ТРАВЕНГИЛ

— Я бросал пить несколько раз, Альберт.
— Почему?
— Потому что были неудачи, — пожал я плечами. — Это же очевидно.
— Так, а почему они были?
— Потому что в какой-то момент я понимал, что погорячился с выбором. Вот и всё.
— С выбором свободы?
— Разве избавляясь от одной зависимости, человек становится свободным?
— А разве нет?
— Нет.
— Отчего же?
— Почему, отчего, — нахмурился я. — Что за вопросы такие?
— Это нормальные вопросы, Ян, — вздохнул Альберт. — Я лишь хочу услышать твоё мнение.
— Свободы нет в нашем мире, мой друг.
— Ох, как мы заговорили, — улыбнулся собеседник. — А куда же она делась?
— Никуда. Она и не существовала.
— Иоган Лафатер говорил: «человек свободен, как птица в клетке: в известных границах он может свободно двигаться». Скажешь, он не прав?
— Кто он такой?
— Иоган?
— Да.
— Это писатель, который основал криминальную антропологию.
— По мне так свобода – это лишь иллюзорный айсберг, на верхушку которого взбираются безумцы, считающие, что под водой ещё много льда, тогда как в действительности его нет.
— А почему тогда айсберг иллюзорен?
— Потому что тоже является вымыслом, — ответил я. — Очередной придумкой для наивных граждан, коим не по душе суровость реального мира.
— Настоящий мир не суров, Ян, — Альберт поправил очки. — Лишь наша ложная интерпретация тех или иных событий добавляет ему жестокости и беспощадности.
— А на самом деле, всё замечательно?
— Именно так. Замечательно.
— Ты романтик, Альберт.
— Не вижу связи.
— Зато я вижу.
— Давай немного вернёмся назад, — предложил собеседник. — Ты сказал, что бросал пить несколько раз. Зачем ты это делал?
— Я мечтал бросить пить, — ответил я. — Бросить по-настоящему.
— Что значит – по-настоящему?
— Когда ты бросаешь окончательно, точно усвоив для себя, что больше никогда не вернёшься в этот замкнутый круг.
— Но ведь если круг замкнут, то как из него можно выйти? Разве человек не обречён вечно повторять одно и то же действие, даже теоретически не имея ни единого шанса на успех?
— Тебе кто-нибудь говорил, что ты редкостная зануда?
— Я лишь хочу разобраться. Понять тебя.
— Всегда есть шанс бросить вредную привычку, нужно лишь захотеть.
— Но ведь многие хотят, нет? Почему же это даётся не всем?
— Они совершают главную ошибку.
— Какую?
— Считают, что теряют нечто ценное, – то, что даёт им надежду.
— Надежду на что?
— На существование смысла их жизни. А это не так.

Альберт немного помолчал, переваривая услышанное.

— Получается, банальный пьяница продолжает пить только из-за того, что алкоголь дарует ему смысл жизни?
— Да, — ответил я. — Лиши его этого и жизнь для него померкнет.
— Тогда зачем они задумываются о прекращении ужаса? Для чего они пытаются бросить?
— Это шизофрения, Альберт. На одном плече расположен здравый смысл, а на другом несусветная глупость. Ты мечтаешь бросить. Ты желаешь избавиться от назойливых мыслей, направленных на удовлетворение наркотического угара и в это же время пьёшь второй литр пива. Пока правильное решение не перейдёт в действие, игра настолько бессмысленна, насколько и беспощадна. Это трудно понять здоровому человеку.
— Мне кажется, не трудно. Всё можно понять, если это грамотно истолковано, — пробубнил Альберт, делая какие-то пометки в блокноте. — А вот твои сегодняшние словесные выпады лишены грамотности.
— Это почему?
— Не знаю, спрашивай у себя.
— По-моему, я отлично обрисовал алкоголизм, — ответил я. — Ты просто придираешься, так как это твоя профессия.
— Придираться? — улыбнулся Альберт.
— Да.
— Какого плохого ты обо мне мнения. Если не хочешь меня больше терпеть, можешь идти на все четыре стороны.
— А что, время уже на исходе?
— Половина первого, да. Пора заканчивать.
— Мне торопиться особо некуда, у меня выходной.
— Тогда пойдём, пообедаем, что скажешь?
— Пошли.
— И ты продолжишь меня пичкать фактами. Надеюсь, деньги у тебя с собой, а то я принципиально никого не угощаю.
— Даже девушек?
— Я женат, дружок.
— Деньги с собой, жмот, идём, — сказал я, после чего мы вышли из кабинета.

***

Альберт работал психотерапевтом, и ему можно было о многом поведать, не боясь нарваться на осуждение и недопонимание, столь часто свойственным родственникам или близким знакомым.

Я рассказывал ему о покорении телевизионной вышки, высотой сто пятьдесят метров. Говорил о многочисленных стычках с людьми. Рассказывал, как однажды с одним товарищем подпалил незнакомый подъезд и наблюдал, как его тушат пожарные. Как гулял по взлётной полосе военного аэродрома и фотографировал широкое асфальтное полотно с различных ракурсов.

Всё это происходило в алкогольном опьянении. Тогда я ни дня не позволял себе быть начисто трезвым. Меня могло остановить лишь отсутствие денег, но я быстро брал в долг и продолжал бурно начатую заварушку.

К сожалению, так и было, хотя в далёкой юности моя система взглядов кардинально отличалась от того, что царило на её месте сейчас. Тогда не имело значения, чудовищен окружающий мир или прекрасен, если уж родился, будь добр живи, и неважно в какой среде обитания, просто делай, что ты должен делать и пробивайся дальше. Эти установки избиты, они наивны и банальны, но я считал их единственным правилом. Я хотел выстраивать свою судьбу, придерживаясь таинственного порядка, недоступного мне самому, но превосходно ощущаемого оборотной стороной разума. Я был готов поспорить на самое драгоценное, что моя жизнь – это не очередная жизнь во вселенском водовороте, а нечто исключительное, то, что заставит многих переосмыслить самих себя.

Да, я глубоко ошибался, признаю. И да, я рассказывал Альберту практически всё, что сидело в душе, требуя освобождения.

Я не говорил ему лишь о травенгиле. Потому что боялся. Боялся именно того самого осуждения и неприятного, выворачивающего наизнанку, недопонимания.

И мне было дико некомфортно, так как травенгил стал для меня неотъемлемой частью жизни. С тех самых пор, как он подчинил себе мой организм, время разделилось на «до» и «после». Непостижимо трудно убеждаться в том, что конструкция пошатнулась, накренилась и простоит совсем недолго, когда на глаза напялены розовые очки и галактика прекрасна.

Фарма подменяет реальность. Я не знал похожих случаев, я не проводил социальные опросы и не выискивал факты в архивах больниц или Сети, но я понимал, в чём заключалась загвоздка.

Ты становишься неуправляемым из-за примитивного страха. Всё, что тебя окружало до знакомства с наркотиком, испарилось в толще истории, и ты веришь в это, потому что в глубине души понимаешь: какой-либо контроль в твоих действиях отсутствует напрочь. Ты не в состоянии вернуться обратно, так как это потребует неимоверных усилий, и всё что тебе остаётся, это быть под действием вещества всю оставшуюся жизнь.

Отвратительные зелья разрушают не просто целостность сознания, они упорядочивают мысли, проводят в мозгу параллельные варианты развития твоей жизни, они с гордостью заявляют, что лучших друзей, кроме них, ты никогда не сыщешь, а потом уходят в тень, забирая вымышленный позитив и оставляя после себя кучу безысходности и печали. Не каждый устоит перед соблазном побыть супергероем ещё немного. Сильные люди пали перед обманом мерзкой отравы. Что уж говорить о слабых?

Это крах того, что собралось за твоими плечами до настоящего момента времени. Ты жертвуешь даже не своим телом и не своими вещами. Ты предаёшь собственные принципы, раскидываешься тщеславием, размениваешь крупицы здравого смысла на одурманивающие иллюзии. И всё потому, что иначе не можешь. Потому что ты зависимое, загнанное в угол, жалкое существо.

Никто никогда не завидует тем, кто потерял управление над жизнью. Ты сидишь в чёрном углу комнаты и представляешь полёт на седьмом небе. Ты на сцене, перед огромным количеством людей. Тебе аплодируют стоя, кричат овации, улыбаются, искренне давая понять, как ценят и дорожат тобой. Ты лучше всех, поэтому ты здесь. Камеры направлены на твоё лицо и тебя увидят миллионы. И ты понимаешь это, чувствуешь фантастический момент и недоумеваешь: почему это не реальность, а лишь крохотная фантазия твоей головы, пока ты сидишь на стыке двух стен.

Всё есть яд и всё есть лекарство. Количество – вот та грань, которая отделяет больного от наркомана. И я перешёл эту черту, с полным пониманием ситуации. Я взял ответственность за свою судьбу, а если вернее, сбросил её в бездонную яму на растерзания страшным демонам, и отныне стал жить периодами, от старой дозы к новой.

Окунувшись во власть наркотика, ты окунаешься во власть цепкого беспощадного страха. Я знаю это. Именно он является главным препятствием на пути к свободе. Нужно прыгнуть с одного конца обрыва на другой, но расстояние между ними слишком велико, и ты опасаешься совершить промашку, хоть и прекрасно знаешь, что обрыв напротив вовсе и не обрыв, а начало материка, многочисленные дорожки которого приведут тебя к нормальной жизни.

Я не хотел этого и хотел одновременно. Разум давным-давно раздвоился на ангела и беса, бессмысленно спорящих о плюсах и минусах нынешнего положения вещей. Но ты знаешь истинные оценки. Тебе не нужны сомнительные подсказки чокнутых фантазий. Ты настолько устал, что замучился до всех мыслимых пределов, но юмор в том, что это тоже обман, очередная ложь, порождённая угнетённым организмом, который ещё имеет достаточно пороха в пороховницах, чтобы продолжать забавный синтетический марафон.

Да, абсолютно верно.

Я находился, и нахожусь на крючке, по сей день. И это выбивает из колеи, превращая каждые сутки в мучительные поиски ответа на простой вопрос: когда же всё закончится?

Споры с самим собой надоедают, утомляют, выжимают из мозгов все соки. Они постоянны и бесконечны, хотя решение всех бед лежит на поверхности, как в любой логической задаче. Всё, что необходимо сделать, это бросить принимать наркотик, уничтожающий тебя как внутренне, так и внешне. Я похудел, лицо осунулось, глаза впали в глубокие отверстия черепа, превратившись в невзрачную перфорацию.

Одним словом, тот ещё кошмар.

***

— Всё лето дождливым будет, — сказал Лев, глядя на хмурое небо.
— Плевать, — проговорил я, закуривая сигарету. — Что там с таблетками?
— Завязывал бы ты с этим, — предложил Лёва.

Мы стояли возле запасного выхода аптеки, в которой он работал, и я, как обычно, испытывал тихую леденящую ненависть. Я терпеть не мог Льва. Отчасти потому, что благодаря ему сумел подсесть на чудовищное лекарство, а отчасти из-за того, что он просто был противным козлом.

— Я не могу сейчас завязать, — честно признался я.
— Так все говорят. С чего вдруг, ты не можешь?
— Какой толк сейчас об этом трепаться?
— Потому что, в конце концов, они сведут тебя в могилу. Рано или поздно придётся расставаться с ними. Так почему не сейчас?
— Блядь, Лёва, думаешь мне нужны твои «дружеские» советы? — занервничал я. — Ты действительно думаешь, что говоря подобную чепуху, ты мне помогаешь?
— Не знаю, — безмятежно пожал он плечами. — Может быть.
— Всё, что мне от тебя нужно, это узнать про партии.
— Про политические партии? — усмехнулся знакомый.
— Давай серьёзно.
— С партиями всё нормально. Пока что они будут регулярными, как и раньше, — ответил Лев.
— Что значит – пока что?
— А ты как думаешь? Таблетки – это тебе не хлеб, тем более такие, как травенгил. Это же тяжёлый наркотик в чистом виде. Всё может случиться. Прикроют лабораторию и трындец: до конца жизни не найдёшь ничего похожего. Поэтому я и говорю, чтобы ты с них слезал, как можно скорее.
— Но пока ведь всё хорошо, так?
— Да, — ответил Лев. — То, что я слышал, будто их поставки урежут, похоже, отменяется. Так что разожми булки.
— А ценник, случайно, производитель не желает сбить? Две триста за одну пачку многовато.
— Так бросай и не плати, делов-то!
— Ага, смешно.
— Такой ты приколист. Да хоть пять тысяч будет стоить – всё равно будешь их брать, как миленький. А всё почему? Потому что ты наркоман, дружочек.
— Заткнулся бы.
— В чём дело? Правда глаза режет? — уставился он в упор. — Оно так всегда и происходит. Стоит назвать вещи своими именами, как мир отворачивается, изгоняя тебя на шершавую обочину. Поэтому, нарики и чувствуют себя изгоями.
— Я вообще-то из-за тебя в этой петле!
— Да что ты? Правда? — округлил глаза знакомый. — По-твоему, я заставлял тебя их принимать конскими дозами, когда твою бедную руку выворачивало наизнанку? Или я говорил, чтобы ты даже и думать не смел их бросать, в надежде снова стать нормальным человеком?
— Ты продал мне эту херотень, — прорычал я. — До этого я и не знал, что такое вообще может быть.
— Не мели чепуху и не пытайся как-то себя выгородить. Я предупреждал соблюдать дозировку, разве нет? Я сто раз тебе сказал: по одной в день, а то и по половинке!
— Но ты не сказал, что от них будет бешеная эйфория! И что я буду чувствовать себя, словно обожрался килограммом экстази! Вот о чём ты умолчал, дружок, а об этом стоило упомянуть!
— Да пошёл ты на хуй, Ян, — проговорил Лёва. — Я фармацевт, а не наркодилер. Я не имею понятия, как твой гнилой организм воспримет тот или иной препарат. Я ориентируюсь на состав.
— Он у них явно не как у цитрамона. Хватит свистеть.
— Ещё раз: один почувствует эйфорию, а другой будет блевать целую ночь. Всё дело в реакции организма. Так что не брызжи слюной.

Яростно выбросив сигарету и окинув взором невероятно мрачный двор, встречавший счастливые лица людей разве что во времена динозавров, я решил поскорее ретироваться.

— Ладно, всё, до встречи.
— А таблетки?
— Сегодня покупать не буду. Заскочу в пятницу. Ты работаешь?
— Нет, — ответил Лёва.
— А когда работаешь?
— С воскресенья по среду.
— Тогда завтра забегу.
— С деньгами напряг?
— Нормально всё, — кинул я через плечо, быстрее унося ноги.

***

Травенгил не продавался в других аптеках. Это была самая настоящая странность, которая попахивала диким заговором. С одной стороны можно махнуть рукой и радоваться, что у тебя есть к нему доступ, а с другой начинаешь нервничать, когда понимаешь, что аптечные сети не торгуют препаратом, на котором ты сидишь.

Да, разумеется, где-то нельзя приобрести катадолон, феназепам и протексин. Но не найдя их в одном месте, с лёгкостью находишь в другом.

С травенгилом этот номер не проходил. Мерзавца поставляли только туда, где работал Лев и я крепко напрягался, когда в памяти всплывал этот неприятный факт. Как-то раз я упомянул об этом и его рассуждения мне показались весьма странными...

Продолжение следует...