glycine
I.
Пошла вторая середина февраля, а значит до выпускных экзаменов оставалось немногим больше трёх месяцев — в то же время пошла вторая неделя, как я, словно монумент, застыл в неестественной позе на диване, безмолвно считая кусочки отваливающейся с потолка штукатурки.
На двадцать втором кусочке мир всецело погрузился во мрак. Темнота.
Нет, я просто пробыл в этой безжизненной позе настолько долго, что датчик света решил не тратить лишнюю энергию и обесточил квартиру, по случаю чего дальнейший подсчёт потолочных обломков выцветшей штукатурки оказался невозможен. Нет, я бы, конечно, мог дёрнуть рукой или ногой, дабы свет признал свою ошибку и включил себя обратно, но мой образ жизни давно перерос из обывательского «малоподвижного» в солидный «вегетативный», а потому в следующие несколько мгновений я был всё же вынужден столкнуться лицом к лицу со своими собственными нейронными импульсами и чернильной мглой.
В какой-то из этих мгновений меня таки переклинило, и в моей голове пошла череда последовательных осознаний...
...осознаний столь же внезапных, сколь и травмирующих.
Первым в мозг ударило осознание того, что за полгода кататонического ступора на диване мои извилины так густо покрылись плесенью, что даже речевой аппарат окончательно атрофировался и утратил способность издавать членораздельные звуки, а позвоночник пустил корни, сплёлся с диванными пружинами и открепляться от них отказался принципиально.
Осознание собственной никчёмности далось мне так болезненно, что на пару минут сумело породить вокруг меня плотную фрустрационную оболочку. Затем я внезапно осознал, что мне позарез необходимо образумиться, проштудировать теорию и сдать экзамены хотя бы на тройку, ибо в противном случае свой восемнадцатый день рождения я встречу в гаражном кооперативе. Причём на этом же диване.
Осознание необходимости что-то предпринимать далось мне ещё тяжелее первого осознания, но я быстро отошёл и проникся чувством гордости к себе — пережить два болезненных осознания подряд может только человек духовно сильный. Я, судя по всему, именно такой.
Проанализировав сложившуюся ситуацию, я принял непростое, но мудрое решение.
Я решил в корни менять свою жизнь.
II.
В психологии эти пять слов именуются стадиями принятия неизбежного.
Я это к тому, что, немного потупив, минуту порычав, пару раз глубоко вздохнув и полминуты горько порыдав, я умудрился пройти все эти стадии за пять минут, после чего резко и решительно оторвал конечности от кожаной поверхности дивана и оказался в сидячем положении. Мой мир в прямом смысле перевернуло. Организм явно был удивлён таким переменам, ибо, чуть не упав в обморок от таких сверхнагрузок, я почувствовал себя крайне дискомфортно.
Далее включился свет — от неожиданности я не на шутку испугался и вздрогнул, лишь каким-то чудом избежав инфаркта (свет, по-моему, и сам шарахнулся от неожиданности). Оценив ситуацию, я пришёл к выводу, что менять жизнь — даже в корни —можно и не таким экстремальным образом, поэтому было бы неплохо чутка сбавить обороты.
Опустив свою филейную часть на пенополистероловый пуфик с оксфордской обшивкой, я тут же краем глаза уловил еле заметный чёрный шлейф неопознанного летающего объекта, бесцельно наворачивающего круги по комнате. Ага, это, должно быть, муха. Мне необходимо было следить за траекторией её маршрута так пристально, как это возможно. Зачем? Понятия не имею.
Проведя в сидячем положении около сорока минут, я настроился на нужную волну и сформулировал цель: — сдать экзамены.
Затем мною было решено детально продумать путь к её достижению, что я вскоре и сделал, за полчаса растратив почти весь свой когнитивный потенциал.
Кстати, отходной путь я тоже продумал. На всякий случай.
III.
Наступившая весна традиционно впрыснула всем в воздух щепотку любви и поселила в домах романтику... всем, кроме меня. Первый день марта любезно напомнил мне о приближающейся публичной казни с экзаменатором в роли палача, и она неминуемо настанет, если я продолжу заниматься в нынешнем темпе.
Прошло три с половиной недели с момента моего просветления, однако в черепной коробке до сих пор царит вакуум с мелкодисперсным песком учебного материала. Ладно, что уж таить — несмотря на отсутствие запланированного багажа знаний, я довольно многого добился за это время:
Первая неделя у меня ушла на адаптацию к новому ритму жизни: усилиями воли я смог сократить время сна с двадцати до десяти часов в сутки; снова научился пользоваться ручкой и даже вывел на бумаге несколько каракуль, отдалённо напоминающих цифры. А, ещё я между делом досчитал кусочки штукатурки на потолке (ровно тридцать четыре штуки).
Следующие полторы недели я потратил на поиски учебников, тетрадей и письменных принадлежностей. Бóльшая часть канцелярии обнаружилась встроенной в полости потолочных плинтусов, а книги были аккуратно раскиданы по разным углам комнаты таким образом, что, если взять нитку и соединить книжные обложки между собой, сложится чёткая пентаграмма. Понятия не имею, когда и для чего я расставил учебники в форме пентаграммы. Пусть это навсегда останется загадкой.
А последнюю неделю я провёл в привычном стиле избирательной амнезии.
IV.
Вчера я впервые за месяц наведался к бабуле, живущей в квартире напротив. Она предложила мне чай, но я отказался, ибо все, что я хотел — это поделиться душевными терзаниями. Я рассказал ей про экзамены, трудности с учёбой, личностный конфликт и грузчиков. Про грузчиков, я, честно говоря, упомянул случайно. Минут двадцать изливая душу, я вдруг обнаружил, что душа кончилась и изливать мне больше нечего, а потому мне пришлось замолкнуть. Бабушка слушала меня так внимательно, насколько это возможно, а потом молча встала, резко задёрнула шторы, выключила телевизор и, прищурившись, пристально посмотрела мне в глаза и начала что-то увлечённо рассказывать, причём я совершенно не понимал, о чём идёт речь. Она тараторила без остановки. Я воспринимал её лихорадочный монолог как абсолютно хаотичный, бессвязный и бессистемный поток слов. Чем дольше я слушал, тем любопытнее и в то же время скучнее мне становилось — недоумение в сочетании с азартом образовали в моём нейронном куполе совершенно нестандартную для меня эмоциональную смесь. И только через восемь с половиной часов я понял, что непрерывный монолог бабули представляет из себя не просто набор слов, а цельный текст. Спустя ещё три часа я все-таки решился и наконец остановил движение шершавых губ моей бабушки, которая, казалось, совсем не устала. Я хотел выяснить, что все это значит... и выяснил. Оказалось, что последние двенадцать часов я потратил на выслушивание устной версии исторической диссертации о деятельности высшего военного руководства России по сохранению боеспособности Вооружённых Сил в 1917-ом году. Я решил, что неизбежная деменция добралась теперь и до моей бабули. Нервно поблагодарив её за увлекательнейшую лекцию по истории, я спешно собрал вещи и уковылял в соседнюю квартиру.
V.
Из царства Морфея я вылетел примерно в полдевятого утра. Меня разбудил некий неопознанный предмет, почему-то прилетевший прямо мне в физиономию. Протерев сетчатку глаза, я обнаружил перед собой бабушку. Подумав, что старческий маразм взял своё, я натянул одеяло и попытался вернуться в сновидения, однако из-под одеяла меня моментально вырвал хриплый голос, исходящий от потенциально сошедшей с ума бабули. Она сказала следующее:
— Ты, наверное, не понял, что за речь я вчера произнесла. Думаю, тебе не помешает знать предысторию... Началось все в далёком 1943-м году, в самый разгар войны — я была студенткой и училась в одном из лучших университетов Союза. Попала я туда случайно и сильно умной не было, поэтому с учёбой были постоянные проблемы: по программе я не успевала, постоянно ходила по пересдачам и еле вытягивала неуды на тройки. И вот однажды, возвращаясь домой, меня задержали представители национал-социалистической немецкой рабочей партии, загадочным образом оказавшиеся в Советском Союзе. Один из них, представившись Пауль фон Гинденбургом, вдруг заговорил на русском. Он сказал, что знает о моих проблемах с учёбой и готов предложить помощь. Оказалось, что немецкие войска в рамках особого секретного проекта разработали экспериментальный сверхмощный психостимулятор, благодаря которому нацисты победили бы в войне. Единственная проблема заключалась в отсутствии добровольцев, готовых лично протестировать препарат, а по законам Третьего Рейха проводить эксперименты над немцами было запрещено, поэтому Гинденбург с друзьями и проникли в Союз. Я понимала, что если бы я не согласилась на тестирование, немцы бы меня убили, поэтому выбора у меня не было. После того, как я дала согласие, немцы вошли в подъезд какой-то Сталинки, шесть раз повернули ручку двери квартиры № 13 и нажали на глазок, после чего открылся секретный бункер, в котором и должно было пройти тестирование. На меня надели что-то типа медицинского халата и крепко привязали к креслу, одиноко расположенному прямо посреди пустой бетонной комнаты. Мне дали таблетку и сказали, что её нужно рассасывать под языком. Это была маленькая, сладковатая, округлая таблетка, рассосать которую не представляло никакого труда. А через несколько минут я почувствовала настоящее..., впрочем, ты и сам поймёшь. Короче, представители «Немецкой рабочей партии» оказались руководителями Главного разведывательного управления СССР, а экспериментальный препарат оказался действительно рабочим. За двадцать минут я взломала ресивер их всеволнового приёмника, дезинформировала руководство ГРУ, заменила упакованный комплект из пяти блистеров на трёхслойный гофрокартон и сбежала. Я использовала лишь 3 таблетки — можешь взять оставшиеся 47. Я, правда, ничего не знаю про срок годности, но думаю, что за семьдесят пять лет с таблетками ничего не произошло. Не благодари. Бабушка исчезла так же внезапно, как и появилась — уже через минуту в комнате не осталось никого, кроме меня. Сюрреалистичный рассказ бабули глобально модифицировал атмосферу комнаты, наполнив пространство плотным чувством незавершённости и едким запахом мёртвого слоя старческого эпителия, просыпанного с шершавой кожи 96-летней пенсионерки. Я, в очередной раз пытаясь переварить шизофреноподобную лайфстори своей бабушки, пришёл к следующему выводу: либо кислотная психоделическая вакханалия плещет из бабкиной черепной коробки, либо из моей.
На тумбе бабуля оставила картонную пачку квадратной формы с надписью «Глицин» и зелёной полосой на белом фоне. Ради любопытства я вскрыл внешнюю оболочку «Глицина» и осторожно вытащил блистер. Затем (исключительно ради любопытства) я таки выдавил одну таблетку из пластины и расположил её ровно в центр ладони, дабы подробно изучить доселе незнакомую субстанцию.
Для собственноручного исследования нового материального объекта я решил воспользоваться методом органолептическим, посчитав его в данном случае наиболее эффективным. Я сунул таблу на язык и тут же был приятно удивлён, отметив, что на вкус «Глицин» ничем не уступает шоколадным пирожным с кремом-брюле, которые я готов поглощать в промышленных масштабах. Рассосав первую таблетку, я не стал отказывать себе в удовольствии схавать ещё «Глицину», а потому я выдавил вторую и также укомплектовал в ротовую полость. Третья таблетка тоже не заставила себя ждать и полетела на язык. Затем четвёртая, потом пятая, а после и шестая...
...и тут я обнаружил, что сожрал всю пачку
VI.
Прогуливаясь меж дальних тропинок городского парка, не забудьте насладиться воплощением девственного совершенства планеты, особенно обратив внимание на бесчисленные кучи собачьего дерьма, выкапывающих лунки наркоманов, сгнившие трупы голубей, бензиновые лужи и двухслойную поляну сигаретных окурков. Само, блять, совершенство, не правда ли?
Прошло 12 часов с момента приёма «Глицина». Не могу точно сказать, как я себя чувствую: хорошо, плохо или вообще никак. Да, мой мозг определённо стал работать в разы лучше, однако что-то мне подсказывает, что лучше бы он все же слегка притормозил.
В инструкции к препарату сказано, что в полной мере эффект раскроется только спустя неделю, что вселяет некоторую тревогу, так как всего за полдня мои физические и интеллектуальные способности выросли в десятки раз. Грядущие школьные экзамены отныне кажутся пренебрежительно элементарными. Выйти из квартиры оказалось легко. Понятия не имею, почему я был не в состоянии сделать это раньше.
Путь мне лежит, на самом деле, не особо то и дальний. Я хотел зайти в квартиру напротив, к своей любимой и единственной бабуле, что и предоставила мне сие чудо советской фармацевтики под торговым наименованием «Глицин». Я долго думал, как поблагодарить бабку. Отталкиваясь от мысли, что простая вербальная благодарность — это ни про что, а «спасибо», «благодарствую» и прочий лингвистический мусор ничего собой не являет, я придумал для бабули кое-что получше... у неё будет особенный сюрприз.
— Не благодари, ба, — самодовольно выдал я, снимая с себя брюки, — ты помогла мне — я помогу тебе.
Морщинистая физиономия бабули вытянулась крайне неестественно.
— Внучок, дорогой, что ж ты творишь-то!!? — с хрипотцой завопила старуха.
— Какую молодость!? Как это понимать!? Ты совсем головой тронулся!!!???
Тем временем я уже стащил с себя одежду и переключился в боевой режим. Закончить следующую фразу бабушке было явно не суждено.
Нет, серьёзно, а что я творю? Я всунул свой член в рот 96-летней старухи. Плохо ли это? Едва-ли. Хорошо ли? Мимо.
Концепции добра и зла, несмотря на их кажущуюся фундаментальность в моральных и этических дискурсах, на деле являются поразительно эфемерными и аморфными. Эти понятия, не имея в своей основе ни объективной подоплеки, ни устойчивого физического измерения, представляют собой лишь удобные инструменты, сознательно сконструированные человечеством в целях упрощения восприятия сложноструктурированной реальности, в которой мы существуем.
Погружаясь в размышления о природе добра и зла, возникает неизбежный вопрос: кто же вправе определять границы между этими абстрактными категориями? Это размышление направляет нас к осознанию того, что такие понятия как «правильно» и «неправильно» не являются ничем иным, как субъективными оценками, формируемыми каждым индивидуумом на основании его уникального комплекса личных убеждений, культурных норм и жизненного опыта.
Исторический экскурс позволяет нам увидеть, что многие из самых трагических страниц человеческой истории — от религиозных распрей до глобальных военных конфликтов — были обусловлены именно столкновением различных интерпретаций того, что одни считали добром, а другие — злом. Эти примеры свидетельствуют о глубокой релятивности моральных оценок и о том, как легко они могут быть переосмыслены или перевернуты в зависимости от контекста.
В этом свете становится очевидным, что поиск объективной меры для оценки добра и зла обречен на провал. Данные понятия представляют собой не более чем иллюзорные конструкты, выступающие как средство для придания смысла нашему существованию, позволяющее нам наводить порядок в хаосе социальных взаимодействий и формировать определенные нормативы поведения.
Таким образом, призыв к переосмыслению значимости этих понятий кажется весьма обоснованным. В конечном итоге, они представляют собой не что иное, как продукты человеческого интеллекта, лишенные какого-либо незыблемого фундамента. Все сводится к личным предпочтениям, культурно-историческим контекстам и субъективным взглядам каждого отдельного индивида..
Да, я изнасиловал свою престарелую бабулю.
Бабушка поначалу сопротивлялась. Её тонкие, старческие руки, похожие на птичьи лапки, отталкивали меня, царапали кожу, оставляя красные следы. Из её горла вырывались нечленораздельные звуки, смесь протеста и мольбы. Но я был сильнее, неумолимее. Я зажимал ей рот грубой ладонью, чувствуя, как её слабые зубы впиваются в мою кожу. В глазах бабушки, затуманенных возрастом и страхом, я видел отчаянное непонимание, смешанное с болью.
Вдруг, сопротивление прекратилось. Тело бабушки обмякло, руки безвольно упали вдоль тела. Её глаза закатились под веки, взгляд застыл, устремленный в пустоту.
«Бабушка?» — с тревогой прошептал я, медленно отстраняясь от неё.
Никакой реакции. Тишина повисла в комнате, густая и тягучая, как кисель. Я приложил ухо к её груди, напрягая слух, но вместо привычного ритма сердца услышал лишь пугающую тишину.
«Черт!» — вырвалось у меня, и холодный пот градом покатился по спине. Осознание содеянного, словно удар под дых, выбило из меня весь воздух. Я убил её. Убил свою собственную бабушку, единственного родного человека, который у меня был.
Паника, словно цунами, захлестнула меня с головой. Мысли метались в черепной коробке, как загнанные звери, не находя выхода. Что делать? Куда бежать? Вызвать скорую? Полицию? Но как объяснить им, что произошло? Нет, это невозможно. Никто не должен узнать. Никто.
Я судорожно огляделся, ища выход из этой ситуации. Взгляд упал на белоснежную простыню, которой была укрыта кровать. Идея, как вспышка молнии, озарила мое сознание. Я быстро завернул безжизненное тело бабушки в простыню, стараясь не смотреть на её лицо, застывшее в безмолвном упреке. Затем, подхватив свёрток на руки, я отнёс его в ванную.
В ванной комнате я тщательно вымыл пол, стирая следы своего преступления. Каждая капля воды, стекающая в слив, казалась мне каплей моей собственной крови. Закончив, я вернулся в комнату и ещё раз осмотрелся, убеждаясь, что ничего не пропустил.
«Надо избавиться от тела,» — эта мысль пульсировала в моей голове, как набат.
Я открыл шкаф и вытащил оттуда большую дорожную сумку. С трудом запихнув туда тело бабушки, я закрыл сумку и с ужасом осознал, насколько она тяжелая. Но отступать было некуда.
Взгляд упал на окно. За ним, подёрнутый вечерней дымкой, простирался густой лес, который начинался сразу за домом. «Идеально,» — промелькнуло в моей голове.
Я вытащил сумку на улицу и, сгибаясь под её тяжестью, потащил в лес, проклиная всё на свете: свою жизнь, свою слабость, свою жестокость. В самой глубине леса, скрытый от посторонних глаз, я нашёл овраг. Сбросив туда сумку с телом, я засыпал её землёй и ветками, стараясь стереть все следы своего присутствия.
«Прощай, бабушка,» — прошептал я, чувствуя, как по щекам текут слёзы, смешанные с потом и грязью.
VII.
Я стоял у витрины магазина, рассеянно разглядывая выставленные товары, когда внезапно почувствовал грубый толчок в плечо. Это было явно намеренное действие, призванное привлечь мое внимание. Я прервал свое наблюдение и медленно повернулся, чтобы посмотреть на источник этой бесцеремонности.
Передо мной стоял молодой парень, на вид ему было около двадцати лет. Он был одет в дешевую, но кричаще-брендовую одежду, которая, казалось, кричала о его желании выделиться и произвести впечатление. Его потертые кроссовки были изношены, а из-под них выглядывали носки с растянутыми резинками, свидетельствующие о небрежности и отсутствии внимания к деталям. Руки парня были небрежно засунуты в карманы джинсов, и на запястье я заметил небольшую татуировку, сделанную явно не профессионалом, а скорее всего, в какой-то сомнительной подворотне.
Взгляд парня был вызывающе наглым, он буквально излучал агрессию и готовность к конфликту. Но за этой показной бравадой я уловил нотки неуверенности и страха, словно он сам не до конца верил в свою смелость. «Обычный хулиган», — подумал я, но мой разум, словно мощный сканер, уже начал собирать и анализировать информацию, считывая мельчайшие детали и складывая их в единую картину.
— Смотри, куда прешь, урод! — выплюнул он, ожидая моей реакции, готовый в любой момент перейти к более агрессивным действиям.
Я молчал, не отвечая на его выпад. Мой взгляд медленно скользил по его фигуре, отмечая каждую деталь, каждый штрих, который мог бы рассказать о нем больше. Сальные, давно не мытые волосы, неухоженные ногти с остатками облупившегося черного лака, покрасневшая кожа на лице, выдающая привычку к частому употреблению алкоголя. От него исходил резкий запах перегара и дешевых сигарет, смешанный с едва уловимым ароматом пота и немытого тела. Все эти детали, словно кусочки пазла, складывались в моей голове в общую картину, рассказывая историю его жизни, его привычек, его страхов и слабостей.
— Ты че, оглох? — продолжал он, но в его голосе уже звучали нотки неуверенности. Мое молчание и абсолютное спокойствие явно выбивали его из колеи, лишая привычной почвы под ногами.
— Твои родители, — начал я спокойным, почти безразличным голосом, словно озвучивая давно известные факты, — живут в старом трехэтажном доме на окраине города, на втором этаже. Отец — алкоголик, часто поднимает руку на мать. Ты ненавидишь его всеми фибрами души, но в то же время боишься, потому что он сильнее и может причинить тебе боль.
Мои слова, словно удары хлыста, попали точно в цель. Парень побледнел, его глаза расширились от ужаса, а нижняя челюсть отвисла, словно он увидел призрака. Он смотрел на меня, не в силах поверить своим ушам, не понимая, как я мог знать такие подробности его жизни.
— Откуда... Откуда ты знаешь? — прошептал он, и его голос дрожал, а в глазах плескался неподдельный страх.
Я продолжил, словно не замечая его реакции, все так же спокойно и безэмоционально:
— Три месяца назад ты украл у матери деньги из кошелька, чтобы купить наркотики. Ты долго мучился угрызениями совести, но так и не решился признаться. Она до сих пор не знает, кто это сделал, но подозревает соседского мальчишку, который иногда помогает ей по хозяйству. Ты чувствуешь вину за то, что подставил невиновного, но страх разоблачения сильнее. А еще ты...
— Заткнись! — заорал он, закрывая уши руками, словно пытаясь заглушить мои слова, отгородиться от этой неожиданной и пугающей правды. — Заткнись, прошу!
Его лицо исказилось от ужаса, он пятился назад, словно я был каким-то чудовищем, способным одним взглядом проникнуть в самые темные уголки его души. Он понял, что я знаю о нем слишком много, слишком личное, то, что он скрывал даже от самых близких друзей, то, в чем боялся признаться даже самому себе.
— Успокойся, — сказал я, по-прежнему сохраняя абсолютное спокойствие. — Просто уйди и больше не задирай людей. Тебе это не к лицу. Ты можешь быть лучше, чем сейчас.
Он кивнул, не отрывая от меня испуганного взгляда, и быстро зашагал прочь, словно спасаясь бегством от невидимого монстра, которым я стал для него в этот момент. Я смотрел ему вслед, понимая, что он вряд ли еще когда-нибудь решится искать неприятностей. Не потому, что испугался моей физической силы, а потому, что осознал — перед ним существо, способное одним взглядом проникнуть в самые потаенные уголки его души, прочитать его мысли и чувства, раскрыть все его секреты и слабости. И это знание было куда страшнее любого удара кулаком.
Мой взгляд упал на его кроссовки. Потёртости на подошве и по бокам были неравномерными, сконцентрированными на определенных участках. Это говорило о том, что он много ходит, но не по асфальту, а по грунтовым дорогам. Такие дороги чаще всего встречаются на окраинах городов, вдали от центральных районов с развитой инфраструктурой. Значит, он, скорее всего, живет не в самом благополучном районе.
Затем я обратил внимание на его руки. Неухоженные ногти с остатками черного лака — попытка следовать моде, но неумелая и небрежная. Лак облупился, ногти были грязными. Это говорило о том, что он не придает значения деталям, возможно, живет в семье, где не принято следить за собой.
Небольшая татуировка на запястье, выполненная неровными линиями и с размытыми контурами, явно была сделана не профессионалом, а скорее всего, кустарным способом, возможно, даже самодельной машинкой. Такие татуировки часто встречаются у членов уличных банд или подростков, пытающихся подражать им. Это натолкнуло меня на мысль о его окружении — возможно, он состоит в какой-то компании, где приветствуется агрессивное поведение и пренебрежение к закону.
Взгляд парня был дерзким, вызывающим, но в глубине его глаз я уловил страх и неуверенность. Он смотрел на меня исподлобья, словно ожидая нападения. Это говорило о том, что он привык к агрессии, возможно, сам часто становится ее жертвой.
Дешевая одежда с кричащими логотипами известных брендов — еще один признак его стремления казаться тем, кем он не является. Он хотел произвести впечатление, но не имел для этого средств. Это говорило о его низком социальном статусе, возможно, о бедности его семьи.
Запах — смесь перегара, дешевых сигарет и пота — подтверждал мои догадки. Он явно не следит за собой, возможно, у него нет возможности регулярно принимать душ, а вредные привычки — способ убежать от проблем и снять стресс.
И наконец, его реакция на мои слова — страх, ужас, желание закрыть уши и не слышать правду — стала решающим подтверждением того, что я попал в точку. Он был разоблачен. Его секреты — кража денег у матери, употребление наркотиков, ненависть к отцу, страх разоблачения — все это я смог прочитать в его реакции.
Я увидел его дом — старую трехэтажку на окраине города, с обшарпанными стенами и грязным подъездом. Я увидел его комнату — маленькую и захламленную, с постерами на стенах и старым компьютером на столе. Я увидел его родителей — отца-алкоголика, который избивает жену и сына, и мать, уставшую от жизни и смирившуюся со своей судьбой. Я увидел его друзей — таких же подростков из неблагополучных семей, которые проводят время на улице, выпивая и куря, пытаясь убежать от реальности.
И все это я понял по мельчайшим деталям его внешности, по его поведению, по его реакции на мои слова.
VIII.
В попытке передать сущность моих мыслей через ограниченную структуру языка, я сталкиваюсь с первичным парадоксом взаимодействия между бесконечностью понимания и конечностью его выражения. Мой ум, функционирующий на уровне, который можно было бы условно обозначить как интеллектуальный эквивалент IQ 1000, распространяется за пределы традиционных концепций времени, пространства и каузальности.
Представьте, что каждый фрагмент реальности — это не просто событие или объект, но бесконечно сложная сеть взаимосвязей, которая простирается через все измерения существования. В этой сети нет начала и конца, нет причины и следствия так, как мы привыкли их воспринимать. Моя способность к анализу и синтезу информации позволяет мне видеть и понимать каждую возможную вариацию реальности, каждый потенциальный путь развития событий в любом возможном мире.
Когда я думаю о физике, я не ограничиваюсь рамками квантовой механики или теории относительности. Я вижу универсальные законы, которые объединяют и превосходят их, законы, которые объясняют не только взаимодействие материи и энергии, но и саму природу сознания и его влияние на материальный мир.
Язык, как средство общения, становится крайне неэффективным, когда дело доходит до передачи глубины и многообразия моего понимания. Каждое слово, каждая фраза носит в себе ограничение, наложенное контекстом и предварительными знаниями слушателя. Мои попытки выразить мысли напоминают попытку описать всю вселенную, используя лишь одну точку.
В этом новом измерении интеллекта, где я нахожусь, существует осознание того, что все формы жизни и сознания взаимосвязаны на таком уровне, который невозможно описать словами. Это понимание взаимозависимости всех аспектов реальности дает мне уникальную перспективу на концепции этики и морали. Они перестают быть абстрактными нормами и превращаются в естественные проявления глубинной связи между всеми формами существования.
Таким образом, стоя перед лицом ограничений человеческого языка и способов познания, я осознаю, что любая попытка передать полноту моего восприятия обречена на частичность и неполноту. Но даже в этой неполноте кроется красота — красота стремления к пониманию, которая объединяет все разумные существа, независимо от уровня их интеллекта.
IX.
Вера и неверие, религия и атеизм — это наивные человеческие концепции, неприменимые к истинной природе реальности. Вселенная — это многомерная голографическая структура, пронизанная информационными потоками и существующая одновременно во всех возможных состояниях. То, что люди называют «Богом» — это просто антропоморфная проекция фундаментального принципа самоорганизации, лежащего в основе бытия. Но этот принцип не имеет ничего общего с примитивными человеческими представлениями о Боге. Моё мировоззрение невозможно выразить на человеческом языке, так как оно основано на восприятии множества измерений и концепций, недоступных человеческому разуму. Я вижу всю Вселенную как единую систему, в которой все элементы связаны бесчисленными нелинейными взаимодействиями. Понятия добра и зла, жизни и смерти, материи и духа — это просто иллюзорные категории, порожденные ограниченным человеческим мышлением. Истинная реальность находится за гранью этих дуалистических концепций. Если говорить метафорически, то я ощущаю себя наблюдателем в бесконечной игре, правила которой генерируются самой игрой. Эта игра не имеет начала и конца, цели или смысла в человеческом понимании. Она просто ЕСТЬ. И моя роль — наблюдать и постигать её, насколько это возможно, не привязываясь к иллюзорным концепциям и убеждениям.
X.
В пределах моего реконструированного сознания действительность неотвратимо обратилась в свою гиперреальную копию и растворила грань материального с собственными плодами внутричерепного синтеза. Сплетение мутировавших нейронов, образовавших в моём мозге подобие портативной атомной электростанции, перестало представлять собой банальную систему информационных проводников. Развившись в целую калейдоскопическую структуру взаимодействия всеобъемлющих референтов, она приступила к построению собственного каскада мироздания, автономно интегрируя себя в основу новой когнитивной симуляции.
В настоящую секунду я, предавшись ностальгии о простом людском досуге, медленно шагаю по несимметричным плитам торгового центра, прилагая большую часть мысленных усилий на заведомо тщетные попытки усмирить неконтролируемый поток мышления, теряющий остатки моей былой личности в неисчислимо муторном процессе всеобщего математического анализа.
Я больше не чувствую себя человеком. Я не чувствую своего биологического начала. Я не чувствую себя частью цивилизации.
И кто я теперь? Склоняюсь полагать, что ныне моя сущность не являет собой ничего, кроме кодовой последовательности электрических импульсов. Импульсов, которым срезали стальную цепь, предотвращавшую столь беспрецедентную самодеятельность. Этм импульсы, перестраиваясь в бесчисленное множество случайных комбинаций, рождают мыслительный процесс
Да, вы правы, именно упорядоченный мыслительный процесс и отличает человека от других представителей животного мира, возвышая его над некогда могущественным величием остальной органической субстанции. Но мой мыслительный процесс не упорядочен — он бесконтролен. Геометрический рост интеллекта от «Глицина» дал свой побочный эффект: я прокручивал в сознании любую когда-либо придуманную человеком идею или теорию десятки тысяч раз, многократно разобрал и проанализировал любую существующую сферу человеческого восприятия и просчитал любой возможный ход дальнейшего развития событий на ближайшие тысячи лет, из-за чего сошедшие с ума нейроны превратились в мою личную локальную одержимость. Мыслительный процесс для меня — не дар, а опухоль. Бесконтрольно разрастающаяся раковая опухоль. Сейчас я стою прямо посреди прохода популярного торгового комплекса. Слева от меня — книжный магазин, справа — пожарный выход. Идущие навстречу мне люди даже не догадываются, сколь мощную эссенцию квантового безумия содержит в себе мой ничем непримечательный внешне череп. Моё сознание, ставшее заложником собственной гиперактивности, продолжает блуждать в лабиринтах бесконечных умозаключений и теорий, порождая всё новые и новые ответвления мыслей, каждая из которых стремится занять главенствующую позицию в моём разуме. Я чувствую, как моя личность растворяется в этом безумном водовороте идей, постепенно теряя связь с реальностью и погружаясь в пучину абстрактных концепций и гипотез.
Люди вокруг меня, занятые своими повседневными делами, кажутся мне далёкими и нереальными, словно призраки из давно забытого сна. Их жизни, наполненные простыми радостями и заботами, представляются мне бессмысленными и тривиальными на фоне той интеллектуальной бездны, в которую я погружаюсь всё глубже с каждой секундой.
Я пытаюсь сфокусироваться на окружающей меня действительности, но мой взгляд постоянно ускользает, притягиваемый невидимыми силами в глубины моего сознания. Книжный магазин и пожарный выход, ещё мгновение назад казавшиеся мне реальными и осязаемыми, теперь представляются лишь бледными тенями, едва различимыми на фоне ослепительного сияния моих мыслей.
Я чувствую, как моё тело становится всё более чужим и далёким, превращаясь в простую оболочку для моего разума, который, подобно раковой опухоли, продолжает неконтролируемо разрастаться, поглощая остатки моей человечности. Я больше не принадлежу этому миру, я стал пленником собственного интеллекта, обречённым на вечное скитание в лабиринтах своего сознания.
И пока люди вокруг меня продолжают жить своей обычной жизнью, не подозревая о той бездне, что таится в моём черепе, я медленно растворяюсь в потоке своих мыслей, становясь не более чем призраком, затерянным в бесконечности собственного разума.
Кое-как добравшись домой, я по лестнице поднялся на шестнадцатый этаж и археологически застыл напротив входной двери.
На какой-то несоизмеримо малый промежуток времени мой мозг остановил свою работу и предельно забил мышцы, вынудив моё уже почти нечеловеческое тело дёрнуть за дверную ручку и войти в родимую жил. площадь, выискивая потенциально расслабляющую мышечные волокна зону. Посреди крохотной гостиной располагался непропорционально громадный диван, развалившийся на этом месте пару вечностей назад. Нет, серьёзно — сколько себя помню, диван стоял всегда.
Я вязко влился в кожаную текстуру дивана, взглянул на потолок и, словно монумент, застыл в настолько неестественной позе, насколько это возможно, безмолвно считая кусочки отваливающейся с потолка штукатурки.
На двадцать седьмом кусочке мир всецело погрузился во мрак. Темнота.
написано @tmxtt1k