Замыкая круг
Вот одна из тех историй, о которых люди спорят – и не день не два, а много лет.
Возможно, это моя индивидуальная реакция, а возможно, я делю это интеллектуально-эмоциональное страдание с кем-то еще – здесь важно немного другое: избегание потенциально беспощадных вещей, которые точно разобьют сердце. Беспощадны, не потому что дурны, а наоборот – потому что хороши, даже слишком; потому осознанное уклонение от них не неохота – защитный механизм. Предчувствуешь, что будет больно, очень больно. Но от предначертанного судьбой не убежишь —
И сердце разбивается: хотя бы из-за одной фразы «Мы ровесники века, а стало быть, за него в ответе», особенно когда ты – тоже ровесница века, только уже другого, и очень впечатлительная натура. Сердце разбивается, потому что уж очень сильно действуют на человека, привязанного к прошлому, в котором, возможно, он когда-то жил, воспоминания главного героя Иннокентия Платонова – особенно поначалу. Ведь всё так правдиво – слова, звуки, запахи – что поднимается в душе возмущение: а я ведь тоже… Я ведь тоже когда-то носила нарядные платья, тяжелые, не как сейчас, с пышными, хрустящими подъюбниками; я ведь тоже был – потому что перерождалась! – был авиатором «с наползающей на нос фуражкой, одной рукой застегивал на подбородке лямку шлема…»
Но потом автор сбивает с увлеченной меня спесь: история ведь – это не только костюмчики и красивая старина (волшебный фонарь, фотокарточки), это и доносчики как Зарецкий, с гадкими, болезненными замашками, это гниющие корки арбуза, это молчаливое избиение героя в дурно пахнущей комнате, это изуродованные тела, оставляющие след кровавого пон… Лучше не договаривать: это зверства и убийства. И история вбирает в себя их всех, и потому в ней, как пишет Иннокентий, «всё важно»: и страшное и приятное, и основное и неосновное. И эту мысль про уравнение общей и частной историй, событий и «несобытий» можно уловить, еще не дойдя до конца первой части романа.
Поскольку вторая – только подтверждает это. Подтверждает и то, что история не столько линейна, сколько циклична, кругообразна, и что она, «может быть, даже и не история». Возможно, история – это первостепенно жизнь; потому Иннокентий – не писатель, художник, историк, а именно жизнеописатель, и он, как поется в известной песни, «потерян для обычных дней» из-за своей великой, но страшной миссии. Его потерянность во времени, в пространстве – по-настоящему изгнание. Вот он, Иннокентий – принудительно изолированный от общества (заключенный в лагере), вот он – оторванный от своего времени; одновременно – совершенно чужой нынешнему миру. И он – убегающий от самого себя, того «темного» себя, что выжидал, прятался за кустом и в конце концов совершил убийство – не отрефлексированного себя.
Водолазкин не только переносит до боли знакомый русской литературе мотив изгнанничества поэта (как жизнеописателя), но еще делает свой роман вечным – то есть круглым. Было ли это сделано сознательно, или же это моя читательская «гиперинтерпретация», но роман можно читать бесконечно: конец – это начало. Физически это выглядит так: берем и соединяем переднюю и заднюю части переплетной крышки, получается что-то вроде пушистого круга из листов. Метафорически: Иннокентий сидит в самолете со сломанными шасси – открываем начало книги – и вот уже его голова кружится, он лежит на кровати и спрашивает:
Можно сказать и так. История идет по второму кругу, и это «повторение и одновременно неповторение того, что было». Не просто так в романе сначала идут дни недели (которые, как замечает Гейгер, цикличны[1]), потом дни недели и имена, затем только имена в скобках, потом только скобки, а потом – ничего. Происходит слияние всего – голосов, событий, времени – воедино, потому что история замыкается в круг и становится вечностью.
Началась она так просто, не с ответов,
а с вопросов, до сих пор на них ответа нет.
Водолазкин Е. Авиатор. — М.: АСТ: Редакция Елены Шубиной, 2019. — 416 с.
[1] А «цикл – совокупность взаимосвязанных явлений, образующих законченный круг». (Т. Ф. Ефремовой, 2000).