Демографический переход: как мы стали жить дольше

Что такое демографический переход?
Демографический переход, или демографическая революция — важнейший всемирно-исторический сдвиг, начавшийся с конца XVIII века и в глобальных масштабах еще не завершившийся. Его смысл заключается в фундаментальных изменениях, которые претерпевает извечный процесс возобновления человеческих поколений.

Подобных изменений история человечества не знала. Их теоретическое осмысление началось в первые десятилетия XX века. Первые шаги обычно связывают с именами французского демографа Адольфа Ландри и американского демографа Уоррена Томпсона. Именно Ландри предложил термин «демографическая революция» — так называлась его книга, вышедшая в 1934 году.

Термин «демографический переход» появился позднее — впервые он прозвучал в статье американского демографа Фрэнка Ноутстайна в 1945 году. Тогда же термин «демографический переход» появился в названии статьи социолога и демографа Кингсли Дэвиса. Ученый развивал те же идеи, что и Ноутстайн, а также четко сформулировал представление о переходе к «новому демографическому балансу», в чем и заключается главная идея «перехода». Это не опасная утрата равновесия рождаемости и смертности, несущая угрозу депопуляции, как казалось Ландри, а переход от одного типа баланса рождаемости и смертности к другому, «менее расточительному, чем прежний». «Новый тип демографического равновесия высвободил огромное количество энергии из вечной цепи воспроизводства, энергии, которая могла быть израсходована на решение других жизненных задач» и потому означал «поразительный выигрыш в эффективности человека» (Davis K., The World Demographic Transition).

Такова в общих чертах каноническая история теории демографического перехода, однако ее едва ли можно считать полной. Как ни странно, никто из теоретиков перехода, по-видимому, не был знаком с идеями английского ученого Герберта Спенсера. Еще в середине XIX века он, исходя из теоретических соображений, пришел к выводу, что «пока рождаемость… более чем достаточна, чтобы сбалансировать сокращение населения в результате смертности, оно будет продолжать увеличиваться… Изменения не могут прекратиться до тех пор, пока темпы размножения не будут равны темпам вымирания; иными словами, они никогда не прекратятся, пока каждая пара, в среднем, не будет доводить до зрелости только двоих детей» (Spencer H., Theory of Population, Deduced from the General Law of Animal Fertility). Идея предстоящего перехода к новому балансу рождений и смертей сформулирована Спенсером абсолютно ясно.

Снижение смертности и рост продолжительности жизни
Итак, демографическая революция не нарушает равновесия рождаемости и смертности, как думал Ландри, а восстанавливает его. Причиной же нарушения тысячелетнего традиционного равновесия стало небывалое снижение смертности. Если на протяжении истории и бывали случаи снижения смертности, то оно было крайне незначительным.

У демографа и экономиста Томаса Мальтуса были все основания полагать, что «в пользу предположения об увеличении продолжительности человеческой жизни мы не находим ни одного постоянного, достоверного признака с момента сотворения человека до настоящего времени» (Malthus T., An Essay on the Principle of Population). Но как раз тогда, когда Мальтус написал эти слова, его утверждение перестало быть верным. По иронии истории, первое издание его сочинения увидело свет в том же 1798 году, что и небольшая брошюра английского врача Эдварда Дженнера о прививке коровьей оспы, от которой можно вести отсчет истории небывалых побед человека над смертью. В XVIII веке население Европы уже ощутило некоторое снижение смертности, но оно было небольшим.

XIX век все изменил, по крайней мере в Европе и «заморской Европе». Успехи «охотников за микробами», которые шли по пути, проложенному Дженнером, улучшение условий жизни, благоустройство населенных пунктов, распространение правильных гигиенических представлений, развитие медицинского образования и рост числа врачей — все это привело к тому, что во второй половине XIX века смертность наконец оторвалась от своего традиционно высокого уровня и стала снижаться, а продолжительность жизни — расти. Это были не просто количественные изменения — менялась «эпидемиологическая модель смертности», структура патологии и причин смерти. Люди стали умирать не от тех, что прежде, причин, а потому и не в тех, что прежде, возрастах.

Перемены были стремительными. Еще в середине XIX веке даже в наиболее продвинутых европейских странах 150–250 из каждой 1000 новорожденных умирали, не дожив до года. Но уже в первой половине XX века быстро увеличивается число стран, где этот показатель опускается ниже — 100 на 1000, чтобы к началу XXI века почти сойти на нет. Сейчас в странах с низкой смертностью на первом году жизни умирает не более 3–5 новорожденных.

Одновременно, хотя и не так значительно, снижалась смертность и в других возрастах. Россия в конце XIX века еще стояла на месте: в 1896–1897 годах продолжительность жизни мужчин — 29,4 года, женщин — 31,7 («Население России за 100 лет» (1897–1997). Статистический сборник. Росстат, 1998). В то же время во многих европейских странах, в США, Австралии, Новой Зеландии этот уровень уже тогда был далеко позади: средняя продолжительность жизни превышала 40, 45, а кое-где и 50 лет.

Но XX век превзошел все ожидания. Если в 1960 году страны с продолжительностью жизни в 70 лет для обоих полов были членами немногочисленного привилегированного клуба, то в 2010–2015 годах их число достигло 125. Кроме того, появилось более 30 государств, в которых продолжительность жизни для обоих полов превысила 80 лет.

Снижение рождаемости и поиск нового равновесия
Когда смертность высока, единственный способ избежать вымирания — рожать как можно больше детей. Неудивительно, что жизненная стратегия всех обществ прошлых эпох была нацелена на поддержание высокой рождаемости.

Но что могло произойти и действительно произошло, когда смертность резко снизилась? Высокая рождаемость, рассчитанная на производство большого количества «запасных» детей при высокой смертности многих, если не большинства родившихся, потеряла всякий смысл. Более того, она стала опасной, потому что превратилась в источник небывало быстрого роста населения — «демографического взрыва», к которому не было готово ни одно общество.

Необходимо было восстановить нарушенное равновесие, и единственным способом сделать это, не возвращаясь к прежней высокой смертности, было снижение рождаемости. Оно началось в Европе, население которой первым ощутило плоды снижения смертности, причем и европейцам не сразу удалось вернуться к равновесию. В XIX веке Европа пережила свой демографический взрыв, одним из следствий которого стала массовая эмиграция за океан. Но одновременно в Европе — вначале во Франции, а затем и во всех остальных странах — все большее распространение получал внутрисемейный контроль рождаемости (birth control), и рождаемость довольно быстро опустилась до уровня смертности, и даже ниже.

Сейчас именно это «ниже» вызывает беспокойство в «постпереходных» развитых странах, которые сегодня не способны поддерживать численность своего населения, не прибегая к миграции. Они безуспешно пытаются повысить рождаемость, чаще всего не задумываясь о том, что во время демографического перехода и общая демографическая ситуация может быть «переходной». А снижение рождаемости ниже уровня замещения поколений может быть преходящим этапом перенастройки всей системы социальных механизмов, регулирующих уровень рождаемости.

Рекомендуем по этой теме:
Общество и возрастные стереотипы
Социолог Антон Смолькин об эйджизме, восприятии старости в разных культурах и разрушении негативных стереотипов о пожилых людях
Социолог Антон Смолькин об эйджизме, восприятии старости в разных культурах и разрушении негативных стереотипов о пожилых людях
В любом случае для мира в целом проблема низкой рождаемости пока неактуальна. Большинство населения мира, также переживающего демографический переход и находящегося, подобно Европе XIX века, на этапе демографического взрыва, только намного более мощного, стоит перед необходимостью преодолеть высокую рождаемость. Разные страны добиваются этой цели с разной степенью успешности, но пока «взрыв» продолжается, что оборачивается, в частности, растущим миграционным давлением «глобального юга» на «глобальный север».

Это миграционное давление позволяет многим странам с низкой рождаемостью, не обеспечивающей даже простого замещения поколений (сейчас в мире насчитывается 93 таких страны), сохранять и даже наращивать численность их населения за счет иммиграции. Например, иммиграция давно уже стала главным источником роста населения ЕС. Однако общественное мнение в европейских странах, как правило, отрицательно настроено по отношению к иммиграции, без которой население этих стран расти не может. В целом порожденная демографическим переходом проблема поиска нового равновесия приобрела глобальный характер и стала одним из главных «больших вызовов» XXI века.

От «молодой» возрастной пирамиды к «старой»
Еще одно естественное следствие перехода от равновесия высокой смертности и высокой рождаемости к равновесию низкой смертности и низкой рождаемости — коренное изменение возрастного состава населения, демографическое старение.

Высокая рождаемость и быстрое вымирание поколений формировали характерную для всех прошлых эпох возрастную пирамиду: широкую у основания, но быстро сужавшуюся к вершине. По мере того как разворачивался демографический переход и снижалась рождаемость, менялась и конфигурация возрастной пирамиды: основание ее сужалось, а средняя и верхняя части расширялись — все больше людей доживали до преклонных лет и не спешили умирать в старости. Дети и пожилые как бы менялись местами: первых становилось меньше, вторых — больше. Средняя же часть пирамиды в ходе этой трансформации меняется мало, так что общая нагрузка на одного работающего существенно не изменяется.

Перестройка возрастной пирамиды началась в Европе, но постепенно распространилась на весь мир. Мало-помалу доля детей в населении сокращалась, а доля пожилых увеличивалась. В 1950 году число людей старше 65 лет во всем мире не превышало 130 млн человек (примерно 5% мирового населения). В 2019 году это число перевалило за 700 млн (свыше 19%), к середине века оно удвоится, к концу — более чем утроится, а его доля в населении мира вырастет до 22–23%. По среднему варианту прогноза ООН, к концу XXI века число пожилых людей старше 65 лет — порядка 2,5 млрд — будет сопоставимо со всей численностью населения мира в 1950 году. Растет и доля очень пожилых людей — 85 лет и старше. В 1950 году их было немногим более 14 млн, сейчас — в 10 раз больше, к концу века их число может приблизиться к 900 млн.

Рост доли пожилого населения в развитых странах порождает новые экономические и социальные вызовы, на которые этим странам приходится искать ответы. Тем не менее видеть в старении населения какую-то особую беду оснований нет. Привычная допереходная нагрузка детьми и молодежью не менее обременительна. Еще не так давно это было серьезной проблемой для России. В 1926 году в ее очень молодом населении на 1000 взрослых в возрасте 20–59 лет приходилось всего 156 человек в возрасте 60 лет и старше. Но зато число детей и молодых людей в возрасте до 20 лет на 1000 взрослых составляло 1115. Их надо было учить, лечить, трудоустраивать, это порождало немалые трудности для экономики. Сейчас все изменилось: в 2010 году, когда проводилась последняя перепись населения, нагрузка детьми и молодежью упала до 351 на 1000 взрослых, тогда как нагрузка пожилыми взлетела до 295. Но общая демографическая нагрузка теперь почти вдвое меньше — 646 на 1000 взрослых против 1271 в 1926 году.

В наши дни нагрузка детьми и молодежью, а отнюдь не стариками — первостепенная проблема для многомиллиардного населения развивающегося мира и, пожалуй, для мира в целом. Она намного острее проблемы демографического старения благополучных развитых стран. Но демографический переход идет и в развивающемся мире, а значит, с проблемой старения придется столкнуться и им. В любом случае эту проблему не следует недооценивать, демографическое старение — серьезный вызов для всех постпереходных обществ, возрастной состав населения которых уже никогда не станет таким, каким он был прежде.

Средняя продолжительность жизни в мире // Максим Мозуль
Измерение возраста: хронологический и проспективный
Впрочем, по крайней мере частичный ответ на этот вызов содержит сам демографический переход. Понятия старости, как и молодости, относительны. Хронологический возраст человека говорит о том, сколько лет он уже прожил. В Древнем Риме он означал то же, что и в наши дни. Но если бы мы захотели предсказать, сколько еще предстоит прожить — в среднем, конечно, — человеку, достигшему того или иного хронологического возраста в Древнем Риме или сегодня, то наши ответы были бы различными.

Перемены, которые ведут к изменению эпидемиологической модели смертности, неотделимы от общего улучшения здоровья населения и замедления биологического старения, которое нетождественно демографическому старению. В странах с низкой смертностью современный человек в среднем доживает до преклонных лет с гораздо лучшим состоянием здоровья и сохраняет свою жизнеспособность и жизненную активность гораздо дольше, чем это было в прошлом. Чтобы осмыслить это различие, демографы Сергей Щербов и Уоррен Сандерсон ввели представление о проспективном возрасте (prospective age). «Проспективный возраст» измеряется не тем, сколько человек уже прожил, а тем, сколько ему еще предстоит прожить.

Скажем, в 2015 году во многих европейских странах — Франции, Испании, Италии — мужчине, достигшему 65 лет, предстояло прожить еще в среднем 19 лет. В России же на такой срок жизни мог рассчитывать только 55-летний мужчина. На шкале проспективного возраста 65-летний француз, испанец или итальянец не старше 55-летнего россиянина, они одногодки. Россиянин же на этой шкале в 65 лет намного старше своего хронологического европейского или, к примеру, японского сверстника, потому что остающееся у него в запасе время жизни намного короче. Таким образом, показатель проспективного возраста демонстрирует, насколько одни страны опережают другие.

Экономист Владимир Гимпельсон о демографическом дивиденде, уровне занятости и демографическом шоке 2030-х годов
Экономист Владимир Гимпельсон о демографическом дивиденде, уровне занятости и демографическом шоке 2030-х годов
Логика проспективного возраста позволяет по-иному определить границы старости, маркировать их не числом хронологических лет, которые прожил человек, а числом лет, которые ему предстоит прожить. Любая формальная граница старости условна. Щербов и Сандерсон предложили пересмотреть общепринятую границу старости и считать старым человека, чей проспективный возраст составляет не более 15 лет. К этому показателю они пришли, исходя из данных развитых стран. В качестве конкретного примера приводится Франция: в соответствии с проспективным подходом к определению границы старости, женщины Франции должны были бы считаться пожилыми в возрасте 58,4 года в 1900 году, 64,8 года в 1956 году и 74,6 года в 2012 году.

Оптика проспективного возраста меняет, в частности, представление и о верхней возрастной границе трудоспособности, которая теперь становится подвижной. В России до недавнего времени такой границей для мужчин считался возраст 60 лет. В 2018 году, когда было принято решение о повышении возраста выхода на пенсию, ожидаемая продолжительность жизни 60-летнего мужчины составляла 16,6 года, то есть была выше 15 лет предстоящей жизни, условно маркирующих возраст завершения периода трудоспособности при использовании проспективной оптики. Но если посмотреть на хронологический возраст 65 лет, к которому сдвигается граница трудоспособности мужчин по новым правилам, то сейчас остающееся в этом возрасте время жизни мужчин — в среднем 13,3 года — указывает на то, что условная граница старости в России проходит в более раннем хронологическом возрасте. Этим Россия сильно отличается от большинства развитых стран, в которых мужчины выходят на пенсию в 65 лет. Так, в Австралии 65-летнему мужчине предстоит прожить в среднем еще 20 лет, в Великобритании — 18,7, в Германии — 18,3, в Испании — 19,4, в Канаде — 19,3, в Швеции — 19,1 года.

Когда в России повышали пенсионный возраст, ссылаясь при этом на европейский опыт, то упоминали только хронологический возраст. Но основанные на нем сопоставления некорректны. Наш 60-летний мужчина не равен 60-летнему французу, немцу или японцу по средним характеристикам своего здоровья, своей жизнеспособности и так далее. В большинстве развитых стран хронологические одногодки россиянина намного моложе его по шкале проспективного возраста. В этом проявляется отставание России в ее движении по пути демографического перехода, в частности в реализации такого важного его компонента, как эпидемиологический переход, когда происходит радикальное изменение структуры причин смертности.

Анатолий Вишневский доктор экономических наук, профессор, директор Института демографии НИУ ВШЭ