “Большая медведица” была особенной картиной среди всех полотен на которых была изображена Ника. Она отличалась на ней своей настоящностью. Понимаете, пытался донести до меня мысль художник, настройка ее образа, взгляда, движения рук, цвета волос есть ни что иное, как результат отражения самой души художника (то есть, очевидно, его самого). На всех картинах Ника выглядела так, как настраивал её внешность Феспий. Она была то рыжей пышкой Мопассановских времен, то анорексичной красавицей на манер Кейт Мосс. Её образ диктовался исключительно мыслью и задумкой Феспия, который в дальнейшем вновь рисовал ее на полотне с помощью красок и кисти.

“Большая медведица” же была особенной потому что там Ника представала изначальной, нетронутой технологиями изменения внешности. Она была изображена такой, какая она есть на самом деле: живой, красивой и обнаженной. Мысль о неслучайности произошедшего сразу вызвала подозрение. Если эта работа была такой особенной, то является ли факт ее похищения только потому что она находилась на реставрации случайностью? Или же даже сам акт вандализма был кем-то спланирован? Это можно было выяснить поговорив с Верой Косич, той самой молодой девушкой, едва достигшей совершеннолетия, что откуда то достала серную кислоту и пронесла ее на выставку.

Домашний адрес задержанной удалось выяснить через прошлые связи в жандармерии. Страховая компания всегда выделяла не подотчетный бюджет на непредвиденные расходы и запросы. Погода в этот день удивляла своей монохромностью. Казалось, теперь, в век когда машины моделируют наш мир от архитектуры зданий вплоть до дневной температуры солнце должно сиять круглый год, но по неведомой даже инженерам погодной нейросети причинам, вот уже который день лил дождь. Настройки сезона словно оказались в руках какой-то депрессивно одержимой девицы, что выливала на улицы города свой подростково-печальный внутренний мир.

Пока я ждал такси под козырьком музея ко мне подошёл тот самый человек, что горячо спорил с Феспием. Он действительно оказался близким знакомым Ники более того, разговор с ним пролил немало света на похищение. Молодого человека звали Сати, он как и Ники относился к моделям-хамелеонам, чья внешность скурпулезно моделировалась инженерами. В отличие от других хамелеонов речь Сати была наполнена смыслом. Не то чтобы я предвзято относился к работникам модельной индустрии, но то как человек проводит свое время неизменно прослеживается с первых фраз разговора.

“Как вы думаете, можно ли доверять человеку, который настолько возомнил себя Творцом, что меняет личину красивейшей женщины современности и купается в лучах славы?” - так Сати начал со мной разговор, пока я раздраженно искал среди тысячи значков на телефоне приложение отслеживающее изменение погоды. Молодой человек обвинял Феспия и это было логично, но то, в чем конкретно он обвинял его, перевернуло расследование вверх дном. Он указал на деталь, которая ускользнуло от моего взгляда - Ники. Где сейчас та самая модель, чей рисунок был похищен прошлым вечером? Сати уверял меня, что к её исчезновению причастен никто иной, как Феспий и причиной была не банальная ревность, но чувство большего порядка, что-то сильнее чем власть и собственность.

Ники пропала несколько дней назад. Дело осложнялось тем, что трудно было сказать как именно выглядела Ники в день исчезновения. Последовательное замечание, если учитывать что пропал человек-хамелеон. Сати был единственным кто обратился в жандармерию в связи с ее исчезновением и при этом чувствовал себя глупо: “Какой разрез глаз был у нее на момент исчезновения? Цвет волос? Телосложение?” Сати только в бессилии разводил руками на вопросы следователя. Полиция, конечно, пообещала заняться вопросом, но всю историю человечества методы органов правопорядка отставали от современных реалий. Доводы же о вине Феспия в исчезновении Ники было проигнорированы следствием как не имеющие под собой оснований.

Действительно, как можно изложить в заявлении о пропаже человека, что виной всему желание сумасшедшего художника обладать собственным творением. Сати говорил, что Ники боялась Феспия. Последнее время он уже не отличал её от своих картин и задумок. Всё это слилось в один образ, что не только принадлежал творцу, но был от него неотделим. Перед исчезновением Ники замечала множество странностей, художник становился раздраженным когда узнавал что-то о личной жизни модели. Ему была отвратительна сама мысль, что его собственное творение приходится с кем-то делить.

До этого момента связь пропажи Ники и “Большой медведицы” мне не была ясна. Мотив похищения художником собственной работы был неизвестен, пока не появилась крошечная зацепка. Возможно, низкорослому и невзрачному Феспию была отвратна сама мысль, что его модель приходилось делить с такими людьми, как Сати и прочими красавцами-хамелеонами. Сам же Феспий отличался полнотой и невзрачной внешностью. Каждая деталь характеризующая его вид звучала оскорбительно. Некоторая плешивость уродовала казалось ещё не совсем старого художника. Эти факты слишком легко подходили друг к другу, ведь картина же на которой изображена Ники была не только описанием с помощью которого кто-то мог опознать ее настоящей, но была настоящим Откровением. Правдой о ней, которую как казалось мог знать только Феспий.

В любом случае всё это было только версией Сати. Человека, что потерял свою возлюбленную и винил в этом весь мир. Кроме того, данные обстоятельства волновали меня настолько, насколько могли подтвердить факт похищения “Медведицы” персоналом музея, к которому согласно договору относился и сам автор. Сати как одержимый снова и снова повторял свою версию только другими словами, ему казалось, что я могу как-то помочь в его деле и я его не винил. Разбитое сердце заставляет искать помощь у кого угодно, даже у тех кто может только выслушать. Времени на это у меня не было. Ничего нового, кроме догадок и теорий молодой человек мне преподнести не мог и нужно было следовать первоначальному плану. Я сообщил ему, что помогу чем смогу, раскручу это дело настолько насколько возможно и как раз сейчас направляюсь к той самой натурактивистке, совершившей акт вандализма в “Музее грёз”.

Вера Косич жила в маленькой квартире малоэтажного старого здания. Казалось, что подобные постройки настолько стары, что среди проекций и трехмерных фигур они выглядят как надгробия в кругу футуристичного праздника жизни. Тем не менее тяжелое серое небо гармонировало с этими старыми постройками, словно смерть была средней точкой, где встречаются прошлое и будущее.

Попасть в комнату к Вере оказалось не так то просто. Домашний арест не дозволял свободного посещения. Если бы не сложное прошлое девочки, насчитывающее многократное посещение психоневрологического диспансера, её бы держали в следственном изоляторе, но суд счел возможным оставить её дома под заверение врача и хороший дверной замок.

Как мне пояснил следователь, занимавшийся делом Веры Косич, домашний арест в её случае был излишней мерой предосторожности. Девушка сама отказывалась выходить из дома и не открывала дверь даже собственной матери. Казалось, что случай с пропажей картины подкосил её больше всех остальных, либо что-то другое терзало и заставляло закрываться от всего мира. Жандарм распахнул тяжелую дверь в квартиру и передо мной открылся вид аскетичной комнаты, где только по выцветшим плакатам и грустным плюшевым игрушкам можно было понять, что некогда здесь жила обычная девочка.

Изначально диалог никак не строился. Сказывалась ее девичья закрытость и недоверие. Как и любому подростку, ей казалось что весь взрослый мир ополчился против нее. Вот только Вера была уже далеко не подростком. Несмотря на хрупкое, почти анорексичное телосложение и ярко-зелёный цвет волос, девушке, в день когда она решила испортить “Большую медведицу”, стукнуло восемнадцать. Квартиру она делила с бабушкой, признаки жизни которой ограничивались увеличением громкости телевизора.

Тот факт, что я не очередной жандарм вызванный нравоучать её, а человек заинтересованный в поиске картины воодушевил Веру. Я немного рассказал о себе, о принципе страхования произведений искусства и ей показалось ироничным как часто пересекаются деньги и творчество.

“У искусства нет худших врагов, чем торговцы картинами” - сказала она. Об исчезновении картины я не узнал ничего нового, но зато открыл кое-что интересное о героине картин, о Ники. Как оказалось, она была не такой и бедной девочкой, которую использовал злодей художник. Из рассказа девушки всё складывалось совсем иначе. Художник открыл Ники сотню новых возможностей, дал нечто большее чем участь очередной модели-хамелеона. Сама же девушка в ответ требовала тех же прав на произведения, а в частности на главную картину его жизни - “Большую медведицу”, при этом будучи не заинтересованной в каком-либо дальнейшем участии в создании картин, что было достаточно недальновидно с её стороны. Глупость же Феспия была не в том, что он превозносил натурщицу выше своих произведений, но что позволил себе влюбиться в неё.

Как оказалось Вера и Феспий достаточно близко общались. Она была его поклонницей иногда казалось до крайней степени фанатизма. Если разделить образ девушки и то, как она выглядела, то создастся впечатление, что между этими абсолютно разными людьми разница в десятки лет. Это хрупкое создание - Вера Косич - к своим восемнадцати уже выкуривала по полпачки сигарет за час и прекрасно ориентировалась в темах о которых не каждому искусствоведу известно. О художнике она узнала когда заканчивала экстерном колледж по направлению искусствоведения. Тогда она читала о герое древнегреческой мифологии, которого также звали Феспий. Возможно, от него художник и взял свой псевдоним, но он никогда не подтверждал и не опровергал эту связь. Согласно мифу, когда Геракл собрался охотиться на льва, Феспий радушно принимал его пятьдесят дней и каждую ночь посылал к нему одну из своих дочерей. Каждую ночь сын Зевса делил постель с новой девой, кроме одной которая отказала древнегреческому герою. В наказание Геракл заточил ее, обрекая до конца жизни оставаться жрицей в его храме.

Девушка рассказывала о чем угодно, но только не о вещах, что помогли бы расследованию. Вся её мысль кружила вокруг того, как Ники изменила Феспия. Иногда казалось, что она рассказывает о каком-то неведомом мифологизированом существе. При этом Вера говорила о нём в прошедшем времени, словно его уже нет в живых: “…теперь под его именем ходит совсем другой человек. Он рассыпался, растворился в ней настолько, что не может написать ни одной новой картины. К сожалению творцы так часто перенимают созданный их собственными руками образ. Нет ничего страшнее и последовательнее, чем когда что то любимое становится проклятием. Удивительно, как человек что всю жизнь повторял фразу “даже если ты отстой - будь самим собой” может изменить самому себе, зациклиться вокруг одной женщины и не сможет найти сил идти дальше. Последним его волевым поступком была просьба об уничтожении картины… Впрочем, если бы он попросил меня выброситься из окна, то я бы и это сделала для него”.

Расплываясь в неконтролируемом потоке информации, я чуть не пропустил самую важную часть. Значит Феспий попросил Веру уничтожить картину? Я посмотрел на её лицо - губы поджались, словно она поняла как глупо проговорилась. Но почти сразу взгляд принял прежнее безразличие ко всему и она отвечала на мои расспросы отстраненно и односложно. “Значит это Феспий попросил тебя вылить кислоту на “Большую медведицу” - Может он, а может нет. - Но всё таки кто-то попросил? - Иначе зачем мне это делать. - Ты можешь твердо сказать кто это был? - А сегодня можно быть в чем-то твердо уверенным?”

Вера затушила очередную сигарету в пепельнице и окурок распался на мелкие атомы, не оставляя следов. Хорошая пепельница. Разговор с Верой не принес бы ничего нового. Это напоминало диалог с призраком, который был лишь отражением прошлой жизни. В моей голове уже сложилась картина произошедшего. Скорее всего, они изначально хотели получить деньги за картину, подговорив глупую школьницу уничтожить её, а когда оказалось что картина подлежит реставрации, то решили действовать наверняка. Единственное что меня смущало, это то насколько такая толковая девушка могла не распознать такую банальную аферу. “Нет ничего выше искусства и тем у кого сердце круглое, как грош, не понять тех, у кого оно формой луны, - сказала Вера и достала новую сигарету. - Единственное что угрожает последним это всеразрушающее созвездие”.

Правильным качеством правильного следователя было и остается извлечь из полученной информации правильную суть. Отличить мотив и цель от флёра и лирики навеваемых окружением. Конечно, я не был правильным следователем в обычном понимании, я лишь заботился о деньгах компании, за это мне и платили. Моей целью не было спасение от правосудия Веры Косич или поиском пропавшей Ники. Моя работа заканчивалась там, где попрошайкам и аферистам страховая говорила твердое нет. Не то что бы такая работа заставляла уважать себя, но глупо было отказываться даже от маленьких радостей, когда ты вываливаешь всё что удалось узнать виновнику торжества.

К моему удивлению Феспий достаточно спокойно принял обвинения в свой адрес. Его мастерская находилась на втором этаже музея и выслушивая мои заключения он лишь чистил очередной шпатель от застывшей краски, периодически поливая его растворителем и отвлекаясь на дождь за окном. Казалось его ничуть не волновала судьба расследования, скорее занимали мыльные разводы на воде в которой замачивались кисти. В окружении моделей греческих скульптур и голых манекенов художник был на своём месте. Зеленый шарф, который Феспий постоянно поправлял только добавлял помпезности обстановке. Мое внимание привлекла коллекция театральных масок, развешанных по стенам. Он, словно с одобрением подметив мой интерес, начал неспешно отвечать на обвинения:

“Маски в Древнем Риме использовались в том числе для усиления звука. На уровне губ размещался своеобразный рупор, поэтому римляне называли маску словом “персона”, производное от от “персонаре”, что переводится, как “звучать”. Когда-то я увлекался историей перевоплощения человека, но теперь мне больно смотреть на них”, - словно для театральности начал он издалека, пока я не прервал его и не попросил говорить строго по делу. Впрочем, нет ничего приятнее чем выслушивать ложь зная правду, но что-то мне подсказывало что это совсем не та ситуация. По моему опыту люди теряют деньги с большим разочарованием, а кроме того Феспий не был похож на того, кому нужны деньги, но бывает ли их достаточно?

Выполнять роль нравственного центра самое глупое что можно делать, тем более в век наступившего будущего, где технологии на шаг вперед опережают нормы морали, но я не мог не спросить его о Вере. Зачем нужно было рушить жизнь такой молодой девушке ради своих пусть и не меркантильных, но мстительных целей? Неужели сейчас можно спокойно сидеть и подготавливать мастерскую для бог знает чего, когда по его наставлению человеку грозит реальный срок? Всё это не вызвало в художнике ни капли эмоции. Он продолжал молча смотреть в точку, но моё презрение казалось заставило говорить.

Всё что я услышал было похоже на оправдание. Художник не давал ей такого указания, но дело было не столько в юношеском максимализме сколько в фанатизме с которым Вера относилась к работам Феспия и к каждому его слову. Забавно, что иногда, как будто подражая великим императорам и царям древности, он говорил о себе в третьем лице. Насколько величие может затмевать сознание. Даже когда столь тонкий и прекрасный человек как Вера с ума сходит по тебе и готова была только по случайной фразе уничтожить картину и сломать себе жизнь он был не лишен спокойствия. Ему как будто было мало и он грезил не ей, а всё той же моделью для своих многочисленных картин. Художник разговорился и иногда не было понятно о чем конкретно он говорит: о своих работах или же о женщине на них запечатленных.

“Она действительно была с кем угодно, но не со мной. Это не столько удручало, хотя не без этого, сколько придавало второсортность моей персоне. Человек может стремиться создавать произведения искусства по тысячам причин: из желания заработать, из-за невозможности поступать иначе, но самая жгучая и самая глупая причина это скрытое влечение быть особенным. Парадоксальность моих отношений с Никой заключалась в том, что несмотря на всю близость с ней я чувствовал себя только хуже и более посредственным каждый раз, когда она выбирала не меня. Я не отличался модельной внешностью, как все другие ее ухажеры, деньги у меня появились совсем недавно, поэтому я, как сказать… Подстраивался под нее. Пытался быть похожим словно это заставит её обратить на меня внимание. Конечно, приходилось изменять себе. Крутиться в компаниях абсолютно глупых людей, выдерживать откровенно бестолковые разговоры, но я был готов сотню раз предать себя и измениться лишь бы быть с ней. Наверное это и есть искренняя любовь? Любить человека это знать его настоящего и быть готовым отречься от всего, а я в отличие от остальных знал её настоящую.

Остальные видели лишь образ Ники скрупулезно создаваемый и настраиваемый через сотни и тысячи нюансов. Это было самым обидным - мне так и не удалось донести до нее мысль, что никто не сможет её любить по-настоящему, потому что только я знаю и видел её настоящей. Даже самая ее большая влюбленность - Сати. Если бы вам удалось пообщаться с ним, то вы бы услышали как он ненавидит меня и как желает скорейшей расправы надо мной. Но знаете дело в чем? Как всегда, дело в “Большой медведице”. Зачем я создал эту работу? Конечно, мне хотелось создать её настоящей, конечно, многие теперь говорят что я виновник исчезновения картины, потому что не смог вынести необходимость делить её с остальным миром. Отчасти последнее задевало меня, но скорее это была ответная пощёчина, ответный удар тем кто считал себя победителем, тем кто думал что обладал ей, при это и близко не подойдя к настоящей Ники. Мне это удалось.

Изначально я смог опубликовать эту работу на сторонней выставке, под другим именем, зная что вся эта модельная тусовка посетит подобное сборище и знаете что случилось? Сати не узнал её. Он не смог понять кто изображен на картине и просто прошёл мимо, но потом, когда вскрылась правда, он был в гневе. Я уверен, его разъедала ненависть, что ему не удалось узнать настоящую Ники и он возненавидел меня. Я надеялся, что это станет причиной их разрыва, но это стало только причиной его позора в моих глазах. Самой Ники же было безразлично. Казалось за любовью миллионов глаз ей не нужна была любовь конкретного человека”.

Появление Ами прервало рассказ Феспия. Тучный еврей утирал платком потный лоб и потянув меня за рукав отвел из мастерской: “Вы что? Вы таки действительно думаете, что Феспий был причиной похищения картины? Чем вы занимаетесь? Я буду подавать в суд…” Я прервал его на месте, где старый еврей мог бы наговорить лишнего. После рассказа художника у меня появилась новая версия о том, кто бы мог желать уничтожить картину. Единственное что мешало выместить всю схему на холодный отчет о страховом случае это незнание технических нюансов. Ами же, знакомый мне не только как ценитель большого искусства, но и как обладатель темного прошлого мог мне помочь.

“Самому программировать собственную внешность? Таки зачем это кому-то нужно?”- начал он, но сразу перестал заметив холодный ответный взгляд. “Конечно, такое таки возможно… Мне был знаком один делец… Да, делец, назовём это так. Если актер меняет свою роль сотню раз, то этот малый менял раз пять, но зато как? У него было несколько семей, несколько жизней и всё это благодаря тому, что он научился великолепно моделировать собственную внешность. Этот малый обольстил не мало женщин, иногда и замужних. Он заставлял отдавать целые капиталы, иногда они были знакомы друг с другом, но те интриги что он плел даже не навели бы и мысли, что все эти люди один и тот же человек.

А возвращаясь к вашему вопросу… Понимаете, вы можете свободно научиться генерировать картинки, модели, пейзажи и всё что душе угодно, но вот знания о моделировании внешность людей находится под особым контролем. Без определенных, скажем так, квалификационных умений и определенного образования вас просто напросто не допустят к станку”.

Ами решил, что он закончил разглагольствовать на эту тему. Я помолчал с минуту, ожидая продолжения, словно то что я хотел услышать осталось за кадром. “Но, конечно, наш мир не был бы нашим, если бы не существовали запасные выходы на любое знание. Конечно, существует черный рынок подобных навыков. Существует целый подпольный мир, где курсы по программированию внешности продают мимо кассы и всё это конечно за большие, но не сказать, что космические деньги”.

Картина нарисовалась окончательно. Не зная точно итога расследования, я попросил Ами узнать через свои связи тех кто мог научиться подобным выходкам по изменению внешности из узкого круга, в особенности меня интересовал один из них - Сати. Правда одного навыка, чтобы раскрутить собственные подозрения было недостаточно, поэтому необходимо было еще раз наведаться к Вере Косич. Вполне возможно, что тот кто дал ей поручение по уничтожению картины был совсем не Феспием, а только тем кто выдавал себя за художника. Прежде чем покинуть музей я задал Ами последний вопрос:

“Подскажи, а как раскрыли того малого у которого было пять жизней?”

“О! Он как и все попался на маленькой детали, а именно на том, что родимые пятна не поддаются программированию через доступные аппараты, ввиду того, что их детализация может вызвать рак. Малый не знал об этом… Видимо, на подпольных курсах подобному не учили”. Какой же смелостью должен был обладать человек способный вслепую, по наитию, изменять собственную внешность. Ами, уловив мой вопрос спокойно произнес: “Мы все в опасности, потому что больше не дорожим тем что нам дано с самого начало - быть собой”.

Когда я вышел из “Музея грёз”, то был уже без сил. Сквозь ночное небо пробивалась не то луна, не то слабый свет нового дня. Город утопал в радужной палитре городских фонарей. Улица звала к себе, но голова отказывалась работать. Дымка тяжелого дня затмевала любую светлую мысль. Я вызвал такси, мне пришлось тогда это сделать. Конечно, если бы я знал всё наперёд, то продолжил бы расследование. Возможно и стоило бы продолжить, зная что стоит на кону у людей, затеявших похищение картины, но не стал.

Рано утром меня разбудил звонок жандарма. То ли для информации, то ли действительно с необходимостью узнать некоторые подробности он вызвал меня на допрос. Меня могли позвать по какому угодно обстоятельству и по какой угодно причине, но кто мог подумать что это было связано со смертью Веры Косич?

Тело обнаружила мать. Девочка приняла неизвестное вещество, что вызвало немедленную смерть вскоре после моего повторного прихода. Последнее не сразу натолкнуло на мысль, возможно жандарм оговорился, а может мать путалась в показаниях. Вчера я лишь единожды посещал девушку дома, задал несколько вопросов и удалился. Кроме того, Вера вряд ли открыла бы дверь кому-то ещё. Мать не могла подтвердить был ли это я или кто-то другой. Так женщине в возрасте, редко покидавшей пределы собственной комнаты, сообщила сама Вера. Меня попросили не выезжать из города ближайшие несколько дней и всё время быть на связи.

Что это могло быть? Возможно ли что девушка сама решила покончить жизнь самоубийством? К тому же откуда у неё яд, след которого было так трудно определить пусть даже и при первичной экспертизе. Кто мог её посетить? Словно кто-то заметал следы собственного преступления. Открыть дверь она могла не только мне, но в первую очередь тому, кому больше всего доверяла. Она могла открыть дверь Феспию. Или же тому, кто был в его обличии.

Ами сонно ответил на звонок и сообщил, что ещё не проверял наличие у Сати нужных навыков. Я сказал, что если в течение пары часов у меня не будет этой информации, то скорее всего я вспомню все предыдущие факты биографии старого еврея. Он попытался оправдаться, но продолжать разговор было бы пустой тратой времени.

Всё было предельно ясно - тот, кто замышлял похищение картины не только скрывал свои собственные следы, но и хотел пустить расследование по ложному следу. Слишком легко было думать на Феспия, слишком логичны и не логичны были бы его поступки. Промахи и ошибки были слишком велики для такого тонкого человека. Проблемой было то, что если мои домыслы верны, то Сати мог быть не только где угодно, но и кем угодно.

Казалось дождь только набирает свои обороты. По радио говорили, что неизвестно когда кончится ливень, он был как бы профилактикой перед солнечным летом. Даже людям играющим в Бога и меняющим погоду под стать своему настроению приходится идти на компромиссы. В этот самый дождливый день апреля мы встретились с Сати в последний раз. Для меня было удивительно почему он не сбежал, не скрылся. Тогда казалось, он снова хочет сбить меня с толку:

“Это я первый стал её звать Большой Медведицей. Перед самым исчезновением она говорила, что с Феспием придется разойтись навсегда. Кто бы мог знать, что он так хладнокровно убьет ее? Конечно, вы мне не верите и у меня нет доказательств. Даже если обнаружат её тело, то кто сможет сказать, что это она?

И картина… Пропажа картины нужна чтобы её тело никто не смог опознать. Дело в том, что на картине был ответ. Он раскрывал Ники перед всеми, обличал его. Я помню когда он впервые выставил Большую Медведицу. Тогда он думал, что я не узнал её. Тогда он думал, что смог обмануть меня и показать собственное превосходство. Ему казалось, что я не достоин её и тогда я подыграл. Пусть он считает что я глуп. Всегда подыгрывайте собственному образу в чужих глазах. Пусть лучше он считает меня простаком, который незаслуженно находится рядом с Ники, пусть он недооценивает меня.

Но я узнал её сразу. Даже не знаю что конкретно заставило меня угадать в ней Большую Медведицу. Не название, но одна деталь, которую невозможно было представить на другом человеке. Когда он ликовал и распространялся, что только он знает настоящую Ники, я ликовал еще больше, ведь он не знал ничего. Как можно знать человека не побывав на его месте? Не представляя какую боль она носит, как проклятие? Ведь быть кем угодно это проклятие, но не дар. Впрочем может по итогу он всё узнал о нас. Кто теперь разберет?

В любом случае она не могла просто так исчезнуть. Даже не знаю, как бы вам описать нашу с ней близость. Конечно, я не писал ей подобные картины, которыми восхищалось окружение и в которых угадывались шедевры, но при этом между нами и не было этого конфликта. Впрочем я писал ей стихи. Они были плохими, но Ники считала все стихи плохими”.

Я попросил его не удаляться из города в ближайшее время и быть готовым повторить все слова на камеру, либо в суде, в случае если “Музей грёз” задумает решиться на тяжбу. Сати ещё много рассказывал об их связи и своих подозрениях, но здесь ответ на вопрос был за что мне платили. Самое главное, что если есть возможность и риск высок, то необходимо сохранить деньги страховой. За что мне платят? А главное в чем заключается цель моей работы? Узнать правду или получить деньги? Наверняка, Феспий задает себе те же вопросы, когда создает картины. Какова его цель: отразить правду или всё таки продать как можно больше работ? Возможно и то и другое, кто запрещает? В любом случае мысли путались и не давали дойти до сути. С одной стороны моя работа была выполнена. Мне нужно было не найти конкретное лицо, похитившее застрахованное имущество, но доказать, что здесь не было криминального подтекста или же он вызван действиями сотрудников музея.

Этой весной темень изо всех сил не хотела уступать растягивающимся суткам и когда я выдвинулся от Сати домой наступили сумерки. Ливень то прекращался, давая возможность совершить короткую прогулку по сырым улицам, то начинался с ещё большей силой. Звонок от Ами застал меня в дверях квартиры: “Дорогой мой человек, пляшите! Вы таки снова были правы, но снова не про меня… Ваш голубчик Сати, да-да, Сати… Он таки действительно специалист! Он действительно может изменять внешность, это я вам говорю с точностью. Около года назад он приобрел не только необходимое обеспечение для этого, но и устройство по преображению…”

Времени чтобы дослушать его речь не было. Я сразу позвонил жандармам и рванулся по адресу Сати. Нужно было спешить, ведь если он успеет преобразовать внешность, то станет кем угодно и уйдёт от ответственности. С одной стороны это не говорило напрямую о его безоговорочной вине, но подобные штучки были достаточным основанием, чтобы заточить его в клетку. Деятельность по незаконному изменению личности каралась большим сроком, но арестовывать было уже некого.

Сначала Сати не открывал жандармам дверь, а когда дверь вскрыли, то тело модели было обнаружено в неестественной позе за письменным столом. Следов насильственной смерти не было обнаружено, но в комнате царил беспорядок вызванный не то ограблением, не то длительным отсутствием уборки. Казалось, может ли такой человек жить в подобном бардаке, но что я о нём знал? Что он был влюблен в Ники, ненавидел Феспия и писал плохие стихи. Рядом с письменным столом лежал раскрытый черный блокнот. Рукой, скорее всего, принадлежавшей Сати был выведен следующий стих:

“…Остро сверкают края полумесяца,

Места в квартире едва на двоих.

В сердце другая уже не поселится -

Льётся по шее Большая Медведица”.

Круг подозреваемых сужался естественным образом. Как плохой детектив, ведомый только собственными ошибками, я выдвинулся к последнему подозреваемому. Времени оставалось мало и на месте Феспия я бы уже давно скрылся не только из города, но и из этой страны. При этому я не могу вам дать конкретный ответ. Естественно, мастерская была пуста. Только одинокий зеленый шарф, свисающий со спинки кресла художника, напоминал, что он еще недавно был здесь. Я бы хотел закрыть это дело и сказать, что именно он похитил картину и именно он был виновником всех этих страшных преступлений. Свести всё к одному логичному знаменателю, обрубив нюансы и шероховатости заключений.

Ошибкой было бы сделать однозначный вывод и это было бы плохой работой. Моё расследование и так наводнено ошибками и неверными мыслями. Впрочем, в этом я виню не столько себя, сколько время в которое оно проводилось. При этом ответ я склонен искать в плохих вещах. Как будто они являются правдивыми и настоящими в этой насквозь искусственной вселенной. Пускай картины Феспия с образами Ники гениальны до идеальности. Пусть это считается правильным, мне это неважно. Хорошее произведение искусство как хороший детективный рассказ - в нём можно найти ответ на вопрос. В настоящем же произведении искусства мы найдем только вопрос и вспоминая ту опустевшую художественную мастерскую с одиноким зеленым шарфом небрежно брошенном на кресло, мне вспоминается только то неправильное и плохое стихотворение Сати, словно именно в этом искусстве можно найти ответы на все вопросы, которые я не могу до конца изложить в отчете.