Сказка про тряпочного волка Витю (эпигонство под А. Толстого - Нянюшкин башмак)
За диваном, кажется со среды, жил Тряпочный Волк Витя. Так бывает сплошь и рядом, некоторые на своем жизненном пути движутся к чему-то, а некоторые от чего-то. Отправной точкой в жизни Тряпочного Волка Вити была среда. Хорошее слово «Кажется». О том, что мир - это всё ненастоящее, а только «кажется» Вите поведал Глеб. Глеб был жлоб. И таракан, он уверено шагал по жизни о шести ногах, (на шести то конечно уверенней, чем на двух) и имел совершенно адмиральские усы. Женщины Глеба любили. Глеб любил их и рассказывать, как любил их. И предлагал Тряпочному Волку Вите «наматывать на ус». И приподнимал вверх ус правый, особенно адмиральский и наиболее пригодный для наматывания. Иногда Витя слушал Глеба со всем тщанием, а иногда нет - и не успевал уследить за порядковыми номерами «рыженьких» и «очаровательных пруссачек брюн». И в самые редкие «иногда» Витя спрашивал, настоящий ли Витя или только «кажется». Глеб ответствовал, что ему «кажется, что нет. Но если нет, то тут и так понятно, что Витя есть мнимость. А если, кажется, что да, так-то всего лишь «кажется» и Витя есть фикция». Поэтому жизнь у Вити со среды была многообразная, то он мнимость, а то фикция. «А ты» спрашивал он Глеба. Глеб говорил, что конечно, ведь он есть центр, а всё вокруг ему кажется. В качестве эксперимента Витя прихлопнул Глеба тапкой. На миг погас свет, и Витя подумал, что мир погиб. Потом слышно было, как шаркает Нянюшка и ругается, что пробки опять выбило. А потом был свет, а вот Глеба не было. Тогда Тряпочный Волк Витя понял, что он центр мироздания – и в качестве эксперимента хотел хлопнуть тапкой себя, но там оставалось ещё немножечко Глеба и стало противно. После этого Витя решил, что пора что-то в жизни менять. И сначала сменял нянюшкину синюю пуговицу на два красных фантика и погрызенную бусину, а их сменял на четыре катушки, сухарик и огрызок зелёного карандаша. Две катушки были покрашены и выставлены на рынок, где к ним приходили покупатели, цокали языком и спрашивали «не крашенная ли?». То есть Витя преуспел. А потом грянул кризис. И вот тут Витя не успел, зато познал горести и лишения, а потом дзэн. И ему сразу стало понятно про Глеба и Глобу, про жизнь и вообще, про всё. И он вспомнил. Большие и тёплые руки, которые кидали его прямо в небо. Радиоспектакли на кухне с бутербродами из хлеба, масла и варенья. Продырявленную солеными искорками июльскую ночь и костёр. Веснушчатую девочку. Велосипед в смазке. Поцелуи в подъезде. Огромную рыбу, что не желала сдаваться и даже на дне лодки гулко била хвостом о дно. Матовые бока черники и удивительное зеленое пространство, которое образовалось вдруг перед лобовым стеклом, ухнувшей в реку машины. А ещё вспомнил, как просил у Кого-то Большого, что бы все-все родные и близкие никогда не болели и не умирали. И вспомнил, что ни разу не сказал спасибо Кому-то Большому за чернику, костёр и подъезд. За хрусткий снег под лыжей, за однушку в спальнике и за то, что уже было и то, чего не было. И когда начал сбивчиво и неуклюже благодарить, то Кто-то Большой понял, что пора. Не потому что Витя хотел сказать спасибо за всё, а потому что была половина девятого вечера и Нянюшка чуть отняла усталую спинку от стены заглянула за диван. Диван отодвинули и Тряпочного Волка Витю отряхнули от пыли. Хотя была и не суббота. И Витю положили под бок Маленькой Девочке, а она шёпотом напомнила ему, что он должен делать. И Витя делал. Он всю ночь отгонял от неё плохие сны и лихих людей и нелюдей. Потому, что Витя был волк, и это был его долг и смысл жизни - охранять Маленьких Девочек ночью, даже несмотря на то, что он тряпочный.
(давным давно)