Бытие к Новому году
D.: Даша недавно сказала: «Вы видели елку у Манежа? Почему на ней висят знаки вопроса?». Ну, понятно почему — больше на елке в этом году ничего висеть и не может. Знаки вопросов вместо игрушек — самое честное, что можно было сделать в преддверии Нового года. Это как раздать всем де-идеологизирующие очки из фильма «They live» (1988), чтобы прямое послание каждой рекламы («Наслаждайся», «Подчиняйся», «Размножайся») стало предельно ясным.
Так и здесь: игрушки, которые способствуют присвоению и одомашниванию елки, открывают то, что обычно пытаются скрывают. В этом году вообще легче, конечно, не думать, не читать, не видеть, спрятаться в квартире и закрыть глаза на все. Но Ася Маркулина, авторка игрушек, демифологизирует Новый год: «Многие вопросы остались без ответа, и весь мир находится в состоянии неопределенности. Мы привыкли бежать от этого, стремясь найти ответ как можно скорее, попасть снова в привычный и стабильный ритм. Я же предлагаю легитимизировать это состояние, посмотреть на него открыто». С каждым годом вопросов все больше, ответов — меньше, а желание убежать — сильнее.
K.: Да, но если мы обратимся к более интимному уровню, то кажется, что последнее время требование к рефлексии предъявляется весьма открыто. Подводить итоги года — капиталистический мейнстрим. Вспомни, дорогой друг, сколько денег ты не заработал, сколько товаров не приобрел, куда не съездил и пообещай в следующем году устроиться на еще одну работу и все исправить. К рефлексии, касающейся исключительно твоей жизни, подталкивает все. Как минимум за месяц до праздника вокруг нас начинают мелькать знаки приближения Нового года: украшают улицы и дома, в госучреждениях вешают гирлянды, повсюду мы натыкаемся на новогоднюю рекламу. Мы видим знаки задолго до торжества, что подталкивает нас к рефлексии. Чуть ли не каждый день мысленно мы телепортируемся в канун Нового года. Вопросы — «До Нового года успеешь? А к Новому году будет готово?» — звучат постоянно и на учебе, и на работе, и в быту. На знаки этого зимнего чуда мы делаем акцент и в языке. Мы говорим: «А в чем встречать? А где встречать?». Мы персонализируем этот праздник, относясь к нему как к гостю, как к какому-то незнакомому, но уважаемому и строгому господину, который может подарить нам счастливое время, новое начало.
D.: Такой лакановский Другой получается. Диктует нам что делать, ставит какие-то дедлайны, заставляет покупать подарки, в общем, опять же, создает необходимый миф, символизирует жизнь, защищая от встречи с чужим и жутким, с приближением к смерти, например. Ведь каждый Новый год — это и тревожное чувства бега времени. Вдуматься только, 2022 год. Как ничтожны мои 22 в сравнении с двумя тысячами!
К: Да, здесь все наполнено символами. Суматоха последних дней уходящего года у многих связана с наведением чистоты. И не только чистоты буквальной, с отмыванием люстр и всех доступных и недоступных глазу мест, но и чистоты метафорической. Повседневные действия устремлены к избавлению от лишнего, грязного, старого. Фрейд писал, что религию можно назвать коллективным неврозом, заменяющим человеку его личный невроз, отчего создается иллюзия спокойствия. Речь идет об искуплении грехов. Я страдаю, и все страдают. Вот и мы, каждый год религиозно справляя этот праздник, прибегаем к эскапизму в виде символической уборки, перенаправляем нашу энергию на вещи и вместе с ними выбрасываем нежелательную часть нас самих, потому что «Как Новый год встретишь, так его и проведешь». В связи с этим люди часто испытывают тревогу. Они ограничивают оставшееся время стрелкой на 12-ти на циферблате 31-го декабря, и потому приближение к ней будет связано не с радостью, а с тревогой. Это чувство работает так, что мы как будто проживаем беспокойный для нас момент заранее. Событие еще не наступило, однако в нашем воображении мы уже тысячу раз прожили его.
Д.: Что меня каждый раз в декабре (и немного в ноябре) пугает — это почти лихорадочная погоня, причем совершенно неважно — за новогодним настроением, за подарками или за всем сразу. Для меня это, конечно, связано с капитализмом и его встроенной незавершенностью. И Новый год в этом смысле — почти конец времен, ожидание, что Мессия вот-вот придет, и мы наконец окажемся в раю. Как будто бы именно с такой надеждой и поднимается вся предновогодняя суматоха: сейчас поработаем, а потом отдохнем, потом закончится время, и нам больше ничего не нужно будет делать. И это забавно видеть, потому что никакого Мессии не будет, и после адского декабря мы немного выдохнем в январе, но на самом деле все начнется с начала, то есть круг повторится по новой, и мы еще год будем ждать конца времен.
D.: Вообще Новый Год — страшный праздник, в нем есть что-то от конца света. Как будто в 00:00 все закончится и вроде как начнется заново. И поэтому необходимо написать или переписать собственную историю, понять, какие события внести в личный учебник истории. Событие Нового года проливает свет если не на всю жизнь, то точно на прошедшие 12 месяцев, и оформляет их, структурирует. Ретроспективно я понимаю, что было важно, а неважное, наверное, и вовсе не вспоминается. Но зато это важное сохраняется и собирает меня как субъекта, дает мне точки опоры во времени. В этом плане мейнстрим рефлексии продуктивен, даже несмотря на то, что он встроен в идеологию и как будто закрывает нам глаза на что-то большее, чем мы есть. Он заставляет задуматься о себе. И даже несмотря на то, или, скорее, именно потому, что капитализм у нас в крови, мы с трепетом и любовью относимся к ритуалам, которые он навязывает.
K.: Можно предположить, что Новый год создан людьми, чтобы умерить силу проклятия во всем видеть что-то негативное (как говорится, благими намерениями вымощена дорога в ад). Но эти благие намерения родом из детства: Дедушка Мороз, подарки, загадывание желаний и сожжение записок. Всех их тоже можно связывать с коллективным невротизмом, причем глобального масштаба, основы которого закладываются в нас с начала жизни. Однако это все не отменяет положительных эмоций. В этом и может состоять настоящий смысл Нового года.