Как человечество придумало прогресс и что из этого вышло
Как и почему появился современный мир и беспрецедентное процветание, которое он принес? Целые книжные шкафы посвящены бесконечным объяснениям этого феномена — это труды историков, экономистов, философов и прочих мыслителей. Но на этот вопрос можно посмотреть и вот еще как: откуда взялась вера в пользу прогресса?
Сегодня это убеждение может казаться очевидным, но в далеком прошлом большинство людей верили, что история движется по некому кругу или следует по пути, определенному высшими силами. Мысль, что люди могут и должны сознательно работать над тем, чтобы мир стал лучше для них и для будущих поколений, возникла, по большому счету, в течение двух столетий между Колумбом и Ньютоном. Разумеется, одной лишь веры в возможность прогресса недостаточно: нужно эту возможность еще и реализовать. Современный мир начался, когда люди решились на это.
Почему человечество в прошлом не было готово принять идею прогресса? Главным аргументом было то, что она подразумевает неуважение к предыдущим поколениям. Как заметил в классической работе историк Карл Бекер, «философ был не в состоянии осознать современное представление о прогрессе, не избавившись от преклонения перед предками, не отказавшись от комплекса неполноценности, вызванного прошлым, и не поняв, что его собственное поколение достойнее всех прочих известных ему». Когда начались великие путешествия и Реформация, европейцы все больше начали сомневаться в классических работах по географии, медицине, астрономии и физике, которые были главными источниками мудрости в Средние века. А вслед за этими сомнениями пришло и ощущение, что их собственное поколение знает больше, чем предыдущие, и что оно мудрее их.
Раньше большинство обществ мыслили совсем иначе. Для них было нормальным представление, что вся мудрость мира открылась мыслителям прошлого, и чтобы узнать что-то, нужно читать их труды и искать ответы именно там. В исламском мире мудрость следовало искать в Коране и хадисах (словах и поступках, приписываемых пророку Мухаммаду), у евреев — в Торе и Талмуде, в Китае — в комментариях к трудам Конфуция, а в средневековой Европе — в небольшом количестве античных трудов, прежде всего сочинений Аристотеля.
В Европе уважение к классическим текстам стало увядать в XVI веке, а в XVII веке обнаружилось, что во многих из них есть ошибки. Если классики так часто ошибаются, как вообще им можно доверять? Английский философ Уильям Гилберт, автор знаменитой книги о магнетизме, выглядел попросту хулиганом, когда написал в 1600 году, что не будет тратить время на цитирование древних греков, поскольку их аргументы и термины не слишком-то эффективны.
При внимательном рассмотрении многие постулаты классической науки разваливались. Прежде всего это была вера в то, что земля — центр вселенной, но таких заблуждений оказалась масса. Аристотель настаивал, что все звезды недвижны и закреплены на определенном месте, но в 1572 году молодой астроном Тихо Браге обнаружил сверхновую и понял, что Аристотель ошибался. Что еще поразительнее, Аристотель писал, что территории в районе экватора слишком засушливы, чтобы там кто-то мог жить, но европейцы обнаружили, что люди прекрасно живут в таких регионах — в Африке, Америке и Индии.
Дальше — больше. После 1600 года европейцы разработали научные инструменты, позволившие им увидеть то, чего древние авторы и вообразить не могли. Не удивительно, что они стали чувствовать свое превосходство: у Птолемея не было телескопа, у Плиния — микроскопа, у Архимеда — барометра. Классики были умны и хорошо образованны, но европейские интеллектуалы считали себя не менее умными и более информированными, а значит, способными видеть то, чего древние не видели. Поэтому все нужно было тестировать с помощью реальных данных, а не только опираясь на цитаты авторитетов, живших 1500 лет назад. Скептицизм стал основой для поиска новых знаний. Даже Библию теперь стали анализировать критически; Барух Спиноза усомнился в ее божественном происхождении, он видел в ней лишь еще один текст.
Традиция не сдавалась без боя. В последние десятилетия XVII века развернулась интеллектуальная битва между древними и современниками. Люди на полном серьезе обсуждали, кто лучше — писатели и философы античности или новой эпохи. Этот спор высмеял Джонатан Свифт в «Битве книг»; там он описывал абсурдный физический бой между современными и античными авторами.
Вопрос о том, какой драматург лучше — Софокл или Шекспир, — очевидно, вопрос вкуса. Но вопросы о том, кто правильно определяет скорость падающих объектов, объясняет циркулирование крови, планеты небесных тел или спонтанное самозарождение организмов, таковыми не были, и ответы становились все более ясны. К 1700 году эта битва в Европе была выиграна, и к древним научным и медицинским текстам относились со все меньшим уважением. Ведущий учебник по естественной философии, который был опубликован в 1755 году и использовался больше столетия, начинался со слов, что «немалое удивление вызывает, насколько незначительных успехов знание природы достигло в прежние эпохи по сравнению с громадными достижениями в недавние времена… Философы прежних эпох погружались в сочинение гипотез, не имеющих никакого основания в природе и неспособных объяснить те феномены, ради которых они и были задуманы».
Это был поворотный момент: интеллектуалы начали воспринимать познание как накопительный процесс. В прошлом, если рукописи уничтожались, знание терялось. После 1500 года печатный станок и распространение библиотек сделали такую утрату маловероятной. Современные люди могли не только знать то же, что знали древние, но и постоянно пополнять запасы знания. Молодой Блез Паскаль воображал себе науку как человека с бесконечной продолжительностью жизни, который неустанно учится. Поколение спустя его соотечественник Бернар де Фонтенель предсказал, что в будущем познание истины зайдет гораздо дальше, и когда-нибудь его собственные современники станут древними, и потомки во многом опередят их.
Разумеется, разные авторы подразумевали под прогрессом разные вещи. Некоторые думали о моральном совершенствовании, другие — о более достойных правителях. Но центральной темой стал экономический прогресс и рост материального процветания, а также религиозная терпимость, равенство перед законом и другие права.
К XVIII веку идея экономического прогресса твердо укоренилась в умах. Адам Смит в 1776 году замечал, что производство в Англии заметно выросло по сравнению с предыдущими эпохами. Другие сомневались, что инновации ускорят экономический рост, опасались, что силы прогресса слишком слабы и сойдут на нет из-за быстрого роста населения. Но оказалось, что даже оптимисты недооценили силу технологического прогресса: дешевая сталь, качественная пища, удвоение продолжительности жизни при сокращении рабочего дня вдвое, и так далее.
Далее уже начал складываться консенсус, что наука и технологии — двигатели экономического прогресса. В 1780 году Бенджамин Франклин писал своему другу: «Быстрый прогресс наук заставляет меня порой сожалеть, что я родился так рано. Невозможно представить ту высоту, на которую через тысячу лет поднимется власть человека над материей».
Интересно, что в то время великих изобретений сделано было еще не так много, и материальный прогресс по большей части оставался в будущем. Но оптимизм оказался неувядаемым. Историк Томас Маколей в 1830 году отмечал, что видит, как «богатство наций увеличивается, и все искусства и ремесла достигают все большего и большего совершенства, несмотря на жутчайшее разложение правителей». Он предсказывал дальнейший прогресс и появление «машин, основанных на принципах, пока еще не открытых, в каждом доме».
Он был прав. Европа XVIII века испытывала множество серьезных технологических проблем, и люди считали, что они требуют срочного решения: измерение долготы на море, автоматизация ткацкого дела, выкачка воды из угольных шахт, предотвращение оспы и быстрая обработка железа. К 1800 году эти проблемы были решены, но список пополнялся и пополнялся: газовые светильники, отбеленное хлором нижнее белье, путешествие на поезде. А еще победа над гравитацией путем запуска воздушных шаров.
У веры в прогресс всегда были противники. Многие подчеркивали издержки технологических достижений. В XVII веке орден иезуитов неустанно боролся против безбожных инноваций вроде коперниканской астрономии и анализа бесконечно малых величин. Во время промышленной революции многие авторы вслед за Мальтусом были убеждены, что неограниченный рост населения уничтожит плоды экономического роста (в это верили даже в 1960-е). Сегодня страхи перед чудовищными порождениями генетической инженерии (среди которых, Боже упаси, более высокий уровень интеллекта, устойчивые к засухе семена и комары, не переносящие малярию) грозят затормозить исследования и новые разработки во многих ключевых областях, в том числе по борьбе с изменениями климата.
Прогресс, как люди поняли довольно быстро, всегда связан с рисками и издержками. Но альтернатива — что раньше, что сейчас — всегда хуже.