Расходящиеся тропы: Последний шаг
Мы дошли по тропе до самого конца. Больше года Егор Сенников следил за тем, как расходились пути-дороги самых разных людей, застигнутых грозой катастрофы в прошлом веке. Сегодня — размышление о том, куда же все они пришли. Проведет нас в последний путь — Леонид Леонов, самый непрочитанный большой русский писатель прошлого века.
Кто-то скажет: Леонид Леонов — гений.
А другой в ответ: а я его вообще не читал, впервые слышу такое имя.
Одни встрепенутся: да что вы, это важнейший русский писатель XX века, прямой продолжатель Достоевского и Горького, человек удивительного таланта и глубины.
А кто-то скептически напишет: не видел в глаза ни одной строчки — и ничего не потерял.
Я не буду об этом спорить: не место здесь. Для условий нашей повести Леонид Леонов интересен прежде всего тем, что судьба ему уготовила остаться последней крупной и яркой фигурой, для которой отъезд во время катастрофы революции и Гражданской войны был реальным выбором, сделанным в сознательном возрасте.
Прапорщик Леонов, современник века, стоял на набережной Архангельска в 1919 году и наблюдал за тем, как иностранные союзники Белой армии грузятся на корабли — и уходят с русского Севера. Американцы и англичане сновали на фоне Соломбальских островов. Будущее запорошено снегом, затянуто туманами. Белая армия здесь обречена — и может правда стоит уйти с англичанами.
Леонов вырос здесь, ему привычны и воды Двины, и деревянные дома на Соломбале, и строгая суровость природы. Его отца-поэта сослали сюда из Москвы за революционную активность, но он и здесь не потерялся — и занялся тем, что знал и любил лучше всего: стал издателем. В его газете Леонид и дебютировал со своими стихами.
Англичане, уходя, предложили и военному руководителю Белой армии на Севере, генералу Миллеру, отправиться вместе с ними. Тот отказался — и потом был вынужден наблюдать, как британцы топили снаряды и оружие, которое было так нужно его армии. Те были уверены, что Миллер не удержится и потому не хотели, чтобы оружие досталось большевикам. Генерал же решил еще побороться, но сил хватило на несколько месяцев — и в начале 1920 года уехал из России и он. Ему еще довелось в нее вернуться — в 1937 году его похитят с парижской улицы агенты НКВД, вывезут в Россию и расстреляют в подвале внутренней тюрьмы на Лубянке.
Предлагали место и отцу Леонова, и самому будущему писателю.
Сделай один шаг — и перед тобой начинают расходиться в самые разные стороны поблескивающие тропы: будешь печататься в «Руле» и спиваться в берлинском кабачке; откроешь свою поэтическую школу; уйдешь во французское Сопротивление и умрешь под пытками в Гестапо (глаза закрываются, а потный немецкий палач, тяжело дыша, пьет воду и смотрит на тебя — живой или уже все?); уедешь в Америку преподавать; устанешь от эмигрантской жизни и вернешься в Россию — навстречу лекциям об упадке Европы и мрачному стуку в дверь под утро; станешь горным инженером в Австралии. Множество путей, на многие мы смотрели в этой повести.
Оба Леоновых отказались. В конце февраля 1920 года большевики входят в Архангельск. Судьба Леоновым благоволит — и отцу, и сыну, — старший отделался непродолжительным арестом, младший, Леонид, вновь оказался на войне — теперь за красных.
Знал, что мчится в вечность без руля,
Ему предстояло найти свой, ни на чей не похожий путь через толщу советской истории. И по нему он прошел дальше многих. Он одиночка, не строил школы, но излучал неясный внутренний свет.
Да, Леонов — писатель и человек мерцающий, загадочный, таящийся в чаще из неоднозначных фраз и запутанных трактовок. Формально, его биография — это жизнь настоящего советского писателя: в ней есть место и большому успеху, и опале, и премиям, и прижизненному забвению, и панегирикам Сталину, и избранию в Академию Наук. В 1950 году, перед выборами в Верховный Совет, Леонов, будущий депутат пишет о Сталине в «Известия»:
«Мы знаем — и как хрустит гравий, когда он идет на парад, и как развеваются на ходу полы его длинной шинели, и как в президиумах исторических заседаний он аплодирует своему народу, и как он глядит вдаль, различая детскую улыбку на расстоянии тысячелетья… Но даже и внуки наши, отойдя на век, еще не увидят его в полный исполинский рост. Его слава будет жить, пока живет человеческое слово. И если всю историю земли написать на одной странице, и там будут помянуты его великие дела».
Но это лишь один из образов писателя, идущего своим, окольным путем. Леонов виделся убеденным, твердолобым сталинистом, и яростным антисталинистом, православным догматиком, и убежденным гностиком, фанатом революции и ее скрытым противником, мистиком и прагматиком, антисемитом и гуманистом. И все это одновременно.
Вот вечер в бывшем особняке Рябушинского, в котором поселили Горького: за столом сам писатель, его сын, Сталин, летчик Чухновский, Николай Бухарин. И Леонид Леонов — его специально позвал Горький, чтобы представить вождю. Сталин подливает писателю водки в рюмку и смотрит тяжелым, испытующим взглядом; Леонов глаз не отводит. Потом он будет благодарить себя за то, что не проиграл в этом сражении взглядов и считать, что это и уберегло его от ареста. Мистика? Возможно. Но ведь и правда, его стороной обошли и репрессии, и чистки, и по-настоящему серьезные гонения.
Да и как не верить в мистику писателю, на страницах книг которого бредет нелепый и потертый сатана Шатаницкий, и крадется его потусторонний двойник — академик Грацианский. Здесь человечество уничтожается яркой звездой — или атомной бомбой. Можно убежать в будущее, если заснуть на целый век. Танцуют тени героев Достоевского, Шекспира, Гёте. И все время на разные лады задается один и тот же вопрос — что не так с человечеством? Почему оно неправильно устроено? Можно ли спасти его? И можно ли спасти Россию?
Вспышка. Мюнхенская пивная «Бюргербройкеллер», за деревянным столом — Леонов и Горький. Горькое пиво, соленый бретцель, жирная сосиска — разговоры о будущем и о России. Снова вспышка. Леонов сидит в комнате у болгарской ясновидящей Ванге и силится разглядеть в воздухе вокруг себя души родных, прилетевших к нему поговорить. Вспышка. На своей даче 90-летний Леонов слушает передачу «600 секунд» (он уже плохо видит и смотреть не может). Его магнетизирует история о том, что в окрестностях Ленинграда сообщают об увиденных в небе НЛО. Он верит, что мы не одиноки во Вселенной; ему это подтверждала и Ванга. Вспышка. У гроба с Есениным стоит почетный караул: в нем Леонов, Буланцев, Всеволод Иванов. Вспышка. 1989 год, Леонов слушает выступление Горбачева, думает об НЛО и Апокалипсисе и мрачно произносит: «Даже если Россия выживет, то народ все равно станет другим».
Леонов прожил жизнь будто следуя совету Полония из «Гамлета» (Шекспира Леонов очень ценил и ставил высоко, в одном ряду с Достоевским — для писателя это была высшая форма похвалы): оставался верен себе, таил заветное слово и был честен с близкими. Его романы эзотеричны и двусмысленны, намеренно написаны так, что допускают многоуровневое прочтение. Как узоры в калейдоскопе, они могут сложиться в совсем разные сюжеты: при желании «Дорогу на океан» можно читать как гимн большевику Курилову, а можно — как размышление о том, что лишь завязав с большевизмом из-за болезни почек Курилов становится настоящим человеком. «Русский лес» должен был стать настоящим провозвестником Оттепели, но в итоге в истории остался как странный экологический роман об ответственном природопользовании, хотя вообще-то это атака на сталинское время и горькое размышление о том, как расколота российская интеллигенция и что новая гражданская война неизбежна. Роман «Пирамида», хоть и вышел уже в свободное от цензуры время, оказался и вовсе по-настоящему не прочитан до сих пор — леоноведы и отдельные энтузиасты тут не в счет. Его только предстоит прочитать, разобрать тысячи этих страниц о пришествии Дымкова и борьбе с Сатаной за мир и Россию. И понять их.
1994 год. В телевизоре Ельцин — выступает с обращением к Федеральному Собранию. Потом по радио говорят о том, что фабрика в Пушкино, производившая пианино, перешла на производство гробов — на инструменты спроса нет. Леонов и на пороге столетия постоянно думает о жизни и мире. Ему не нравится, что Патриарх встречает Рождество в Елоховском соборе — а не в Успенском, в Кремле. Он следит за визитом Клинтона в Россию и замечает, что помощи России от него ждать не стоит. Он беспокоится за бастующих шахтеров и голодающих учителей. И все думает, думает, думает — что же и когда в русской истории пошло не так? Можно ли это исправить?
Он прожил бесконечно длинную жизнь. Умерли те, кого он любил и с кем спорил. Люди, родившиеся в день смерти Есенина успели состариться и умереть, а Леонов жил. Его самого успели и позабыть, и снова открыть, и вновь забыть. Он пережил не только советских вождей, но и сам Советский Союз, прожив жизнь не подлую, не гадкую, а полную мысли, труда и острых наблюдений. И успеха.
Конечно, мысли о России и его приводили к размышлению о расходящихся тропах, что когда-то могли увести его из Архангельска в далекие края эмиграции. Но он все про них понял: может быть сразу же? А даже если нет, то в своей самой ясной повести «Evgenia Ivanovna», написанной еще в конце 1930-х, он все сказал, что думал об этих тропах. В этой повести есть все: и страстный секс в ночной степи, и страшное предательство, и горькое унизительное падение, и мысли о том, что возвращение неизбежно, и уверенность в том, что оно невозможно, и веселые грузины, и подонок, и герой… И даже ответ на вопрос о том, какой Леонов видел финальную точку для человека, ступившего на одну из этих узких тропинок, ведущих вовне России:
«Попытки не испорченных западной цивилизацией наших беглецов вывезти с собою горстку сурового русского снежка в страны более умеренного климата завершались неудачей, — он неизменно таял…»
Наверное, и здесь дело в какой-то изначальной ошибке Творения.
Со смертью Леонова заканчивается история наших героев, вступавших на расходящиеся тропы в водовороте революции и войны. Но сами тропы никуда не исчезли, они лишь ждали новых странников.
По ним бредем сегодня все мы, чтобы ни думали сами по этому поводу. И знай, читатель, где бы ты ни был на этой тропе: несешься ли к боснийской границе за заветной печатью, подъезжаешь ли на электричке в Комарово, истекаешь кровью, поешь в караоке, учишься плавать на берегу Адриатического моря, вышел на новую работу в Новосибирске, начал новую повесть, женился в Тбилиси…
Где бы ты ни был, читатель: знай, я с тобой.
Белград — Стамбул — Сараево — Внутренний Петербург — Белград