ВНУТРИ

3.

Белый цвет явно его преследовал, словно маньяк жертву, добиваясь залезть в мозг поглубже, впиваясь в нейроны цепким хватом, требуя покорности и безотказного смирения.

Вадим сидел за металлическим столом, недоуменно вращая головой, разглядывая светлые стены небольшой комнаты, в которой только что очутился. Пара стульев и неширокая дверь, справа от него, – вот и всё что тут было. В подобных помещениях ему не приходилось находиться раньше, даже во время собеседований на работу, и сейчас он испытывал лёгкое раздражение от собственного неведения.

Он не должен был здесь быть, если только речь не шла об очередном сне. Кажется, за одну ночь их снится около пяти или шести, Вадим где-то читал об этом, и снятся чуть ли не каждый день, просто человек не всегда о них помнит.

Хотя если это следующий сон, то как он сразу же осознаёт себя в нём? Ведь чтобы научиться так делать, требуются кропотливые ежедневные тренировки. Об этом он тоже читал в своё время.

Послышался резкий щелчок, прозвучавший в тишине пространства довольно громко, и узкая дверь наполовину приоткрылась, пропуская вовнутрь мужчину средних лет, одетого в чёрные брюки и рубашку.

— Здравствуйте, Вадим, — произнёс он бархатным голосом.
— Вы кто? — без предисловий начал тот.

Выдвинув второй стул из-под стола, незнакомец неторопливо уселся напротив, закинув ногу на ногу и сложив ладони в замок.

— Меня зовут Кратенбург А́нвой, — сообщил он. — Я глава департамента один-ноль-один. Мы с вами уже встречались не так давно.
— Не припоминаю, если честно.
— Совершенно верно. С ней есть небольшие проблемы, с вашей памятью. Мы были не в состоянии повлиять на её работоспособность, поэтому временами она исчезала.
— Не понял, — нахмурился молодой человек. — О чём вы?
— Больше всего пострадал гипокамп, — невозмутимо продолжал мужчина. — Также из строя выведены лобные доли и префронтальная кора. Из-за этого семантическая и эпизодическая декларативная память страдает и вызывает искажения в общем восприятии. Вам пришлось несладко, Вадим, это правда, но вы пытались бороться.
— Подождите, — замотал головой Вадик. — Как вы говорите, вас зовут?
— Кратенбург Анвой.
— Вы, вообще, кто?
— Я тот, кто заключал с вами договор. С вами и вашим другом Игорем. Он, кстати, продолжает его придерживаться.
— Какой договор? — нервно протянул Вадим. — Что вы несёте?
— Вы нарушили реконструкцию, а делать это категорически запрещено. Результат не заставил себя ждать: вы здесь, и у меня для вас плохие новости.
— Я сделал что-то нехорошее?

Кратенбург вздохнул:
— Человек возводит высокое здание, плотное и увесистое. Он рассчитывает каждый необходимый элемент, прорабатывает водо- и теплоснабжение, проводит вовнутрь электричество. Всё сделано грамотно. Скоро здание заселят люди и будут полноценно жить, ни о чём не беспокоясь. Радость и благодать. Но на начальном этапе, человек совершил ошибку. Он залил фундамент, не соответствующий объёмам сооружения. Проходит время и под напором огромной массы бетон крошится, расползается в разные стороны, вызывая тем самым разрушение всей структуры. Как вы считаете, Вадим, можно ли сказать, что этот человек сделал что-то нехорошее?
— Что всё это значит? — спросил Вадик. — Где я нахожусь?
— Или такой пример, — как ни в чём не бывало, продолжал мужчина. — Судостроительная компания спроектировала огромный корабль. Её представители во всеуслышание заявляют, что лайнер непотопляем, несмотря на то, что сделан из железа. Один из руководителей этой компании присутствует на первом рейсе и просит капитана увеличить скорость до максимума, чтобы весь мир видел: эта посудина и впрямь уникальна. Но вот корабль натыкается на айсберг и тонет, унося жизни большого количества людей. Тонет из-за того, что скорость была на пределе, и экипаж не успел адекватно среагировать на угрозу. Как, по-вашему, руководитель сделал что-то нехорошее?
— Я прошу ответить на мой вопрос, где я нахожусь? — недовольно повторил Вадим.
— В коме, — сказал Кратенбург.

Его вид излучал неподдельное умиротворение. Он буквально был пропитан безмятежной идиллией, со стойкой невозмутимостью. Он был уверен в том, что говорил, уверен на все сто процентов. Его овальное лицо, с небольшой аккуратной щетиной, сохраняло полное спокойствие, а в глазах застыло искреннее сожаление.

Вадим обомлел от услышанного. Его тело вновь наполнилось тяжёлой тревогой, погружая в свои омерзительные объятия ещё и сознание, наполняя его многочисленными вопросами и тошнотворными мыслями.

— Как это понимать? — с дрожью в голосе поинтересовался он.
— Вы лежите в реанимационном отделении сто двадцать второй клинической больнице, в Санкт-Петербурге, — сообщил Анвой. — У вас кома третьей степени. На окружающий мир вы не реагируете, но техническая функциональность организма продолжает свою деятельность.
— Нет, вы лжёте, — истерично ухмыльнулся Вадик. — Такого не может быть. Как тогда я с вами беседую?
— Глупость, Вадим, — вместо ответа сказал Анвой. — Человеческая глупость не знает границ. Ощущая энтузиазм и невероятную эйфорию от реализации долгого проекта, человек заливает неправильный состав бетона. Он не совершает нечто нехорошее, он просто делает глупость. Точно такую же глупость сделал руководитель судостроительной компании. И точно такую же глупость сделали вы.
— Не понимаю, — пробормотал Вадик.
— Мой департамент даёт возможность возврата. Допустим, кто-то попадает в область между жизнью и смертью. Кома – это именно та область. Как быть? Когда кому-то суждено умереть – он умирает. Но вот человек оказывается в коме. Он и не умер, но и не жив. Внутренние органы работают, но толку от этого мало. Постигать неизвестное, приносить миру пользу, наслаждаться жизнью, человек не в состоянии. Именно в этот момент он попадает сюда.
— Вы хотите сказать, что Игорь тоже в коме?
— Совершенно верно, — просто ответил Анвой. — Мы создаём реконструкцию, даём вам задачу и предоставляем возможность возврата в реальный мир. В ваш мир, Вадим. Там, где живут ваши близкие. Все эти люди обеспокоены вашим состоянием. Они не находят себе места, предполагая, что только медицина может вернуть вас обратно. Однако, это заблуждение. Единственное, что может вас вернуть, это выполнение задачи в нашей реконструкции.
— Какой?
— В той, где вы и были.
— В том дворце?
— Вам нужно было работать на одного человека, — пояснил Кратенбург. — Эдуард Валентинович также находится в коме, и также выполняет свою миссию. В чём её цель, знать лично вам, Вадим, не обязательно. Ответ на этот вопрос за пределами вашего понимания. Вы лишь должны были быть его спутником.
— Но ведь это был сон, — напомнил Вадик. — Игорь курил сигареты, а он не курит.
— Игорь курил в реконструкции, и в этом нет ничего удивительного, — скромно пояснил Анвой. — Мы связываем её с мозгом. Она влияет на него, создавая картинку и некую эвентуальность, для манёвров ваших непосредственных действий. Парадоксальность заключается в том, что мозг может менять саму структуру конструкции, воспринимая её как сновидение или галлюцинацию. Это проблема, которую невозможно решить, так как отключить человеческое воображение мы не в состоянии. Единственное, на что мы способны, это лишь предупредить человека о печальных последствиях такой практики.

На короткий срок Вадим замолчал, погружаясь в невыносимо мрачные раздумья, после чего внезапно спросил:
— А почему я в коме?

Он не знал, что на самом деле произошло, после того, как озвучил данный вопрос. Но ответ ему уже был не нужен. С этого момента он вспомнил.

Вспомнил абсолютно всё.

— Вы попали...
— В аварию, — докончил фразу молодой человек.

Кратенбург кивнул головой:
— Именно так.

Всё словно встало на свои места. Металлическая клетка, удерживающая прошлые события, растворилась, вбрасывая их в память безумным потоком ярких кадров.

— Мы возвращались из Красной Зари, от родителей Игоря, и столкнулись с машиной, недалеко от кольцевой, — прошептал Вадим. — Мы попали в аварию.
— Теперь вы осознаёте последствия своих действий? — медленно произнёс Анвой.

Вадим посмотрел на него с ужасом в глазах:
— Я изменил ход событий.
— Что делать категорически воспрещается, — напомнил Кратенбург.
— Боже, — Вадим закрыл лицо руками, — я поменял ход событий.
— Когда вы впервые потеряли память, ваш друг неоднократно пытался вам объяснить то положение, в котором вы с ним оказались.
— Да, я помню, — сказал Вадик. — Я помню, как спорил с ним.
— Вы пытались бороться, Вадим, — вновь повторил Анвой. — Вы подстраховались.

Это было правдой. Он подготовился. После первого приступа амнезии, он написал в своём блокноте целую поэму, рассказывая самому себе, что с ним произошло на самом деле. В реконструкции блокнот носил странное название «памятка строителя дамб», и сейчас, сидя за столом, Вадим вспомнил, как нашёл его в своём рюкзаке, по пути во дворец Эдуарда Валентиновича. Нашёл, но не раскрыл и не прочитал, что повлекло за собой непростительную ошибку.

Игорь предупреждал, чтобы он ничего не менял. Да и сам Вадим начертил на рюкзаке эту надпись, надеясь на тот момент, что данная заметка даст возможность плотно задуматься, выводя его на истинный путь.

Ничего не помогло. Всё оказалось бесполезным.

— Я нарушил договор, — пробормотал Вадим, — но сделал это не специально.
— К сожалению, это не имеет значения, — сказал Кратенбург. — В договоре точно указано: никаких изменений реконструкции. Ваше физическое, либо эмоциональное состояние, не учитывается. Здесь это не работает.
— Дайте мне ещё один шанс.
— Нет, Вадим. Что сделано – то сделано. Я не вправе предоставлять некие исключения. И даже если бы хотел – не смог. У меня нет необходимых ресурсов, и я не наделён такой властью.
— Пожалуйста, — взмолился Вадик. — Верните меня туда. Верните меня к Игорю.
— Зачем? — поинтересовался Кратенбург, сморщив лоб.
— Я хочу обратно домой, — ответил молодой человек.
— Для чего?
— Для того чтобы жить.
— Рано или поздно все умирают, Вадим, — сказал Анвой. — Умирают стариками или молодыми. Кто-то, вообще, накладывает на себя руки, убегая от несуществующих проблем. По воле случая, я могу пообщаться с такими персонажами. Когда до них доходит весь ужас их нелепого поступка, они просят вернуть их назад, молят о возвращении в привычный для них ракурс, на несгораемую константу прямой, и не понимают, что она уже давно сгорела, а прямая и вовсе растворилась в вечности.
— Кратенбург, прошу вас, — прошептал Вадим. — Всего один шанс. Ведь я не виноват, что потерял память.
— Но и мы не виноваты, — проговорил Анвой.
— Я не виноват! — закричал Вадим, после того, как из его глаз потекли слёзы. — Я не хотел этого!

Обратной дороги не было.

Он помнил, как Кратенбург, при первой встрече, делал акцент на главном пункте договора. Он помнил Эдуарда Валентиновича, который, за время службы, всегда был к нему снисходителен. Помнил, как разговаривал с ним о возвращении и как предложил выступать на его дне рождения. Ты прерываешь не мой праздник, глупец! Одумайся!

Он сглупил. Сглупил по-крупному.

И когда слёзы прекратили литься, Вадим уставился в пол, мечтая исчезнуть из этих стен, увидеться с родными и сказать им, что он жив, и отныне всё будет хорошо.

Кратенбург поднялся:
— Прощайте, Вадим.
— Что со мной теперь будет?
— Вас ожидает погружение внутрь, в пустоту, — Анвой двинулся к выходу. — Ваше время пришло.

Он вышел из комнаты и закрыл за собой дверь.

***

Он стоял посреди дороги, на главной улице маленького городка. Прямо перед ним было расположено двухэтажное кирпичное здание, являвшееся серым, унылым и давным-давно забытым людьми родительским домом. Здесь Вадим и появился на свет.

Вокруг не было ни души. Его окружали лишь стоявшие в ряд ветхие строения и массивные деревья, пребывающие в печальной неподвижности. Над головой светило солнце. Было жарко.

Он повернулся в нужном направлении и отправился к своей многоэтажке, где прожил первые пятнадцать лет своей жизни.

Он шёл вперёд, осматривая местность, и вспоминал, как ходил по разбитым тротуарам этой улицы в школу и обратно. Он никогда не ездил на автобусах. В те мгновения пешая двухкилометровая прогулка в одиночестве представлялась интересным приключением.

Череда построек закончилась, и теперь справа от него находилась территория бывшего завода, а слева огромный зелёный луг, в конце которого возвышался широкий холм, где и обосновался его родной район.

Он стоял перед полем и видел вдалеке, среди многочисленных панелек, два верхних этажа своей пятиэтажки. Синее небо и яркая природа пробудили внутри Вадима ностальгию по тем временам, когда он мальчишкой мчался по тропинкам домой и придумывал песню об облаках. А зимой, когда повсюду лежал снег, он едва проходил через этот участок, так как белая масса, отражая солнечный свет, безжалостно его ослепляла. Это было дивное время, которое безвозвратно кануло в небытие, вместе со всей гаммой радостных ощущений.

Он прошёл по мягкой почве несколько шагов и обомлел. Огромный кусок пространства – то самое место, где был его район – растворился в непроглядной темноте. Страшное пятно разрасталось, погружая в свои контуры близлежащие окрестности, а затем резко начало проявляться со всех сторон, уничтожая до боли знакомый ему пейзаж, вместе с небом и яркими лучами.

Вадим в панике повернулся назад и побежал, до конца не понимая, куда нужно двигаться и каким образом он может спастись. Он просто бежал прямо по дороге, временами оглядываясь назад и наблюдая, как чёрная материя стремительно движется за ним, пожирая мир его детства, мир, в котором он вырос.

Он твёрдо решил не сдаваться, однако очень скоро силы были на исходе, и он заметно уменьшил темп, тогда как мрак за его спиной всё больше набирал обороты.

В голову вонзилась страшная и вполне очевидная догадка: он не выдержит этой гонки. Убежать от этой бездны невозможно, да и некуда. Это физически невыполнимо.

Но он бежал. Крича от страха и мысленно призывая Бога пощадить его, он бежал не останавливаясь. Ровно до того момента, пока дьявольская чернота не настигла его.

Конец.