Однажды в Ярославле. Глава 3.

Несмотря на ранее утро, Никита успел вспотеть. Неприятные ощущения усиливала синтетическая роба, противно липнущая к телу.
После окончания проверки отряды остались стоять на плацу, сохраняя строй. Дежурный не спешил давать команду о завершении утреннего счёта, хотя все осужденные были на месте. Вертухаи сбились в кучку, словно чего-то выжидая, подле трибуны в центре плаца.
В животе у Никиты громко забурчало. Желудок, не получивший в положенное время порцию скверно сваренного овса, напомнил о себе.
Кормили на зоне неважно, люди недоедали. Но Никита с вечера сумел договориться с раздатчиком пищи, проживающим в его отряде. За десяток сигарет баландёр пообещал выдать парню диетический паёк, состоящий из кружка маргарина или вареного яйца, на выбор. Такую надбавку к рациону тут получали инвалиды и люди с ВИЧ. Однако эти крохи не всегда доходили до страждущих, и виной этому были не только вороватые сотрудники столовой.
Рыба гнила с головы. Тюремное начальство мухлевало с закупками. То, что в накладных называлось сливочным маслом, в реальности оказывалось дешёвым маргарином. Говядина чудесным образом превращалась в куриные яйца, а натуральный творог в липкую, безвкусную массу.
Когда эти явства привозили в столовую, на них чайками налетали баландёры. То, что не смогли съесть сами, продавали. Диетчикам же приходилось довольствоваться тем, что осталось, а иногда и вовсе без оного.
Те, кто сидел уже давно, рассказывали Никите, что раньше с едой дела обстояли хуже. Пять лет назад получать передачи осужденные ходили с компанией. На одинокого зека, тащащего на себе мешок с провизией, запросто могли напасть со спины и забрать вожделенную посылку.
В столовой кормили паршиво, без дополнительно рациона было не прожить. Даже работники столовой, которым нечего было воровать, чувствовали себя скверно. Начальник колонии больше был озабочен набиванием собственных карманов, нежели рационом осужденных.
Но Никите повезло. К моменту его приезда, вороватого главу колонии успели сменить. Новый кум был больше озабочен муштрой, нежели коррупцией, и потому заключенных сейчас кормили приемлемо в сравнении с тем, как было.
От сосущего чувства голода Никиту отвлёк звук ворот шлюза. Поднимающиеся вверх рольставни явили терпеливо стоящим в строю заключенным причину их задержки. Впрочем, самим зекам она была прекрасно известна.
Слухи о грядущем плановом обыске, или большом шмоне, гуляли по лагерю уже неделю. Точной даты никто назвать не мог, однако все, имевшие при себе хоть какие-то запреты, старались спрятать их как можно надежнее. Никита знал, что его соседи по проходняку, будучи людьми осмотрительными, спрятали своё добро где-то на промзоне, оставив при себе лишь сим-карты. Щека даже устроил по этому поводу небольшую истерику, оставшись без своей ежевечерней отрады в виде звонков жене. Но Белорус быстро разъяснил недотепе, где тот находится.
А у самого Никиты пока даже симки не было, так что за шмон он особо не переживал. Ну, обыщут, так здесь такое в порядке вещей, он уже успел привыкнуть. Хотя на плановом обыске, проходящем раз в квартал, Никита ещё не бывал и потому весьма смутно представлял себе данное мероприятие.
Сам шлюз представлял собой металлический ангар длиной в тридцать метров. В нём досматривали прибывающие в ИК грузовики, проверяя, не везет ли шофёр какую-нибудь нелегальную передачу с воли. Подобные прецеденты происходили, хотя и не сказать, что часто.
Машины приходили ежедневно, промзона выдавала уйму готовой продукции, которую требовалось перевозить на склады, находящиеся по ту сторону забора.
Сегодня машин по понятным причинам не было, вместо грузовиков шлюз начал изрыгать из своего чрева людей в пятнистой синей форме. Никита на глаз попытался прикинуть, сколько же надзирателей задействовано.
- Человек четыреста, кажется. – сплюнул на землю стоявший справа от Никиты арестант, словно читая его мысли. – Ну, как человек… мусоров. Поди, все смены, что сейчас выходные, к нам согнали. Со всех лагерей по местной управе.
Арестант был долговяз, стар и худ, неподшитая роба висела на нём мешком
- И надолго этот цирк, интересно? – вполголоса спросил стоящий в соседней шеренге чернявый парень, ни к кому конкретно не обращаясь. – Сейчас всё изгадят только, вертухаи поганые, а нам потом прибирать оставшиеся полдня.
К своему стыду, Никита ещё не запомнил имён всех, кто проживал с ним в отряде. Там было больше ста человек, а имена он всегда запоминал плохо, в отличии от лиц. Однако этот парень разительно отличался от основной массы обитателей ИК и сразу врезался в память.
В отличии от большинство зеков, мотающих срок за уголовные преступения, Иван Незнающих сидел за свои убеждения. В вольной жизни он был подающим надежды молодым инженером с твёрдой гражданской позицией. Именно из-за неё он и оказался тут.
Один человек сказал, что за правду мало постоять, за правду надо посидеть. Иван, являющийся фигурантом знаменитого «Болотного дела», в полной мере прочувствовал эти слова на себе.
Ему инкриминировали нападение на представителей власти, хотя сами сотрудники полиции смогли вспомнить об этом инциденте только после команды начальства. Иван всё отрицал. Следствие не смутило, что на момент участия в протестном митинге Незнающих был несовершеннолетним. Срок дали вполне реальный.
В тюрьме к нему относились с уважением, прикрывая глаза на некоторые вещи, казавшиеся странными в столь консервативном обществе. Никита и сам порой дивился чудачествам политического, чего только стоила его привычка заниматься по утрам медитацией, по часу просиживая в позе лотоса на верхней шконке.
Окружающие беззлобно посмеивались над Иваном, однако уважали за силу духа. В тюрьме он не отказался от своих взглядов, несмотря на давление со стороны оперов. Последним сверху был спущен приказ «сломать» непокорного, что они безуспешно и старались сделать. Но карцер только закалял волю узника.
- Да тебе, Ванька, не о приборке думать надо, а о том, как торпеду с собой побольше взять! – влез в разговор Дед, глуповатый верзила. – Тебя ж на каждом шмоне туда отправляют, скоро телефон с собой на кичу взять сможешь.
На эти слова Незнающих только покривился и, помрачнев, отвернулся от балагура. Его действительно часто отправляли в карцер, и сегодняшний день вряд ли сулил что-то другое. Дед ухмыльнулся и собрался продолжить диалог, однако так и замер с открытым ртом, уставившись в сторону шлюза. Проследив за его взглядом, Никита поперхнулся.
Посмотреть было на что. Лязгая металлом, в зону лихо въехали два БТРа, выкрашенные в песчаный хаки. Не снижая скорости, броневики проехали мимо плаца и остановились у здания штаба, в сотне метров от осужденных. Из них стали показываться силуэты, облаченные в полную защитную экипировку. Глухие тонированные шлемы не позволяли разглядеть лица, придавая нежданным гостям сходство с космонавтами.
По рядам зекам пронесся недовольный гомон. Общее недовольство озвучил Белорус, стоявший позади Никиты:
- А эти-то тут чего забыли? Устроили, блять, маски-шоу, черепашки-ниндзя хуевы!
Волнение осужденных было вполне понятно. Отряд специального назначения «Штурм», являющийся спецназом уголовно-исправительной системы, обычно использовали для подавления бунтов и смены режима в лагере. Обстановка в лагере царила спокойной, но менять цвет с чёрного на красный не хотелось никому.
Никита поёжился, вспоминая рассказы матерых рецидивистов, услышанные на централе. Те толковали о том, как «перекрашивают» лагеря, то есть – сменяют режим.
«Красными» в преступной среде называли колонию или тюрьму, где власть была сосредоточена в руках надзирателей и их помощников, активистов из числа осужденных. И если первые порой могли проявить снисходительность, то вторые лютовали, полностью оправдывая ненавистное им прозвище «козлы». Жили по правилам внутреннего распорядка, напоминающих армейский устав. Кормили неплохо, но это был единственный плюс. Запреты были сосредоточены в руках избранных. От повышенных норм на производстве стонали даже привыкшие к тяготам мужики, но делать было нечего. За отказ выйти на работу отправляли в карцер, который никогда не пустовал. Несколько месяцев, проведенные в тёмном, сыром помещении, где койки пристёгивались на ночь, а экзекуция была делом обыденным, легко вразумляли непокорных.
Впрочем, отправить «на кичу» на красной зоне могли за любой пустяк. Причиной могло послужить и плохое настроение активиста. Никите рассказывали, как однажды «козёл» выписал нарушение мирно пьющему чай арестанту. Основанием по версии активиста послужило то, что бедолага пил слишком крепкий чай, почти что чифир, тем самый поддерживая воровские традиции.
Другое дело лагеря «чёрные». «Козлы» в таких местах вели себя тихо, а вертухаи на многое закрывали глаза. Власть тут была сосредоточена в цепких руках преступного мира.
Все важные вопросы администрация лагеря обсуждала с местной братвой. Телефоны в были у многих, большинство с выходом в интернет. Алкоголь и наркотики вполне можно было купить у официального «барыги» из осужденных, о деятельности которого прекрасно были осведомлены опера. Были бы деньги, с ними на «чёрном» лагере можно многое достать. Блатными поощрялась «игра на интерес», порой они даже устраивали турниры с призовым фондом для победителя. Всё это весьма скрашивало рутину серых будней.
Колонию, где оказался Никита, считалась «чёрной». Но за последний год, стараниями нового начальника, лагерь начинал краснеть. Неужели приезд спецназа был следующим ходом кума?
Глядя в тонированные забрала шлемов спецназовцев, стоящих наизготовку, Никита почувствовал страх.

* * *

- Клитор! Клииитор! –душераздирающий голос, завывавший за железной дверью камеры совсем не смутил Бакенбардова. – Я убью тебя, Клитор!
- Да успокойся ты, - хмыкнув, громко сказал старший сержант и хлопнул кулаком по двери. – Новая смена уже заступила.
Клитором зеки прозвали его коллегу, которого он сменил. Прозвище своё тот заслужил за низенький рост, который, вкупе с огромными ботинками, придавал ему сходство с вышеупомянутым женским органом. По крайней мере, так показалось зекам, которые и наградили надзирателя обидным погонялом.
Сегодняшнее дежурство Бакенбардов проводил «под крышей». Так в колонии называли помещения ШИЗО и ПКТ[1]. Занятие непыльное, все заключенные находятся в своих камерах, но скучное до ужаса. Если бы старший сержант мог сам выбирать назначения, он только бы и делал, что гулял по КСП, в надежде на «бросы». Это и деньги и удовольствие. А «под крышей» только нервы измотаешь себе, считал Бакенбардов.
Голос за дверью камеры, притихший после окрика старшего сержанта, воспрял вновь, набирая обороты. Тюремщик поморщился и забренчал связкой ключей, отыскивая нужный. Нарушителя спокойствия следовало проучить.
Крикун сидел в одиночке, так называемом «острове», и, по регламенту, в такие камеры нельзя было входить без напарника. Но сегодня все заняты на «большом шмоне», приходилось действовать одному. Не по уставу, так сказать, а как получится. К тому же Клитор, в миру Илья Николаевич, успел кое-что рассказать о буйном «островитянине».
Его привели на «кичу» во время вечерней проверки, вместе с такими же бедолагами. Штрафной изолятор представлял собой скопище камер, вытянутых вдоль длинного коридора. Сидели в таких обычно по восемь человек, но две были одиночками. В последние обычно сажали спец.контингент, тех осужденных, которых нельзя было держать в одном помещении с «порядочными» арестантами. Иногда в одиночки сажали и отъявленных отрицал, а порой и обычных зеков, вроде нынешнего нарушителя спокойствия. Карцер в ИК-1 не пустовал никогда и свободных камер катастрофически не хватало.
Когда все новоприбывшие заняли свои места, несколько часов Илья Николаевич с напарником наслаждались тишиной и покоем, которым положил конец набирающий обороты вой, доносящийся из-за запертой двери одиночки.
Вертухаи ошалело переглянулись между собой.
- Чего это такое-то началось, а? – вполголоса забормотал изрядно переполошившийся Илья Николаевич. – Тарасов, пойдём, проверим!
Тот с неохотой поплёлся за шустро семенящим Клитором в конец коридора. Вой, тем временем, становился всё громче.
- Эй, осужденный, - постучал по двери надзиратель. – У тебя всё в порядке?
- Клитор! – вопль, раздавшийся у самого уха, заставил Илью Николаевича отскочить от двери. – Я убью тебя, Клитор!
- Чего это с ним такое, а? – в поисках поддержки, Илья Николаевич растерянно оглянулся на напарника.
- Проверить надо, товарищ капитан, - с ухмылкой ответил ему Тарасов. – Под кайфом, может, вот и бузит. А может, кукухой поехал, кто ж его разберёт.
Вернувшись обратно к двери, Илья Николаевич заглянул в небольшое окошечко в двери, выполнявшее роль глазка.
- Да, Тарасов, прав ты оказался, - пробубнил под нос Клитор, не отрываясь от наблюдения. – Под наркотой этот фрукт, и как только протащил дрянь через обыски?
- Так в заднице, товарищ капитан, - осклабился Тарасов. – Как все проносят.
Илья Николаевич только хмыкнул в ответ, отрываясь от «глазка» и жестом приглашая напарника занять его место. Тот со скукой прильнул к двери, навидавшись за годы службы всякого. Смотреть бывалому вертухаю было не на что. Арестант ходил по крохотной камере из угла в угол. Его выпученные глаза, вкупе с ходящей взад-вперед челюстью навевали мысль о модной в последнее время на лагере «соли». На то же размышление наталкивал и сиротливо лежащий на железном «дубке» шприц.
До конца смены оставалось ещё восемь часов, а поймать жмура на дежурстве не хотелось. Но ещё меньше надзиратели жаждали той возни, которая неизбежно возникала при оформлении наркотического опьянения осужденного. Ещё и выговор вкатят, они ведь проглядели.
Посовещавшись, решили оставить всё как есть и лишь почаще проверять наркомана. Благо, тот немного утих, напоминая о себе не чаще раза в пару часов.
Бакенбардову о нём Илья Николаевич сказал в последнюю минуту, уже стоя на пороге:
- И это, Александр Семенович, на острове осужденный себя стал вести неадекватно, аккурат за час до вашего прихода, может, под наркотой, - глазом не моргнув, соврал Клитор. – Мы уж не стали ему скорую оформлять, все заняты, мероприятия же сегодня. Так что ты уж там разберись, ладно?
Глядя в нагло улыбающуюся рожу Тарасова, стоявшего позади капитана, Бакенбардов прекрасно понимал, в чём подвох. Но чего ещё было ждать, принимая смену от Ильи Николаевича, которого не жаловали даже сослуживцы?
Понимающе покивав, старший сержант расписался в журнале, принимая смену, и с неодобрением уставился вслед уходящим коллегам. Плановый обыск, который проходил сегодня, и так сулил хлопоты, а тут ещё Бакенбардову навесили «штрафника»-наркомана. И с ним требовалось разобраться побыстрее, пока «под крышу» не зашёл спецназ.
Это случалось на каждом «большом шмоне». Пока обычные надзиратели дотошно обыскивали лагерь, спеназовцы шли в помещения штрафного изолятора. По их разумению, там содержались самые отъявленные преступники, которые уже сидя в колонии, продолжали нарушать закон. И таких старались сломать.
Делали это отнюдь не тонкими психологическими манёврами, а грубой физической силой. Крепкие, натренированные ребята били изможденных арестантов резиновыми палками и считали, что делают правое дело. Откуда им было знать, что большинство нарушителей попало сюда за пустяк, вроде неподшитого нагрудного знака или трехдневную щетину?
Часто к спецназовцам, которых зеки называли «масками», присоединялись местные надзиратели. И Бакенбардов не был исключением. Ему не очень нравилось колотить беззащитных людей, но они же преступники. Да и служба такая, приказ есть приказ.
Старший сержант наконец нашел нужный ключ и, дважды провернув его в замке, зашел к камеру к буйному. Тот сидел на корточках в углу и при виде заходящего в камеру Бакенбардова, вжался телом в стену и закрыл лицо руками, словно норовя спрятаться. Получилось это у него крайне неудачно.
- Подъём, осужденный! – любезничать с ним старший сержант не собирался, сразу определив, под действием какого наркотика тот находится.
Натренированный взгляд вертухая сразу отметил валяющийся на полу шприц и поведение заключенного. К тому же, подбирая в КСП недолетевшие «бросы», он прекрасно знал, какие наркотики ходят в тюрьме.
Это была «соль», пожалуй, самая мерзкая дрянь из всего, что знал Бакенбардов. Наркотик, внешне напоминающий свою поваренную тёзку, обладал удивительным умением оскотинивать потребителя, низводя его до состояния безумного животного. Каждая доза сопровождалось острыми приступами паранойи и страха. Соли и спайс были запрещены на лагере не только уголовным кодексом Российской Федерации, но и ворами в законе. Бакенбардов знал, что на одном из зековских «сходняков», был зачитан воровской «прогон», признающий данные вещества «нелюдским кайфом». Прогоном называли своего рода послание иерархов преступного мира ко всем «порядочным» арестантам, живущим по понятиям. В бумаге говорилось, что всех, кого заметили за употреблением данных веществ, надлежало «загонять в шерсть». Под этими словами подразумевалось, что такой осужденный больше не мог принадлежать к касте мужиков и переводился в разряд «красных». Но если добровольцев, подписывающих актив, на фене называли «козлами», то тех, кого изгоняли принудительно, величали «шерстью».
- Ну чего ты, одеяло шерстяное? – Бакенбардов повысил голос, видя, что прежняя команда не возымела успеха.
От громкого голоса старшего сержанта зек сжался ещё сильнее, а голову и вовсе отвернул к стенке. Если приглядеться, было видно, как его тело сотрясает крупная дрожь.
- Эх ты, солевое чмо, - вздохнул Бакенбардов, поняв, что таким методом он вряд ли чего-то добьется.
Наклонившись, он брезгливо поднял двумя пальцами шприц и выкинул его через открытую дверь в коридор. Сейчас некогда было заниматься осужденным и вызывать врача в ШИЗО, с минуту на минуту сюда должен был зайти спецназ. Бакенбардов чувствовал, что и ему сегодня придется слегка запачкать руки на службе. Надо только проследить, чтобы этого торчка не убили, а то отвечать, как дежурному, пришлось бы ему. Но перед этим предстояло обыскать его.
Бакенбардов шагнул к осужденному и в этот момент прозвенел звонок, расположенный в начале коридора. Он означал, что спецназ зашел «под крышу».
- Ну всё, ханыга, маски приехали, - с сочувствием произнёс старший сержант. – Пиздец тебе, к тебе первому зайдут.
И, издав злорадный смешок, пошёл открывать двери.

* * *

Она беззвучно плакала, уткнувшись лицом в мокрую подушку. Слёзы давно кончились, но тело продолжало трястись в конвульсиях. Пылающие огнём точки на левой руке не давали успокоиться, вгоняя Катю в ужас и панику.
Она чувствовала себя грязной, запятнанной. Словно прошла некую точку невозврата, за которой простиралась холодная, чёрная бездна.
Как же она смогла дойти до такого? Поймав себя на этой мысли, Катя истерично хихикнула. Ей казался удивительным тот факт, что до иглы она дошла только сейчас, а не раньше.
Она не могла назвать свою жизнь лёгкой, неприятности преследовали её с самого детства. Да что там неприятности – беды.
Когда они с братом только пошли в школу, их родители погибли в автокатастрофе. Водитель, уснувший за рулём груженной фуры, превратил автомобиль счастливых супругов в груду искореженного металла с торчащими тут и там кусками кровоточащего мяса. Тормозной путь грузовика был отлично виден по кровавому следу на асфальте.
Хотя тогда ей было всего семь лет, похороны Катя запомнила на всю жизнь. Родителей хоронили в закрытых гробах, от лиц ничего не осталось. С неба падал хмурый, серый дождик, сильно пахло землёй. В голове у девочки никак не укладывалась мысль, что её мама и папа сейчас лежат в этих деревянных ящиках, обитых алым бархатом. Сейчас их закопают в землю и они никогда больше не вернутся. Никогда.
Это было только началом. Перед детьми замаячила перспектива детского дома, покойные родители тоже были сиротами. Положение спас брат отца, оформивший опекунство. Однако дядя, служивший капитаном арктического ледокола, не мог в полной мере заниматься воспитанием племянников. Долг Родине был для него превыше семейного.
Когда капитан уходил на очередную вахту, он нанимал няньку, которая и заботилась о детях в его отсутствие. Чужое тепло не могло заменить родного, и дети всё больше дичились.
С алкоголем Катя свела знакомство в седьмом классе, а девственности лишилась в восьмом. Отнести это событие к разряду приятных тоже было сложно. Всё произошло далеко не так, как в фильмах. Интерьерами послужили грязные стены подъезда панельной многоэтажки, а в роли принца выступил гопник Коля, который был старше Кати на несколько лет и немного нравился ей. Особенно под алкоголем.
Больше всего с того вечера Катя запомнила не сам процесс, а закопченный потолок лестничной клетки, с торчащими в нём спичками. А так же жуткий запах бомжа Валеры, который обретался где-то в подъезде и, возможно, был немым свидетелем этой сцены.
Отдушиной для Кати стала входившая в моду готическая субкультура. Мрачный, депрессивный подросток, лишенный родительского тепла и заботы, казалось, нашёл себя. Вся боль и разочарование, годами копившихся в душе, выплеснулись наружу, застыв в неком мрачном образе.
На одной из готических тусовок она познакомилась с парнем, который сразу привлёк её. Была в нём некая загадочность и сила, потянувшая к себе магнитом. Они проболтали весь вечер, и на следующее утро Катя поняла, что влюбилась. Однако её возлюбленный оказался весьма тёмной лошадкой.
Парень был сатанистом и состоял в секте. Он сказал ей об этом ни сразу, лишь спустя какое-то время после начала отношений. Этот факт немного напряг её, но не оттолкнул. Однако последующие за этим убийства, прогремевшие на весь город, отправили и без того настрадавшуюся девушку в полную прострацию. В бедной голове Кати не укладывался тот факт, что парень, с которым она совсем недавно занималась сексом, оказался убийцей и людоедом.
После этого она надолго закрыла для себя тему отношений. А через пару лет в её жизнь незаметно пришли наркотики.
Две тысячи десятый год ознаменовался двумя важными событиями в жизни Кати. Над её бывшим состоялся суд, определивший тому почти десятилетнее заключение. Услышав про это, она с облегчением вздохнула. Несмотря на то, что было между ними, она боялась его.
Вторым событием стали открывшиеся по всему городу «весёлые» ларьки где открыто можно было купить некие «курительные смеси», получившие вскоре название «спайс».Молодых людей часто тянет к чему-то новому и Катя не была исключением. Синтетические каннабиоиды дали ей то, чего она так хотела – радость и беззаботность. Они же и послужили началом конца.
С того момента до сегодняшнего дня прошло почти семь лет. За эти годы Катя успела попробовать всё, от травки до «солей». Никогда только не прикасалась к игле, зная, что это её убьёт. А так она хотя бы могла держаться.
Катя всхлипнула последний раз, чувствуя, как многочасовая истерика проходит. Икнув, села на кровати, выпрямляя ноги и привалившись спиной к изголовью. По всегдашней женской привычке поискала взглядом зеркало, чтобы оценить, как рыдания отразились на внешности. Зеркала не было. Да и какая разница, подумалось ей. Сейчас Катю заботило совсем другое.
Последние месяцы выдались напряженными. На расставание с парнем накладывался похотливый начальник, с которым приходилось спать ради хороших заказов. Рекламный бизнес был весьма жестким местом.
Будучи девушкой современных взглядов, она не видела в отношениях подобного рода ничего зазорного, однако осадок оставался. Всё это происходило на фоне отказа от тяжёлых наркотиков, о чем большинство людей, составляющих круг её общения, даже не догадывались. Она успешно держалась уже полгода, но мысли о белоснежных дорогах не покидали её даже во сне. Положение немного спасала марихуана, которую Катя курила в огромном количестве каждый вечер.
Последней каплей послужило сообщение, которое она получила в «Вконтакте» с неизвестного аккаунта. Оно гласило: « Привет, Китти, помнишь меня?»
Китти. Этим дурацким прозвищем называл её только один человек, её первая любовь. Тот самый сатанист-людоед, о существовании которого она почти смогла забыть. Ощущение было такое, словно кто-то прошёл по её могиле.
Отвечать она не стала, просто заблокировала его аккаунт и удалила сообщение. Но он не унимался. Эпизодически ей стали приходить сообщения, содержание которых она молча прочитывала, после чего отправитель кидался в бан. Их содержание с каждым разом приобретало всё более угрожающий характер.
Добило Катю последнее сообщение, гласящее: «Я скоро приду за тобой, Дьявол выбрал тебя своей невестой. Жди, уже скоро». Для перегруженной нервной системы это стало последней каплей, и Катя сорвалась. Соврав на работе, что заболела и закупившись в магазине алкоголем, два дня она пила, никуда не выходя из дома. На третий день Катя поехала к подруге, с которой не виделась очень давно.
Она оказалась там не единственной гостьей, в квартире происходила целая вечеринка. Подруга с жалостью посмотрела на Катю, едва державшуюся на ногах од трехдневного пьянства, и предложила немного взбодриться. Та не стала отказываться и прошла вслед за хозяйкой на кухню. Однако там пьяненькую гостью ждали не привычное зеркальце с начерченными на нём дорожками наркотика, а шприц с уже подготовленным раствором. Увидев ошалевший взгляд Кати, мигом протрезвевший от такого зрелища, подруга лишь пожала плечами.
- А что тут такого, - равнодушно хмыкнула она, закатывая рукав просторной кофты. – Не хочешь, как хочешь, мне же больше достанется.
Но бесы в душе Кати уже подняли в голову, настороженно чуя запах соблазна влажными носами. Ей давно хотелось попробовать вещества внутривенно и этот шанс наконец представился. К тому же она была пьяна, что отнюдь не добавляло здравомыслия.
- Нет, стой, погоди, - неуверенно сказала Катя. – Можно немного подумать?
Та понимающе хмыкнула и кивнула.
Через пять минут под руководством подруги Катя неуверенно взяла контроль шприцем и процесс пошёл. Она ощутила неведомое доселе ощущение блаженства, сопровождаемое лёгким привкусом тошноты. Зрение слегка размыло, краски сгустились и стали ярче, звуки доносились приглушенно, словно на голове у неё была тяжелая, меховая шапка. Все страхи растворились в мутном растворе, отправленном прямиком в вену.
А потом к Кате пришёл ужас.
Безвольно глядя в стену напротив пустым взглядом, она думала, как жить дальше. Ответа пока не было.

[1] ШИЗО – штрафной изолятор; ПКТ – помещения камерного типа