Временное правительство ч.7
Продолжим наши описания «русской» революции, в духе легкой, как черноморский бриз конспирологии.
(Оставив тяжелую, как ядро урана, для античности).
В марте месяце, как всегда приняв балтийского чая на грудь, Александр Федорович Исаев разомлел, и позволил себе лишнего.
Дело в том, что, если верить официальной историографии, идея «пломбированного» вагона, только начала созревать 19 марта, а к началу апреля, наконец перешла из стадии проекта маниловского в стадию проекта осуществимого (4 апреля Швеция согласилась пропустить Ленина и К).
Для неискушенного наблюдателя, в марте месяце, приезд Ленина вовсе не был делом решенным.
С немцами могли и не договориться, как ранее не договорились с англичанами.
Для Керенского все было ясно как божий день уже тогда.
К слову о том, как это изображается кинематографом России, через сто лет после Ильича.
"И под визг стрелецких жен, под плевки со всех сторон..."
Ведь как нам известно социал-демократическая эмиграция в Швейцарии отличалась большим патриотизмом и русофилией.
Тем не менее, первое впечатление было действительно тяжелым.
В очередной раз процитируем классика (312):
"Я вам приведу простой пример. Представьте, что два приятеля идут ночью, и вдруг на них нападают десять человек. Если эти негодяи отрезывают одного из них, - что другому остаётся? - броситься на помощь он не может; если он бросится бежать, разве он предатель?"
Здесь даже редакция ленинского собрания сочинений не выдержала и осмелилась (единственный раз на протяжении 55 томов) внести коррективы. В примечании написано:
"В стенограмме, по-видимому, неточная запись; следует читать: "разве он не предатель"".
Но внесение "не" контекстуально невозможно, бессмысленно. Тут просто "дрогнули", нервишки не выдержали. Это сейчас! Да ещё у каких людей!! А тогда от речей Ленина с ума сходили (312), не могли поверить, что такое вообще бывает, что такое можно говорить и можно ТАК говорить. Мячик сам из рук, онемевших выкатывался. Ленин психологически сломал белое движение и вообще любое сопротивление с самого начала.
Высокоградусный Агасфер, скарабеи в кепках, даже собственный печатный орган Ляпкина-Тяпкина были от него в ужасе, и от него отвернулись, но в историю он вошел под псевдонимом Ленин, а не под издевательской кличкой.
Поскольку с самого начала был готов идти так далеко, насколько другие и помыслить боялись и имел могущественных союзников – абсолютную ничтожность профанной части Временного Правительства и абсолютную лояльность ее посвященной части, и в первую очередь ее вождя – Александра Федоровича Керенского.
Вы скажете, что я опять натягиваю сову на глобус.
Не скажете, но Лев Шестов учил, что заранее проговорить наиболее вздорные обвинения и блестяще их разгромить – прием себя зарекомендовавший, коим при случае всегда нужно пользоваться.
Александр Федорович вообще позволял себе многое. Публика из Дормидонтычей, возглавляемых Гадающим на Кисетах, что бросалась успокаивать его, когда он бился в истерике после фразы о немецком влиянии в «русской» революции, не заслуживала тщательной фильтровки базара.
При ЭТИХ можно было не стесняться – они бы все равно ничего не поняли.
Товарищ Исаев беспокоится о своем подопечном.
В общем то он делает все как надо, но слишком Рано, деяния его чреваты роковым фальстартом, надо предупредить его, убедить сбавить обороты, во что бы то ни стало, ибо нужная стадия разложения еще не достигнута (хоть над ее достижением Керенские, Терещенко и Гучковы работали день и ночь).
"Увы", усилия его оказались тщетны.
Ульянов в полной мере оправдал свое обидное прозвище, и завалил все, начав слишком рано, и от того, успехов не добившись.
Пришлось нажимать на кнопки и дергать за рычаги, добиваясь спуска дела на тормозах.
Корнилов разгромлен, некогда разгромленные большевики сильны как никогда, и до В.Д. с сотоварищами начало понемногу доходить, что сидеть во Временном Правительстве, где слово «временное» – ключевое – это как-то не очень, особенно в свете открывающихся перспектив.
И вот Совет Российской Республики (как издевательски добавляют составители Википедии – Временный), он же Предпарламент.
Очередная попытка договориться с социалистами.
Федор Гурвич (Дан), действительно был неисправим.
Настолько, насколько вообще может быть неисправим член «Союза борьбы за освобождение рабочего класса» (правда второго состава) и один из организаторов Социнтерна.
Которого в 1922 году, вместо того, чтобы расстрелять или отправить в лагерь (меньшевика, арестованного после Кронштадтского восстания) выслали за границу, где он спокойно жил до 1947 года, безо всяких резей в животе.
Шел седьмой месяц Великой «Русской» Революции.
Сперва президентом России хотели сделать абрека Чхеидзе, теперь собрали вроде как всамделишный парламент, в котором В.Д. ощущал себя как белый человек в Заире, накануне обретения независимости.
Так что пришлось делать сноску: «Это не я сам обратил внимание, это мне Вишняк подсказал».
Ибо обращать на такое внимание самому – это же вопиющий антисемитизмъ.
И сделал все, чтобы ее в эту бездну столкнуть.
Кто, с июля по сентябрь, был главой МВД, сменившим на этой должности Вышивателя Кисетов, после церетелевского пересменка?
Авксентьев.
В тот момент, когда была реальная возможность раздавить большевиков, что сделал он, как и Дан (которого называют главной опорой Церетели в Петербурге, без которого он своего влияния бы не имел)? Саботировал все, и спустил на тормозах.
Кто добился паралича Предпарламента, и превращения его в декоративный орган?
Авксентьев, Дан и иже с ними.
Кто наконец входил в бюро, руководящее Комитетом Спасения Родины и Революции (об этом ниже), и … вы уже догадались да? Опять все развалил.
Оправдываясь в стиле «Ой, извините, проклятый Абрам Гоц все сделал у меня за спиной».
Он, вместе с Даном убедил эсера Чернова отказаться от планов по созданию параллельного большевикам правительства в Могилеве.
Он сделал все, чтобы привести Колчака к власти в Сибири, после чего благополучно убыл через Владивосток.
О его происхождении все как один, говорят – дворянин. Иные добавляют – не просто дворянин, а самый настоящий аристократ.
*Читатели, помнящие главу о Церетели, начинают понимающе хмыкать.
Нет, по счастью, Пенза – не Грузия, и информацию о родителях мне в итоге удалось отыскать.
Его принадлежность к благородному сословию обосновывают так:
Илья Акимович Авксентьев (1804-1861) его дед, получил в 1861 году орден Святого Владимира IV степени, дававший право на получение потомственного дворянства.
В принципе все сходится – орден этот давался за 35 летнюю беспорочную службу, и если предположить, что даты рождения и смерти верны (пишут, что он умер после 1861 года), то канцелярский чиновник Илья Акимович, работавший с младых ногтей, до самой смерти вполне этот орден мог получить.
И даже – передать дворянство детям, поскольку в XIX веке, IV степень такие права давала (с 1900 года требовалась уже III).
О происхождении его ничего не известно, как и о нем самом, как и о его жене – бабушке нашего героя.
Это положим, вполне объяснимо, идем дальше по родословной
Его отец Дмитрий Ильич Авксентьев (1844-1913) также мало чем известен.
С его биографическими данными все весьма скудно, правда по сравнению с отцом, все чуточку, но получше.
Известны, например, имя и отчество его жены. А девичья фамилия неизвестна, а то ишь губу раскатали.
Может вам еще и фотографии нужны? (Нема).
Зато известно, что он одно время работал в Ясной Поляне у Толстого, учителем. То есть, вполне возможно, человечек-то, того-с. Из сектантов.
Ну и еще один тревожный звоночек – как мы помним, дедушка его получил орден в 1861 году (то есть, если верить официальным данным – аккурат в год смерти).
А когда Авксентьевых вписали в дворянские родословные книги Пензенской губернии?
Так что заходы про аристократа – это несколько, не тудей.
Ну хорошо, с родословной разобрались, а что там с биографией?
В 1897 он с золотой медалью заканчивает гимназию в Пензе, и поступает на юридический факультет Московского университета, откуда … все как под копирку, да … через два месяца изгоняется, за участие в студенческих протестах.
А вот дальше, он отправляется в Германию, где продолжает обучение в Гейдельбергском университете, где 1910 получает получает докторскую степень, у неокантианца Алоиса Риля.
Там же он входит в группу «гейдельбергских эсеров», о которых мы знаем чуть менее чем ничего, и в число которых входит, в том числе тот самый Абрам Гоц, что впоследствии, так «неудачно» подставит весь Комитет Спасения Родины и Революции заведомо обреченным выступлением юнкеров.
Изучение неокантианской философии у него шло так хорошо, что в 1905 году он вошел в состав эсеровской партии, а в 1907 – в ее ЦК.
Немецкая классическая философия – она такая.
С ФИО закончили, перейдем к Градусу.
Есть на свете дворянство крови, есть дворянство маузера, а есть дворянство циркуля.
Наш герой принадлежал отчасти к первому, но больше к последнему.
Оставлю эту подробную биографическую справку здесь, для услаждения взоров посвященных, а сам поясню некоторые из сносок.
87 - это Великий Восток Непонятных Народов, в который наш герой был посвящен в 1917 году. (Maybe, Maybe).
114 - это Верховный Совет Русского масонства, основанный в 1919 году из главарей ВВНР, в котором наш герой председательствовал вместе с Керенским.
Все остальное - это ложи во Франции и США, в том числе работающие по Шотландскому уставу, в которых Авксентьев иначе как в должности досточтимого мастера не участвовал.
Все-таки Набоков-художник был на порядок сильнее Набокова-мыслителя.
Что загадочного было в поляке Верховском, который во время мятежа Корнилова, арестовал всех его сторонников в Москве и приготовил пять полков для наступления на Могилев, где была ставка восставших?
Что безумного было в эсере Верховском, почетном члене солдатских комитетов и одним из главных сторонников сепаратного мира с Германией?
Что несостоятельного было в красном военспеце Верховском, по поводу отставки которого Ленин учинил натуральную истерику, в стиле: «Полунд’га! Свистать всех наве’гх! П’гомедление сме’гти подобно, това’гищи!».
Буржуазный натиск корниловцев, удаление Верховского показывает, что ждать нельзя. Надо, во что бы то ни стало, сегодня вечером, сегодня ночью арестовать правительство, обезоружив (победив, если будут сопротивляться) юнкеров и т. д. Цена взятия власти тотчас: защита народа (не съезда, а народа, армии и крестьян в первую голову) от корниловского правительства, которое прогнало Верховского и составило второй корниловский заговор.
Все было просто, рационально и в высшей степени компетентно.
И лишь слепые как кутята Дормидонтычи имели в голове картину мира, где все ходило эпициклами эпициклов.
И с такой позиции, иначе как психопатией происходящее не объяснишь.
Так начался скорбный путь умирания, латиноамериканской республики России №3 – с выбрасывания на мороз деятелей еще монархической Латинской Америки из России №2.
Синедрион, в который самого начала был превращен senioren convent (совет старшин) никакого сопротивления оказать не смог и не захотел.
А в это самое время, Александр Федорович Керенский…
…обретал бессмертие, в доисторическом меме.
В той самой шутке про платье, которая стала таким же золотым бородатым стандартом любых исторических пабликов с пошутейками, как «Французы и Белый флаг», «Ницше и Сапог», «Поляки и Раздел» etc.
Говорят, до самой смерти это его жутко бесило, и он строчил многочисленные опровержения, пропадавшие втуне, одно за другим.
В действительности же все, было как обычно - не так, как на самом деле.
Въ это время приставъ Совѣта сообщилъ, что сейчасъ Керенскій проѣхалъ черезъ площадь, направляясь къ Вознесенскому проспекту - въ открытом (sic!) автомобилѣ, съ двумя адъютантами, имѣя позади себя второй закрытый моторъ. О томъ, гдѣ прочіе члены Вр.Правительства и что они дѣлаютъ - никто ничего не зналъ...
В открытом экипаже, облаченный в новый, с иголочки английский френч покидал Александр Федорович Исаев страну писателей и актеров.
Тех самых, что мыслили себя рожденными вдохновений, звуков и молитв, и почитали величайшим злом на свете либеральную до попустительства европейскую монархию, в коей им "не повезло" родиться. Слепцы! Уж скор и близок, был миг их прозренья и знакомства с несложной физической работой на британской каторге, существенно расширившей их горизонты ужасного.
Автомобиль его уносился за горизонт и в закат, оставляя позади Набокова и Милюкова, чьи помыслы и планы претерпевали стремительные метаморфозы, как никогда соответствующие духу времени.
От мыслей от том, как им обустроить Россию, они плавно переходили к вопросу: "Выпустят ли нас морячки из здания живыми?",
В тот раз, им повезло, и Милюков, который при всей своей эмоциональной тупости, был человеком неглупым сделал единственно возможный правильный выбор - рвать когти, и рвать немедля.
Набоков же продемонстрировал куда меньше благоразумия и остался не только наблюдать, но и участвовать.
Все еще не сознавая, по какому лезвию он собирается пройтись.
Сперва он сунулся, по старой памяти в Думу где обнаружил… собственно то, что и должен был обнаружить.
Бессильную говорильню людей без сдерживающих центров.
Где-то за кадром пел свою лебединую песнь Шингарев, не встречая от новых властей никакого сопротивления, и ошибочно полагая, что так будет и впредь.
О том, что такое положение – не физическая константа, но мимолетная милость Фортуны, он само собой не думал.
Думать и прозревать он начал сильно позже – увы, перед самым концом.
Следом он попытался примкнуть к Комитету Спасения, но куда…
В бюро его само собой не пустили, поскольку там сидели люди проверенные и неслучайные – аристократ наугольника Авксентьев, неисправимый Гурвич-Дан, Абрам Гоц, существа из «Звездной палаты» etc.
В итоге получилось то, что получилось – большевиков успешно привели к власти.
Так и покатился оттуда Владимир Дмитриевич…
… к очередной символической для себя и для России локации.
Здесь очередной этап Великой «Русской» Революции начался, здесь же ему и пришел конец.
"Еще одно обстоятельство произвело сильное впечатление на Обрия: все те, кому помогал лорд, неизбежно узнавали о проклятии, соединенном с его помощью, и либо оканчивали жизнь на плахе, либо падали на низшую ступень нищеты и презрения. <…> В каждом городе, посещаемом им, оставались юноши, прежде наслаждавшиеся изобилием, а теперь исторгнутые из общества, украшением которого они некогда были. В тюремном заключении многие несчастные проклинали судьбу, которая свела их с этим злым духом; и многие отцы как безумные сидели под говорящими взорами своих безмолвных, голодных детей, не имея ни копейки из прежних богатств."
Побывал он и свидетелем и традиционного для уходящего в прошлое «кровавого царизма» перфоманса: «Сажайте меня сатрапы, сажайте палачи, я сам, сам пришел!!!»
Ведь в тюрьме ничего случиться не может. У нас же европейская держава.
А мы тем временем на страданиях своих своих чудовищных, от пяти дней заключения, политический капиталец сколотим.
И в тот раз людям свезло. Их таки отпустили.
Но Фортуна чем дальше, тем больше уставала от погрязших в хюбрисе кадетов, еще не осознавших участниками чего они стали, и что их в итоге ждет, и дальше подобных обознатушек становилось все меньше и меньше с каждой неделей.
И вот наконец, наш герой решил, что доле испытывать благосклонность Фортуны чревато, и поступил так же, как более дальновидный Милюков сразу после переворота.
На этом его повествование заканчивается.
Впереди его ждали еще четыре с небольшим года жизни, эмиграция, берлинская свара с Милюковым, за контроль над остатками кадетской партии, Архив Русской Революции и "черносотенная" пуля, прервавшая цепь невероятных удач и лунатических пируэтов на лезвии бритвы, что не раз и не два проделывал отец Владимира Владимировича.