Ракушка
Если бы не мальчик, Франсуа шел бы рядом с повозкой. Все равно лошадь еле тащится, пешком даже быстрее и не трясет. Но Анри уснул, и Франсуа прижимал к себе маленькое тельце, боясь пошевелиться. Руки затекли, но теперь уже недалеко. В прорезе полога виднелись на холме конюшни и башенка постоялого двора.
Мальчик так и не проснулся, когда его переносили в комнату. Нужно попросить хозяйку, чтобы приготовила какую-нибудь кашку, вряд ли шестилетнему будет по зубам здешнее плохо прожаренное мясо. Или будет? Там Анри не очень-то баловали... Франсуа тряхнул головой, отогнал от себя воспоминания последних недель и отправился в шум и копоть обеденной залы.
О каше договорился быстро. Для себя попросил отнести наверх вина и кусок пирога и уже повернулся к лестнице, как кто-то тронул его за локоть. Этьен, дружище! Вот уж кого не ожидал встретить в такой глуши!
Пришлось сесть за столик, поручив хозяйке присматривать за мальчиком. Но разговора не получалось – очень уж орали рядом только что завербованные новобранцы. Франсуа и Этьен прихватили вино с пирогом и вышли за ворота. Тихий вечер встретил их догорающими облаками, запахом сена и стрекотанием сверчков. А сваленные около ограды бревна оказались ничуть не худшим сидением, чем шаткие щелястые скамьи трактира.
– Куда ты пропал, Этьен? Ведь оставался всего год, и ты получил бы степень магистра богословия.
– Опекун перестал платить. Да и место подвернулось... от такого не отказываются. Сам епископ Лионский взял меня к себе.
– Когда я у старика, все хорошо. Но он часто отсылает меня в орден. А там наши богословские лекции переворачиваются с ног на голову.
– Да. Я такого насмотрелся... До недавнего времени жил здесь граф, большой чудак. После смерти монастырь прибрал к рукам его земли. Но этого мало, крестьян теперь заставляют работать на полях обители до четырех дней в неделю. Конечно, недовольство, особенно выступают женщины, они в этих местах боевые. Ну а монахи, как обычно... Трех уже признали ведьмами и сожгли. Еще пятерых подозрительных велено доставить в графский дом – там теперь резиденция ордена. Я на этих несчастных смотреть не могу, ты же помнишь, как я всегда тяжело переживал такое.
– Не знаю. Кажется, их хотят подвергнуть испытанию с погружением в воду...
– Это когда связывают и кидают в реку? Новое развлечение Святой Инквизиции. Только при чем здесь испытание? Ты когда-нибудь слышал, чтобы хоть одна из них смогла всплыть?
– Ну, наверно, кому-то удавалось. Говорят, для этого на человеке вообще не должно быть грехов. А разве такое возможно? По-моему, все они обречены. Я специально не поехал с ними, заглянул тут в одну часовенку и разжился старинной книгой по лечению травами – просто мечта!
– Уже нет. Послушник увез ее в обитель – она там целее. А я должен завтра добраться до города, повидать Его Преосвященство и получить дальнейшие указания.
– Дай хотя бы переписать рецепты. Ты ведь знаешь, что я их отовсюду собираю. Если бы не это увлечение, я бы давно уже закончил свой курс... Отец, как узнал, что я бросил богословие и перешел на медицинский, тут же пригрозил, что лишит меня всякой помощи. Пришлось восстанавливаться. Жаль. Я как врач уже почти до бакалавра дошел.
– Ну, приезжай, поживешь пару дней, перепишешь, – Этьен достал листок бумаги и стал чертить план, как найти монастырь и дом графа.
– Только я не один. С мальчиком. Шесть лет.
– Вообще-то это мой сын. Свалился вот так внезапно. Но тебе, наверно, неинтересно...
– Да ты что! У тебя, без пяти минут священника, объявляется ребенок, а ты скрываешь такое приключение от друзей!
– Приключение... Хотелось бы, чтобы это было просто приключением. Но там все гораздо хуже и больнее. Помнишь, я рассказывал тебе, как подростком жил на море и даже подрабатывал ловлей ракушек?
– Да, что-то припоминаю. Меня еще тогда это удивило, ведь ты не из бедных.
– У отца есть земли в двух графствах. Но после смерти матери он не слишком-то заботился о своих поместьях и о нас с братом. Оправил к дяде на побережье, дал ему денег, укатил в Париж и на время про нас забыл. Может, и к лучшему. Мы росли вольно. Читали, что хотели, целыми днями лазали по холмам, ходили с рыбаками в море. Нырять я научился так, что все местные удивлялись. Ну а поскольку денег в этом возрасте всегда не хватает, приходилось и ракушками пробавляться, и кораллами, и крабами.
– Завидую. Я в те годы ничего не видел дальше ворот монастырской школы.
– Да, мне тогда повезло больше. И к тому же среди моих друзей-мальчишек было чудесное создание иного пола. Без Марион не обходилась ни одна наша игра. И в воде она нам не уступала, вытаскивала раковины с такой глубины, куда не всякий парень дотянет. Но купались всегда отдельно – там так принято.
А тут я однажды заплыл подальше, ныряю и сталкиваюсь с нею прямо на дне. Марион от меня, я следом... Умаялись от этих убегалок-догонялок, вылезли на скалу – до берега еще ого-го сколько, надо хоть отдохнуть немного. И тут я ее прижал. Откуда что взялось, сам ведь еще мальчиком был нецелованным, к пятнадцати только подходило...
С тех пор и началось. Два года мы были, как пьяные. Вначале поцелуи, объятья, клятвы верности, да взаимные исповеди до утра. Потом... Короче, доигрались. И вдруг, как на грех, приезжает отец. Его в это время бросила очередная дама, и он вспомнил, что где-то должны быть сыновья.
А тут дядя сообщает, что я совсем от рук отбился. Да еще Теофил на меня показывает. Злился тогда на нас, как-никак старший брат, а у него с девчонками пока ничего не было. Отец рассвирепел. Вначале посадили меня под замок. Потом нашли какого-то капеллана, который все равно в Париж собирался, и так под конвоем отправили меня в университет. Условие жесткое: я должен старательно учиться, после окончания принять сан и больше не помышлять о плотских грехах.
– А что тебя сразу не постригли?
– Для этого, сам знаешь, нужны деньги. Отец со своими любовницами сильно поиздержался. Решил пожить в поместье и к концу моей учебы поправить дела.
– И не поправит. Не в этом дело. Я там, в столице, не сразу узнал, что мою Марион отдали брату. Они поженились, и отец выделил для них деревеньку. Правда, далеко от моря. Причину этой спешки я тогда так и не понял. Узнал вот только что...
Франсуа долго молчал, глядя на чернеющие в сумерках ореховые кусты, где однообразно выводила трель какая-то ночная птица. Сверчки совсем посходили с ума. Этьен даже не слышал за их концертом, как друг снова начал рассказывать – так тих и надломлен стал его голос.
– Недавно мне сообщили, что дядя умер и оставил дом и деньги мне с Теофилом. Я поехал на побережье и убедился, что это правда. За семь лет там все так изменилось... Но долго предаваться воспоминаниям я не мог – нужно было повидать брата и обсудить, как будем распоряжаться наследством. И я отправился в Авиньон.
У Теофила уже другая жена – Марион умерла во время третьих родов. Куча детей... ну да, этих трое, да еще два младенчика от новой. Всех балуют, ласкают. Но к старшему, Анри, отношение особое, будто не первенец, а какой-то приблудный пес. Отбирают игрушки, лучшие куски – вроде должен уступать младшим. Логично. Но и взрослые, и дети чувствуют, что мальчика в доме не хотят, остро, до ненависти. Презирают, гонят, непонятно за что...
Конечно, я с первого же дня стал его поддерживать – терпеть не могу, когда в семье изгои, сам когда-то побывал в роли нелюбимого сына. Анри ко мне привязался и ходил собачкой по пятам, даже игры все забросил. И тут я как-то, входя в комнату, услышал обрывок фразы Теофила «…чувствует родную кровушку».
Не знаю, ко мне это относилось или к ребенку, но я в тот момент понял все и вызвал брата на прямой разговор. Подтвердил, подлец, все подтвердил... Когда меня увезли учиться, вскоре выяснилось, что Марион беременна. И тут Теофил предложил на ней жениться. Не думаю, чтобы он ее любил, просто завидовал нам... да, скорее всего из зависти. А отец и дядя были только рады замять скандал. И семья у нее была достаточно богатая, у отца два судна, приданое дал хорошее. Так что все одно к одному.
Но жизнь у молодых не сложилась. Теофил старшего сына просто видеть не мог, мальчик слишком напоминал меня. А Марион чахла вдали от любимого берега и только находила утешение в древних морских легендах. Рассказывала их Анри чуть ли не с колыбели.
Франсуа опять замолчал. Сверчки затихали. На востоке выползала из-за холмов огромная медная луна.
– Я предложил забрать ребенка с собой и отдать в столичную школу для дворян-сирот. Ему как раз через месяц исполняется семь. По-моему, брат обрадовался. И вот теперь... Ты не представляешь, Этьен, как у меня разрывается сердце, когда я смотрю на него спящего. Такой маленький и будет совсем один с чужими людьми. Ты же знаешь, в какой строгости их там воспитывают. А в семье еще хуже... И мне его некуда взять, я с утра до вечера на занятиях, комната маленькая. Будет весь день с мальчишками бегать, кем вырастет... И все равно жалко.
Он меня так любит... Ничего до сих пор не видел, кроме своей деревни. А тут я взял его на море – мне как раз надо было сделать распоряжения о продаже дядиного дома. Показывал места, где когда-то рос. Рассказывал, какой красивой девочкой была его мама, как мы ныряли за раковинами, как ловили рыбу. И знаешь, он там сам начал собирать ракушки. Часами ходит по берегу, ищет. Мелкие, конечно, те, что прибой выкидывает. А я ему объясняю, какие из них гребешки, какие мидии, в каких водятся раки-отшельники, а в каких нет. Попытался достать ему что-нибудь стоящее, но увы! То ли выловили все еще в мое время, то ли мест теперь не знаю, то ли нырять, как раньше, уже разучился. Ничего не попалось. Может, и к лучшему. Одних его находок фунта на три везем. Хватит уж...
– Сеньор! Мальчик ваш проснулся!
– Сейчас иду! Такие вот у меня дела, Этьен, нехорошие. Ну что, подъехать к тебе в монастырь?
– Давай. Лучше всего послезавтра. Это тебе как раз по дороге. Если меня там не будет, проезжай прямо в резиденцию – между ними меньше двух лье. Заодно посмотришь графский замок. Ему около трехсот лет, но прекрасно сохранился. И мальчику будет интересно.
– Анри сейчас все интересно. Но прости, бегу, он меня уже заждался.
В монастыре Этьена действительно не оказалось. Франсуа и Анри заночевали в его келье, а рано утром двинулись к озеру. Замок стоял на берегу. Эх, Этьен, ничего ты не понимаешь в архитектуре, ему всего-то лет двести, а то и сто семьдесят. Но у воды смотрится неплохо.
Этьен не был рад их визиту. Сразу протянул книгу и предложил взять ее в Париж, а он, когда будет в столице, заберет. Потом, оглядываясь, прошептал, что испытание женщин назначено сегодня на два часа.
– Хорошо, мы уедем, – кивнул Франсуа. – Но пока еще есть время. Ты ведь нам хотел что-то показать?
Этьен провел их по сумрачным залам. Поднялись на башню. Озеро было, как на ладони, и Франсуа насчитал на его глади с десяток рыбацких парусов.
– Очень. Причем покойный граф еще привозил из разных мест мальков и выпускал. Так что здесь водится такое, чего в нашей стране и не встретишь… Большой был любитель. Вот видите строение у самой воды?
– Игрушечный домик? – спросил Анри.
– Да, похож на игрушечный. Это нечто вроде беседки-купальни. А внизу... Ладно, мы еще успеем посмотреть.
Когда спустились и подошли к озеру, Франсуа заметил на воде свежесколоченный помост. В стороне на берегу уже собирались люди. Так вот где это будет... Но вслух ничего не сказал.
В глубине белого домика-беседки оказалась дверца. Они спустились по винтовой лестнице в небольшую подземную залу. На одной ее стене было шесть высоких узких окон, и все они вели в озеро. Пол был почти на одном уровне с дном, прямо за стеклами начинался песок и поросшие водорослями каменные глыбы. Анри припал к окну и застыл завороженный. Франсуа улыбался. Никогда ему не приходилось столь долго рассматривать подводный мир, не заботясь о воздухе в легких.
– Хозяин просиживал в ней часами, – мечтательно рассказывал Этьен. – Слуги постоянно прикармливали здесь рыбу, и перед зрителями плавали чуть не все обитатели водоема, иногда дрались и даже пожирали друг друга.
– Да, зрелище, наверно, занятное. А что же сейчас никого не видно?
– Ну почему же никого, вон пиявка плывет, вон кто-то ползает по камню, – Этьен потянул друга к другому окну и, показывая глазами на копошащихся в углу комнаты монахов, сказал вполголоса, – рыбы не жди, вход в бухточку сейчас перекрыт воротом, чтобы не унесло тела.
– Да, все будет происходить на глазах у Святой Инквизиции. Любитель рыбок вряд ли думал, что можно так использовать его изобретение. Сейчас чуть ли не со всей страны привозят сюда подозреваемых на такие испытания. Кстати, по-моему, именно из-за этой комнаты графа так долго обрабатывали, чтобы он все подписал церкви.
– Это они всех обрабатывают, им только попадись на зубок.
Франсуа отвернулся, представив, как через какой-то час вот на этом песке перед взорами монахов будут агонизировать связанные жертвы. А в комнате уже вовсю шли приготовления к встрече высоких гостей. Вперед, прямо к окнам выдвинули самое большое, обитое бархатом кресло, по бокам другие, поставили ряд резных стульев. Эти предметы роскоши как-то не вязались с убранством самой комнаты, и Франсуа мысленно постарался воссоздать ее первоначальный вид. По замыслу автора, она должна была символизировать продолжение все того же подводного мира, причем не озерного, а морского. В стене между окнами вделаны тысячи разнообразных ракушек, попадаются и крупные. На противоположной роспись: гроты, спруты, потонувшие корабли. На маленьком столике черного дерева инкрустация перламутром – тоже рыбы, медузы, растения. Да, когда-то здесь было очень мило, но сейчас все почернело, покрылось плесенью, на стенах выступают капли. Озеро плачет, давит всей своей тяжестью, словно возмущается, что его чистые воды превратились в средство умерщвления. Почему-то стало не по себе, словно он, Франсуа, здесь тоже становился соучастником злодеяний. Взял в руку потную ладошку Анри и потянул его от окна – пора ехать.
Но уехать не удалось. На берегу они столкнулись с магистром Сантьяго, знаменитым испанским инквизитором, приехавшим сюда специально ради сегодняшнего зрелища. Его сопровождал магистр ордена иезуитов отец Максимилиан, которого Франсуа знал еще по университету. Их профессор однажды представил гостю юношу, как талантливого студента, но чересчур увлекающегося медициной. Отец Максимилиан тогда с улыбкой пожурил молодого человека, что богослову не пристало печься о чьей-то плоти, его дело исцелять души. Франсуа возразил, что Христос исцелял, даже воскрешал и не считал это чем-то зазорным. Спор получился весьма острым, на студиоза нападали сразу два авторитетнейших человека, но он не сдавался. В результате иезуитский магистр отметил его прекрасные риторские способности и выразил желание встретиться в будущем.
Вот и встретились. Не надо было тогда лезть на рожон, может, не запомнил бы. А теперь поздно, узнал сразу, расплылся своей жутковатой улыбочкой с холодными глазами, познакомил с испанцем. И они оба решили, что подающему столь большие надежды студенту просто необходимо поприсутствовать на Суде Божьем, как они называли это испытание. Спорить и отказываться небезопасно. Здесь не университет. Здесь они хозяева. И Этьен это тоже понимал, показывал издалека, что лучше согласиться.
Анри передали какому-то монаху, и Франсуа присоединился к свите инквизиторов. Процессия медленно, торжественно поднялась на открытую верхнюю галерею домика, которая была видна с любой точки берега. Толпа все густела, прибывала, люди сидели даже на дальних ветлах, где наверняка ничего не будет слышно.
Но голос отца Максимилиана оказался довольно сильным. Он рассказал о богопротивном поведении крестьянок. Их подозревают в колдовстве и общению с дьяволом. Но, боясь судебной ошибки и наказания невиновных, Святая Инквизиция на этот раз просит самого Всевышнего покарать или оправдать этих женщин.
На помост привели пять осужденных на испытание. На них были одинаковые серые балахоны. Франсуа до последней минуты не хотел смотреть в их лица, но раз зацепившись взглядом, уже не мог его отвести. Совсем молодые. Старшей тридцать с небольшим, младшей не больше семнадцати. И эта девочка была удивительно похожа на Марион.
Женщинам объяснили, что с ними собираются делать. Те, кому удастся подняться на поверхность, будут тут же извлечены из воды, с них снимут все обвинения и уже никогда больше не станут подозревать в связях с нечистой силой. Прошедшие Божий Суд считаются невиновными до конца жизни. Но обмануть такими речами можно разве что монашек. Крестьянки слишком хорошо понимали, что всплыть связанной просто невозможно. Они вытирали слезы и молча прощались взглядами с родными на берегу. В толпе громко причитали и плакали.
После долгих молитв и целования креста начали заматывать веревками рыжеватую полногрудую девушку лет двадцати. Тем временем люди в черных сутанах двинулись вниз по лестнице. Рассаживались в зависимости от сана. Старшие заняли кресла и стулья, остальные встали позади. Потом сидящий в бархатном кресле магистр иезуитов дернул за шнур с золотой кистью. Где-то сверху глухо ударил колокол.
Через несколько секунд голубая муть водоема вспенилась, и на дно опустилась извивающаяся женская фигурка. Она была совсем рядом, кажется, протяни руку и коснешься вздувшегося вокруг ног балахона и облака трепещущих перед лицом волос. Затихла она быстро, и вновь был подан сигнал наверх.
Вторая, видимо, была хорошей пловчихой и ныряльщицей. Коснувшись песка, она тут же встала на ноги, оттолкнулась и попыталась всплыть. Ей это почти удалось, до поверхности оставалось совсем немного. Но силы толчка не хватило, а единственно возможное при этом движение тела «дельфинья волна» сковывалось притянутыми к бокам руками и связанными щиколотками. Погрузившись на дно, она вновь рванулась вверх. Но тут изо рта пошли пузыри, и Франсуа понял, что ей уже не спастись.
Следующая, тридцатилетняя, не стала бороться за жизнь. Но заметила перед собой монахов, приподнялась и прижалась лицом к стеклу. Испанец вскочил с кресла и начал быстро накладывать на нее кресты. Этих людей разделяли какие-то дюймы, но он дышал воздухом, а она водой. Глаза женщины становились все больше и тусклее, щеки раздались вширь, рот открылся, и она медленно сползла куда-то вниз.
Франсуа зажмурился. Он не видел, как упала на дно очередная жертва. С ней происходило что-то столь занятное, что теперь к стеклам прилипли почти все почетные гости, заслоняя зрелище от простых монахов. Но азарт уже охватил и этих: кто-то вставал на цыпочки, бесцеремонно нависая над магистрами, некоторые даже залезли ногами на стулья, сообщая друзьям, что там на дне.
Франсуа пару раз сильно толкнули. Смотреть на это всеобщее возбуждение от картины смерти было еще противнее, чем на агонию тонущих. Преодолев приступ тошноты, он отвернулся к фреске с остовом корабля, потом стал разглядывать настенные узоры из раковин. И вдруг увидел Анри. Мальчик стоял перед самым дальним окном и что-то ковырял у основания стекла. Стена в этом месте изгибалась, и он, к счастью, не видел умирающих женщин. Франсуа подскочил, схватил его за руку и потащил к выходу.
В это время бросили последнюю, и Анри закричал:
Но отец поднял его, заслоняя собой страшное зрелище, и как можно спокойней сказал:
Они уже взошли на первые ступеньки, когда голоса монахов заглушил странный скрежещущий звук, переходящий в грохот и плеск. Окно, перед которым только что стоял Анри, плавно выворачивалось внутрь, впуская в комнату разбушевавшееся озеро.
Франсуа кинулся вверх, но бежать по винтовой лестнице с ребенком на руках было весьма неудобно. Каждый раз, поворачиваясь лицом к стеклянной стене, он видел, что разрушения прибавляются. Вот вода уже смыла простенок до другого окна, и поток унес в угол не только кресла, но и монахов. Вот уже кресел не видно, а на бурлящей поверхности отчаянно пытаются удержаться несколько человек. Сколько их там, пять, шесть? От трех десятков...
Вывалились еще два окна, и стихия стала быстро нагонять беглецов. В обмотавшей ноги сутане по колено в воде Франсуа еле двигался. Оставалось совсем немного, но уже плещется по пояс, по грудь... И все. Встала. Видимо, на этом месте сравнялась с уровнем озера. Сидящий на плече Анри даже не намок.
Передал мальчика в чьи-то протянутые руки, сорвал одежду и нырнул. Как и предполагал, видно очень плохо, в комнату попало много ила и песка. Найти что-либо в таком киселе... Главное, самому не заблудиться. Повезло, что день солнечный, проломы и уцелевшие окна хорошо освещены. Теперь, когда не горят свечи, это будет маяком. Лестница от них слева...
Да что же это, почему нет никого из живых? А те, что плавали? Неужели все? Куда же их могло отнести...
И тут Франсуа наткнулся на связанную девушку. Судя по темным волосам, это та, похожая на Марион. Да, девчонок надо искать в первую очередь, может, хоть кого-то из них удастся вернуть к жизни.
Когда ее принимали из рук Франсуа, кто-то в сутане закричал, чтобы сначала вытаскивали магистров. Студент, переводя дыхание, объяснил, что в зале сплошная муть, выбирать не приходится, и спасен будет тот, кого пошлет Бог.
Франсуа лукавил. Оказавшись снова внизу, он сразу поплыл к пролому, вылез наружу и стал осматривать место, куда падали женщины. Сразу увидел два тела, схватил ближайшее и протиснул в дыру. Уже поднимаясь, подумал, что проще было бы вытащить ее на помост. Нет, тогда догадаются, что он специально ищет осужденных. А тут ее вроде бы тоже занесло потоком в комнату.
Отдал. Сразу же нырнул за второй. Чуть отдышался и строго приказал, чтобы девушек спешно откачивали. Если кто из них выживет, будет считаться прошедшей испытание.
– Да, Франсуа, воистину так! Постарайся найти еще.
Этьен! Жив! Ах, да, ему же поручили быть наверху, следить за погружением. Отлегло от сердца. Махнул ему рукой и снова бросился в грязную коричневую воду.
Не такая уж она внизу грязная. Муть потихоньку оседает. Вон темные сутаны иезуитов и светлое одеяние испанца. А рядом рыжеватая девчонка. Озеро в считанные минуты сравняло палача и жертву и даже уложило их рядом. Но Франсуа выберет ее, хотя именно эту бросили первой, и помочь ей теперь вряд ли удастся.
Пятую поначалу не нашел. Вытащил двух монахов. Один был еще в сознании и отчаянно цеплялся за руки. Франсуа намучился с ним больше, чем со всеми остальными. Магистров специально не брал – раз он, подобно Богу, может сейчас решать, кому жить, этих поставит в конец очереди.
Почему кроме него никто не ныряет? Оно, конечно, так лучше, а то мешали бы друг другу, но все же почему? Монахи. Воды боятся, хоть и живут у озера. Да, не у всех было такое детство... А крестьян не пускают. Ну и пусть. Кто у нас следующий?
Опять монах. Костлявый, неуклюжий. Выронил его, а когда стал подбирать, увидел под лестницей последнюю из женщин. Пока тащил наверх, почему-то мысленно называл ее сестренкой. Они теперь все его сестренки, и живые и мертвые.
...На полу беседки лежало десять человек. Франсуа одиннадцатый. Тяжело дышал, перед глазами мелькали красноватые звездочки. Понимал, что еще одно погружение, и он уже не сможет подняться на поверхность. Рядом кашлял костлявый – надо же, очнулся, хотя его вытащили последним. И девушки... Выжило трое из пяти, в том числе рыженькая. Вот уж не думал... И эта, с глазами Марион, сидит уже, моргает. Береги себя, малышка, ты прошла испытание, выплыла, пусть с моей помощью. Теперь тебя уже никто не тронет.
Франсуа поднялся и подошел к бездыханным телам. Да, тут ничего не поделаешь. Он с детства безошибочно определял среди утопленников, кому можно помочь, а кому уже нет. У маленького монашка посиневшее восковое лицо. Но другие жить будут: четыре монаха и три женщины, всего семь. Он и должен был спасти семерых, это же его любимое число. Все правильно. Он все сделал правильно.
Этьен... Боже, какой молодец! Взял на себя руководство дальнейшей церемонией. И правильно, его за это еще и похвалят, ведь вся верхушка ордена осталась под водой. Объявил перед народом, что большинство женщин Божьим Судом признаны невиновными. А что, разве не так? Сама природа вмешалась, озеро не выдержало жестокости людей и покарало их...
Толпа зашлась ликованием. Этьен попросил, чтобы десять мужчин поднялись в домик, взяли оправданных и погибших и отнесли родственникам. Умница, догадался, чтобы именно десять, а то хлынули бы все в беседку, на помост, перевернули бы его, передавили друг друга...
Для Франсуа принесли сухую, совсем новую сутану. Пока облачался, почувствовал, как сзади кто-то расправляет складки. Анри, малыш. Никогда еще никто не смотрел на Франсуа с таким обожанием. Да, ведь все произошло на глазах у мальчика, и он понял, благодаря кому сейчас дышат эти люди.
Но понял не только он. По дороге к замку студента окружили крестьяне, а бородатый старик вдруг схватил его руку и прижался к ней губами.
Франсуа растерялся. Женщины плакали, повторяли слова благодарности, кто-то пытался приложиться к краю его одежды. А бородач ни с того ни с сего попросил:
– Я не могу, я еще не принял сан, это делает только священник.
– Давайте я лучше прочитаю молитвы. А вы будете за мной повторять.
Зазвучали привычные слова. Голос Франсуа набирал мощь. Он дрогнул только один раз, когда в паузе между молитвами какой-то деревенский паренек спросил Анри: «Это твой отец?», а мальчик тихо ответил: «Да».
Они лежали в спальне замка на широкой кровати. Завтра на рассвете карета ордена отвезет их в ближайший город, и через двое суток Франсуа с Анри уже будут в Париже.
– Так... Когда хорошо, спать не хочется.
Вместо ответа Анри повернулся, уткнул нос под мышку Франсуа и затих.
– Откуда ты узнал, что я твой отец?
– Не знаю. Я давно понял. А это правда?
– А почему тебя так долго не было?
– Я был далеко. Как только смог, я приехал.
– Нет. Мы теперь не расстанемся. Не бойся. Спи спокойно.
Не расстанемся. Это Франсуа знал точно. Прощай, богословский факультет. После дядюшкиного наследства у него теперь есть немного денег, их вполне хватит на ближайший год. За это время можно подготовиться и сдать экзамены на бакалавра медицины. А дальше, как Бог даст. Может быть, подвернется место ассистента у какого-нибудь профессора, может, он поедет в провинцию и будет там врачевать. Но помощи от отца он больше не примет и не примет сана. Жизнь священника не для него. Он хочет семьи, хочет растить детей, таких вот, как Анри. Хочет лечить людей, а не убивать... нет, после сегодняшнего дня никто не заставит его участвовать в подобных церемониях. Выбор сделан, и как сразу стало легко...
Мальчик не спал. Ворочался. Потом вылез из-под одеяла, подошел к своей курточке, вытащил что-то из кармана и сунул в ладонь отцу.
При свете луны Франсуа разглядел рогатую раковину с прилипшими к ней кусками раствора.
– Папа... – Анри явно еще не привык называть его этим словом. – Папа, я виноват... Это я всех утопил...
– Правда-правда. Там была эта ракушка. На подоконнике. У меня такой нет. И она еле держалась... Я знаю, это нехорошо, но я ее выдернул. И потекла вода. Сначала немножко, а когда ты меня повел, уже сильно, я видел. А потом... Это из-за меня, да?
– Нет. Так решил Господь. Если бы не твоя ракушка, он бы все равно нашел способ наказать этих людей. Просто в этот раз он начал свою кару твоими руками. Ты исполнил его волю.
– А за что? За тетенек? Ведь они не ныряли? Это их так убивали?
– Да. И если бы не твоя ракушка, их бы сейчас не было в живых.
– Но ты говоришь, Господь бы придумал...
– ...как наказать. Но это могло случиться позже, и женщины уже успели бы погибнуть. Мы же с тобой все сделали вовремя.
– А это... с ракушкой... Это грех?
– Вообще-то ковырять чужие стены не следует. Но, я думаю, ты и сам теперь не будешь. Надо стать серьезным, ведь скоро исполнится семь лет, и ты о каждом своем проступке должен будешь рассказывать священнику.
– Чтобы остаться без грехов? И не утонуть?
– Я думаю, что тут утонули бы и безгрешные. Это плохой способ проверки, и Господь подтвердил мои слова. А грехи надо снимать, чтобы душе было легко. Знаешь, как хорошо, когда душа освобождается... Ты летаешь во сне?
– Да. Так высоко! Боюсь упасть. Но не падаю.
– И не упадешь. Это душа летает. Ты еще младенец, и она у тебя чиста.
– А когда будет семь, я уже не буду летать?
– Смотря сколько грехов на ней будет. Некоторые летают до старости.
– Наверняка. Ты хочешь во сне с ним встретиться?
– Хочу! И он там подарит мне большую ракушку из этого озера. А потом мы полетим...
– Вот и хорошо. Тогда спи скорее. А то он не дождется и уйдет со своей раковиной.
Анри прижался щекой к плечу отца и вскоре ровно задышал. А Франсуа еще долго сжимал в кулаке колючий кусок и не переставал удивляться. Неисповедимы пути Твои, Господи! Чудны деяния Твои! И какими странными инструментами пользуешься Ты, чтобы восстановить справедливость на Земле!