Последняя ночь сатрапа
Сначала испугано, но потом он вспомнил, что руководит целой страной, да еще какой, которая занимает столько места на суше.
А ведь никого здесь быть не должно. Он мог увидеть каждого подходящего, да и охрана за дверью, да и столько лет силовиком он приучил себя быть внимательным к шагам за дверью. Вдруг подслушивают, вдруг что-то готовят.
Уже раздражение. Уже сомнение в собственном всесилие. Он уже стар, он завидует молодости, он болен. Теперь даже его дочери отвернулись от него, у которых совсем недавно было все, а теперь и з-за стариковской обиды и злобы их отца, они потеряли все. Было там, где-то в ненавистном и в таком манящем далеко. Еще с юношеских времен, он помнил, это далекое, это чужое, такое манящее, в котором хотелось жить, чей плод хотелось вкушать, вкушать ив кушать.
И он вкушал. Он и дальше хотел это делать, он хотел стать частью этого далеко.
Он называл себя просвещенным человеком, может даже считал себя Человеком Возрождения, он хотел докричаться до этих чистеньких белых воротничков, что он такой же как они.
И никакой он не Цезарь, не Александр и даже не Нерон. Даже сатрапского в нем было недостаточно, что свою плюгавистость хоть чем-то перекрыть.
Вокруг него создали раздутый миф, что он силен, что он свеж, что само воплощение мужественности и решимости. Но на деле, он простой плюгавенький интриган, который выбился благодаря тому, что не стеснялся заниматься грязной или рутиной работой. Но зато как он ловко устранил тех, кто был ярче его, кто помнил его плюгавистость, его жалкое прошлое.
А теперь он сатрап. Он развязал войну. Из-за чего? Да бог его знает, половина войн развязывал просто из-за капризов монархов, президентов и прочих вельмож. Просто, что потешить самолюбие, наказать за измену жены, а может чтобы показать, что он может. Потом уже летописцы придумают почему война началась, кого спасали, за что воевали. Потом обрубленным телам дадут награды, назовут в их честь школы, но никто не вернет ни рук, ни ног, ни жизни.
Какой сквозняк может быть в защищенном бункере.
Тишина, а дверь скрипнула еще раз. Неужели до него добрались? Неужели его предали. Как и кто? Преданные, почти ручные, эти песики – офицеры, они будут плакать и скулить, если с ним что-то случится. Они не люди, они собачки, чью породу выводил он сам, кормил их с руки. А есть еще те, которые боятся, что их не станет самих, если что с ним произойдет. В таких структурах всегда исходили по такому принципу. Заводили не талантливых, а удобных и лояльных. Тех, которые ничего не представляют из себя, которые без своих хозяев и сами сдохнуть, которых выкинут, не посчитавшись не с чем.
А ведь он начинал с идеи, что станет таким же белым воротничком, может держать бокалы среди монархов и президентов, а потом скатился в обиды, в горечь и извечную парадигму – «нам никто не нужен».
Страшно. Ведь ты одинок. Никто не любит тебя, никому ты не нужен, даже своим детям, которых ты злишь. Злишь своими решениями, своей старостью. Ты же стар и никакая власть это не исправит.
Дверь снова вскрикнула. В комнате стало холодно. Наверное, болезнь берет свое? Ноги мерзнут. Здесь можно было побыть стариком, здесь никого нет, здесь можно было поболеть. Он укутался в плед.
Одновременно пустая и наполненная комната. Окон нет, поэтому никто не впустит свет. В какой-то момент он задумался, он решил, что умрет вот так, не увидев рассвет. Может не стоило так бояться, скрываться? Ведь он все равно умрет, он не будет жить вечно.
Молчаливый. Белое лицо и глаза, словно без глазниц или просто глубоко посаженные. Он молчал.
Он был похож на античного мужчину в тунике и в римских сандалиях, то на незнакомца в костюме, то просто на прохожего в одежде, но все же больше на мужчину в тоге.
Хотелось спросить, кто он, что за имя у него, как и, главное, почему, он оказался здесь.
Но вместо этого, вырвалось только – «Кто здесь?»
Но фигура молчала. Бледное и холодное лицо с пустыми ямками вместо глаз. И без того бледное лицо без глаз ничего не отображало никакой эмоции.
Как сложно говорить с тем, кто не выражает никаких эмоций. Как тяжело, когда ты не понимаешь, чего сидящий на против боится или чего он хочет.
И вот он снова почувствовал себя таким, какой он есть на самом деле. Маленький, плюгавенький, обиженный и завистливый. Он ничего из себя не представлял до того, как узурпировал власть. Красивые женщины его не любили, потому что он сам был не красив. Они появились в его жизни, когда он стал автократом, а может самодержавцем, а может диктатором.
Но ни красоту, ни мужественность, ни харизму, власть, да абсолютная, не добавит.
Стало совсем холодно. А окон не было и, вряд ли он увидеть рассвет. А как бы хотелось сменить весь этот бункер на комнату, чтобы кто-то вошел, и распахнул окна. Бог с ним кто, пусть войдет и распахнет.
Лицо смотрело на него. Вернее было повернуто в его сторону, ибо смотреть оно ничем не могло.
И тут он понял, что пора. Становился все холоднее. Лицо не выражало эмоций, но голова махнуло, дав понять, что и вправду пора.