Воспоминания о прошлом
Сегодня я выкинул жизнь на помойку. Это можно сделать по разным причинам. Не думаю, что стоит перечислять все. Могу назвать только свою, но рассказ украдет крупицу времени. Представьте, что от счастья вас отделяет высокая и непреодолимая стена. В моём мире такую стену возвела корпорация Buslim. До того, как Buslim начала заниматься материализацией воспоминаний, она, как вы могли догадаться, производила автобусы. Компания бы ничем не отличалась от каких-нибудь Ikarus или Neoplan, если бы в далеком году её инженеры не преодолели пространство и время занимаясь усовершенствованием кондиционеров в транспортных средствах длительного путешествия.
Прекрасное время. Прекрасное время, что всегда можно вернуть. Сотню раз я воспроизводил кухню, залитую солнцем. Этот застывший в эфире момент, как я рисовал Азель. Она сидит на подоконнике со стаканом апельсинового сока в руке. Шумит вытяжка, но она все равно не справляется с дымом сигарет. Каждый день эта картина калейдоскопом выстраивалась в комнате. Я словно одержимый ждал, когда смогу вернуться в квартирку и ещё раз кануть в воспоминания. Мы сидели на кухне и Азель рассказывала, как апельсины спасли Одессу. Я возвращался в то утро каждые полгода, пока устройства по материализации воспоминаний не были запрещены.
Наверняка это была идея Клауса. Наверное. Откуда мне знать, я же не избранный, как Клаус и нахожусь по эту сторону стены, а не в Buslim. Ничего полезного для общества не изобрел. Я не гений экономики, как Азель и не преуспевающий политик, как Клаус. Конечно, в студенческие годы мы были равны. Это сейчас между нами стена, что делит на живущих вне времени и пространства и обреченных жить под властью временно́го потока. Простых людей. Раньше нас могла разделить только зависть. Зависть Клауса, что у нас все хорошо. Зависть, что каждое утро мы с Азель часами сидели на кухне: я рисовал, а она без умолку болтала. О том, что хочет изменить мир к лучшему, о будущем в экономике и, просто, про апельсиновый сок. Я в основном слушал. Когда я хотел рассказать историю, то она перебивала: «Про двух художников?» Тогда я вспоминал, что уже рассказывал легенду о Зевксисе и Паррации. О двух древнегреческих художниках, что соревновались друг с другом. Первый нарисовал гроздь винограда настолько реалистичную, что прилетевшая птица попыталась клевать виноград. Парраций же в ответ пригласил Зевксиса к себе домой, обещая показать новую работу. Когда Зевксис хотел откинуть ткань, закрывавшую картину, оказалось, что и ткань была нарисована. Зевксис смог обмануть только слепую природу, когда Парраций обманул человека.
Клаус тоже сто раз слышал эту историю. Говорил, что она выдумка. Когда мы сидели целыми днями на кухне, он обычно зубрил законы в другой комнате. Молодец, ничего не могу сказать. Его пригласили в Buslim первым. Он заслуживал это. Не знаю, хотел ли он вечной жизни, как это предполагает работа в Buslim, но получил её. Возможность быть вне времени. Путешествовать по своей жизни от начала до конца, останавливаясь на любом моменте. Забыть такие понятия, как «Начало» и «Конец».
Наверное, это тоже правильно. Когда элита становится не сменяемой, превозносится до уровня «Бог». По задумке, все человеческие недостатки, что приводили к коррупции, войнам и социальному неравенству отпадают. Не зря в Buslim могли попасть только особенные. Как там было? «…внесшие или способные в будущем внести общественно-полезный или культурный вклад в развитие человечества…». Да, так.
Помню день, когда Азель стала такой. Особенной. Это была олимпиада по экономике или что-то вроде. Она готовилась к ней ночами также сидя на подоконнике, пока я старался упорно передать каждую складку её домашних штанов. Уже тогда я понимал, что, когда Азель уйдет в Buslim, начну день за днем возвращаться в воспоминаниях к этому моменту. Почему именно он? Самая скучная и распространённая причина, которую уже минимум сто лет больше не считают за причину.
Может надо было выбрать деньги, как в какой-нибудь передаче прошлого столетия. Умные так и поступили. Когда предложили материализовывать раз в полгода воспоминания, предоставляя человеку своеобразный «отпуск», они выбирали место и время, где и когда оказывались с деньгами или драгоценными вещами, что позже можно продать. Намерения были благими. Дать человеку самое дорогое, что у него есть – воспоминания.
Не зря лавочку прикрыли. Царь темного сыска – Клаус сделал своё дело. Пять лет пользования подобными трюками здорово подорвали экономику. Деньги, шмотки, продукты можно было получать прямо из воздуха. Это ли не венец экономики и одновременно её крах? Пять лет. Именно тогда был последний вечер с Азель. Сколько это получается я был в воспоминаниях? Двенадцать раз по две недели. Неплохо. Чего я добился за это время? Нарисовал одну картину. Неплохо. Чего добилась Азель? Стала ведущим экспертом Buslim по экономике. Нормально.
Именно её решение должно было запретить путешествия в воспоминания обычным гражданам. Она принимала его долго. Почему? Казалось бы, ежедневно кто-то богател на пустом месте, забирая из воспоминаний мешки денег, произведения искусства и просто то, что хоть что-то стоит. ¬Не знаю, что её тормозило эти долгие годы для меня и бесконечные для неё. Может, возилась со своими расчетами, советовалась и рассматривала различные экономические модели. А может знала, что тогда я потеряю её навсегда.
Мы много обсуждали это. Всё на той же кухне за мольбертом и стаканом апельсинового сока прикидывали, каким образом я смогу попасть в Buslim. Я говорил, что когда-нибудь нарисую картину, что заставит весь мир вздрогнуть и тогда попаду к ней, в мир, где рок-н-рольщики не умирают от передоза и пишут хиты вечно. Где гениям не суждено умирать в молодости, а для творчества предоставлена целая вечность с нарушенным пространственно-временным континуумом. Она смеялась, но по-доброму.
Не знаю за что я переживал больше: что мы навсегда расстанемся или, что, попав в Buslim, её судьбой может стать Клаус. Клаус, что завидовал мне и не понимал, что нашла во мне Азель. Сколько раз я замечал, как некогда лучший друг переписывается с моей девушкой, думая, что не заметен. Шпион из него никудышный, пусть он хоть десять раз "Король временного сыска".
Однако, к последнему у него был настоящий талант. Нюх на временные разломы. Когда запретили материализацию воспоминаний, не все успели насладиться прошлым. Как будто это можно сделать всласть. Многие пытались вызвать временной разлом из не изъятого оборудования Buslim, кто-то мастерил собственные устройства из подручных средств, но все это было опасно. С помощью радаров жандармерия обнаруживала разломы во времени. Все эти электроимпульсные истории и всё в таком духе. Грубо говоря, когда кто-то создавал воспоминания – загоралась красная лампочка и «Опергруппа на выезд!» Иногда казалось, что такому спецу, как Клаусу, и не нужен был этот радар. Он сам был разрушителем воспоминаний. По крайней мере для меня.
Сначала казалось, что я слишком мнительный. По крайней мере, так убеждала Азель. После того, как она ушла за стену в вечную жизнь я мог разговаривать с ней только в воспоминаниях. Всегда казалось, что, уходя в прошлое, она уходила вместе со мной. Воспоминания каждый раз отличались. Не было сомнений, что это она. За исключением последнего раза. Раньше она спрашивала, что у меня на холсте. Что я рисую все эти пять лет? Я отвечал банально, но честно: «Я рисую тебя». В последний раз она не спросила ничего такого. Может она перестала вспоминать обо мне? Это переросло в одержимость. Как трудно рисовать по памяти. Контуры смешиваются, пропорции изменяются, любое душевное волнение искажает реальность. Моя одержимость выливалась в работу над картиной. Я больше не мог вернуться в прошлое и это было последним шансом.
И я всегда думал. Когда наступает тот момент, когда художник говорит: «Всё. Достаточно» и откладывает кисть? Когда работа считается законченной? Как понять этот момент? Где эта точка? Для меня этой точкой был Клаус, что ворвался в сопровождении трёх жандармов. Это были они: служба по контролю за незаконной материализацией воспоминаний. Я только и успел накинуть ткань на картину. Они начали обыскивать комнату, очевидно в поисках устройства. Похоже их радары, что-то обнаружили. Если они это обнаружили, значит моя работа над картиной подошла к концу. Когда жандармы закончили работу, Клаус отпустил их жестом и подошел. Он расспрашивал о моих делах, чем сейчас занимаюсь, о том, да об этом. Клаус подошёл к мольберту и откинул ткань, сказав одну фразу:
Клаус повернулся. В его глазах больше не было зависти. Завидовать следовало мне. Многие вещи становятся понятны без слов. И то, что в Buslim меня больше никто не ждет было одной из них.
Не знаю, было ли понятно из моего рассказа, что написанная картина - билет в Buslim. Билет в вечную жизнь. Пропуск в мир избранных. Теперь я этого не хочу, хотя только вчера проигрывал в голове возможные заголовки новостей: «Художник воссоздал Воспоминание с помощью обычных красок». Теперь я смотрю на свалку, где сотни ковшей сжимают мусор для последующей утилизации и знаю, что где-то среди этого барахла находится моё Воспоминание. Находится написанное простыми красками на простом холсте простым человеком самое реалистичное Воспоминание.
