ОЧЕРКИ ИСТОРИИ ЧУМЫ

Чума, мор, повальная смерть — в русском языке синонимичные понятия. При анализе термина «чума» в европейских языках (латинском, английском, немецком, французском) отмечается функционирование романского слова «pestis» (или «pestilentia»): «pest» — англ., «peste» — франц., «pest» — нем., обязанное своим происхождением латинскому «pestis» — зараза, повальная болезнь, бич, язва. Термины «pestis» и «pestilentia» употреблялись римлянами для обозначения любой заразной и повальной эпидемической болезни. Юлий Цезарь употреблял слово «pestilentia» для обозначения болезни, порождаемой голодом и различного рода лишениями. В этом же смысле встречаются эти термины и у Тита Ливия в его «Римской истории от основания города»: «fames, pestilentiaque-foeda homini, foeda pecori» — обычные его выражения для обозначения существовавшего в том или другом году голода и связанного с ним поветрия; каждый третий или четвертый год отмечается у Ливия как tempus grave или annus pestilens. Смертность приписывалась гневу богов за провинности народа и несоблюдение обрядов; далее — неблагоприятным временам, зловредным испарениям, принесенным ветрами из «нездоровых» местностей, яду, волшебным чарам.

Чума, мор, повальная смерть — в русском языке синонимичные по¬ нятия. При анализе термина «чума» в европейских языках (латинском, английском, немецком, французском) отмечается функционирование романского слова «pestis» (или «pestilentia»): «pest» — англ., «peste» — франц., «pest» — нем., обязанное своим происхождением латинскому «pestis» — зараза, повальная болезнь, бич, язва. Термины «pestis» и «pestilentia» употреблялись римлянами для обоз¬ начения любой заразной и повальной эпидемической болезни. Юлий Цезарь употреблял слово «pestilentia» для обозначения болезни, порож¬ даемой голодом и различного рода лишениями. В этом же смысле встре¬ чаются эти термины и у Тита Ливия в его «Римской истории от осно¬ вания города»: «fames, pestilentiaque-foeda homini, foeda pecori» — обычные его выражения для обозначения существовавшего в том или другом году голода и связанного с ним поветрия; каждый третий или четвертый год отмечается у Ливия как tempus grave или annus pestilens. Смертность при¬ писывалась гневу богов за провинности народа и несоблюдение обрядов; далее — неблагоприятным временам, зловредным испарениям, принесенным ветрами из «нездоровых» местностей, яду, волшебным чарам.

Некоторые европейские языки сформировали собственные терми¬ ны. В английском языке появилось слово «plague» в значении «чума», которое в буквальном смысле переводится как «бич». Причем у него есть синоним «black death» — «черная смерть» (Татаринова Л.А., 1996).

Собирательность понятия «чума» затрудняет работу историка. Не всегда из первоисточников можно получить представление, о какой повальной болезни идет в них речь. Например, Фукидид описал под этим названием очень странную контагиозную болезнь, трижды поражавшую афинян в период 430—425 гг. до н.э. Ее основные симптомы следующие: «Внутри же глотка и язык тотчас становились кровавокрасными, а дыхание — прерывистым и зловонным. Сразу же после этих явлений больной начинал чихать и хрипеть, и через некоторое время болезнь переходила на грудь с сильным кашлем. Когда же болезнь проникала в брюшную полость и желудок, то начиналась тошнота и выделение желчи всех разновидностей, известных врачам, с рвотой, сопровождаемой сильной болью. Большинство больных страдало от мучительного позыва на икоту, вызывавшего сильные судороги. Причем у одних это наблюдалось после ослабления рвоты, у других же продолжалось и позднее. Тело больного было не слишком горячим на ощупь и не бледным, но с каким-то красновато сизым оттенком и покрывалось, как сыпью, маленькими гнойными волдырями и нарывами. Внутри же жар был настолько велик, больные не могли вынести даже тончайших покрывал, кисейных накидок или чего-либо подобного, и им оставалось только лежать нагими, а приятнее всего было погрузиться в холодную воду. Мучимые неутолимой жаждой, больные оставшиеся без присмотра, кидались в колодцы; сколько бы они ни пили, это не приносило облегчения. К тому же больной страдал от беспокойства и бессонницы. На протяжении острого периода болезни организм не ослабевал, но сверх ожидания сопротивлялся болезни, так что наступала смерть либо в большинстве случаев от внутреннего жара на девятый или седьмой день, когда больной был еще не совсем обессилен, либо, если организм преодолевал кризис, то болезнь переходила в брюшную полость, вызывая изъязвление кишечника и жестокий понос». Болезнь вошла в исторические источники как чума Фукидида. Диодор Сицилийский под названием «сиракузская чума» описал повальную контагиозную болезнь, вспыхнувшую в 396 г. до н.э. в Карфагенской армии, осаждавшей Сиракузы. Болезнь начиналась катаром, т.е., видимо, респираторными симптомами. Затем у больных появлялась опухоль шеи, «жгучая лихорадка», боли в области поясницы, кровавый понос с образованием нарывов и пустул на различных частях тела. Некоторые больные бредили, они бегали во всех направлениях по лагерю и били людей, которые им встречались. По мнению современников,смерть заболевших людей наступала слишком быстро, и по этой причине употребляемые лекарства не успевали оказать свое действие. Ни один из заболевших «чумой» не жил дольше пяти или шести суток. Подобная эпидемия в этом же месте повторилась через 274 года во время другой осады Сиракуз, но уже не карфагенянами, а римлянами.

[...]

Кроме описаний «чумы» или «мора», не содержавших симптомов, характерных для болезни, сегодня называемой чумой, в исторических источниках имеется много других описаний, из которых следует, что их авторы видели, по крайней мере, бубоны. Историк А. Литтре (1873) доказал, что бубонная чума была известна Гиппократу и что тот даже наблюдал ее в самой Греции. «Все горячки, присоединяющиеся к бубонам, дурны, за исключением лишь однодневных», — считал Гиппократ. По утверждению Г. Гезера (1867), первое известие о появлении чумы в Египте содержится в труде Руфа из Эфеса, современника Троя¬ на в I веке христианского летоисчисления. Он не только утверждал, что бубонная чума есть болезнь, встречающаяся в Ливии, Сирии и Египте, но и указал на целый ряд известий о ней у древних врачей, труды которых до нас не дошли. В числе тех, кто видел чуму «в железах», он называет Дионисия, Диоскорида и Посидония. Врачи Диоскорид и Посидоний жили в I веке н.э. в Александрии. При этом Руф отнюдь не считал, что чумные эпидемии, наблюдаемые этими врачами в Египте, были либо единственными, либо первыми. Руф описывал важнейшие признаки чумы и даже прибавлял, что она по преимуществу встречается в болотистых странах. Так же определенно писал о бубонах и Аретей, живший в I веке н.э. Ему кроме «чрезвычайно злокачественных чумных бубонов, происходивших от печени», были известны и другие «подобные опухоли». После чумы среди филистимлян (1200 г. до н.э.), ее небольшие эпидемии известны в 300 г. до н.э. в Ливанте и в 50 г. до н.э. в Ливии. В 100 г. н.э. локальные эпидемии чумы были в Италии, в 501 г. — во Франции, в 517 г. — в Венеции, а незадолго до возникновения первой пандемии, в Константинополе и в Закавказье. Эти наблюдения косвенно свидетельствуют о существовании в те годы неизвестных сегодня природных очагов на юге Европы. Первой исторически доказанной эпидемией чумы (531—589) считается необычайно смертоносная болезнь, охватившая Европу в период правления императора Юстиниана. Исследуя эпидемии чумы Средневековья, обращаешь внимание на яростные споры ученых того времени о причинах их появления. Это было вполне понятно, когда дискуссии шли между сторонниками «миазмов» и «контагиев». Но логично ожидать, что открытие возбудителя чумы и механизмов инфицирования им людей (конец XIX столетия), создание учения о природной очаговости чумы (начало XX столетия),

[...]

ОЧЕРК I ПОВЕДЕНИЕ ЛЮДЕЙ ВО ВРЕМЯ ЭПИДЕМИЧЕСКОЙ КАТАСТРОФЫ

С удивительным постоянством, от одной эпидемической катастрофы к другой, человек проявляет себя определенными стереотипами поведения. Эпидемическая катастрофа не замечается. При появлении угрозы эпидемии люди стараются ее не замечать. Ж. Делюмо (1994) выделяет два комплекса причин: сознательные и подсознательные. Первые продиктованы, главным образом, нежеланием прерывать экономические связи с внешним миром, потому что карантин оборачивается для города трудностями в снабжении продовольствием, крахом предпринимательства, безработицей, уличными беспорядками и т.п. Пока число жертв эпидемии незначительно, можно надеяться, что эпидемия отступит без опустошения города. В последние десятилетия экономические интересы стали маскироваться фразеологией о необходимости «соблюдения прав человека», что, правда, пока относится только к одной пандемической болезни, но самой смертельной из всех тех, с которыми уже сталкивалось человечество — к СПИДу. Но кроме сознательных и осознаваемых причин в прошлом были, конечно, и подсознательные мотивы: закономерный страх чумы заставлял людей, как можно дольше оттягивать момент необходимости противостоять ей. Врачи и власти старались сами себя обмануть, а успокаивая население, они успокаивались сами. В мае и июне 1599 г., когда чума свирепствовала повсюду на севере Испании, врачи Бургоса и Валладо, пытаясь успокоить людей, ставят диагноз намеренно неточный: «Это не чума в прямом смысле этого слова», «это общее заболевание», «это осложнение, дифтерия, затяжная простуда, катар, подагра», «у некоторых образовались бубоны, но они легко поддаются лечению». Когда на горизонте уже маячила угроза заражения всего города, власти действовали обычно таким образом: давали указание врачам обследовать больных, и медики часто, к удовольствию местных начальников, ставили «успокаивающий» диагноз. Если же заключение было пессимистичным, то власти назначали новых хирургов чтобы провести повторное обследование. Так разыгрывались события в Милане в 1630 г., в Марселе в 1720 г. и в Москве в 1771 г. (см. очерк XII). Во многих случаях ошибочный и более безопасный диагноз был вызван недостаточными знаниями о природе болезни. Поразительный случай «неустановления» эпидемии легочной чумы в станице Ветлянской в 1878 г., описан в этой книге. Но и через сто лет, уже при наличии современных методов диагностики инфекционных болезней, не была своевременно установлена чума в индийском городе Сурат. Когда диагноз все же подтвердили лабораторными методами, он все равно стал неожиданностью для администрации и медицинской службы округа. Делюмо отмечает, что подобное коллективное отношение к эпидемической болезни наблюдалось в Париже во время холеры 1832 г. Газета «Монитор» опубликовала печальное известие о начале эпидемии. Сначала люди отказывались верить этому слишком уж официальному источнику информации. «Дело было в середине поста, день был погожий, солнечный, и толпы парижан заполнили бульвары. Кое-где появлялись маски, пародирующие и высмеивающие страдальческие лица больных холерой и боязнь заразы. Вечером того же дня публичные балы были более многолюдными, чем когда-либо. По любому поводу раздавались взрывы смеха, заглушающие гремевшую музыку. Атмосфера накалялась, людям больше хотелось танцевать, чем думать об эпидемии. Много было съедено разного сорта мороженого и выпито всяческих прохладительных напитков. И вдруг самый неуемный арлекин, почувствовав озноб и слабость в ногах, снял маску, и, к великому изумлению, все увидели, что у него синюшное лицо». Можно констатировать, что в отношении смертоносных инфекционных болезней прослеживается общая для пространственно-временного континуума тенденция невосприятия слов-табу. Их стараются не произносить или же, как в случае начала эпидемии, употреблять отрицательную форму: «Это не является собственно чумой». Произнести название болезни означает сдачу последних рубежей. В современном мире в отношении СПИДа ситуация принципиально иная. Населению уже два десятилетия через СМИ внушается мысль, что эта болезнь «незаразная» и вот-вот ученые создадут вакцину или другое чудодейственное средство. На самом деле происходит искусственная подмена понятий. Под «незаразностью» понимается то, что болезнь не передается при рукопожатии, как кишечная инфекция, или воздушно-капельным путем, как грипп. В действительности же болезнь передается по самому надежному пути — половому. «Вакциной», как правило, обывателю представляют некий антигенный препарат, вызывающий у лабораторных животных образование специфических антител к отдельным белкам вируса, совершенно не пригодный для практических целей. Отсюда у людей отсутствует ощущение опасности СПИДа.

[...]

Излишества и разврат.

Основная масса людей не считала стоицизм средством от болезни, а те, кто предавался пьянству и разврату, делали это не в поисках оптимизма. Все хроники эпидемий свидетельствуют о такой характерной черте поведения людей во время чумы, как излишества и разврат. Фукидид почти 2500 лет назад заметил, что с появлением чумы в Афинах все больше начало распространяться беззаконие. Поступки, которые раньше совершались лишь тайком, теперь творились с бесстыдной откровенностью. Действительно, на глазах внезапно менялась судьба людей: можно было видеть, как умирали богатые и как люди, прежде ничего не имевшие, сразу же завладевали всем их добром. Поэтому все ринулись к чувственным наслаждениям, полагая, что и жизнь, и богатство одинаково преходящи. Жертвовать собою ради прекрасной цели никто уже не желал, так как не знал, не умрет ли, прежде чем успеет достичь ее. Наслаждение и все, что как-то могло служить ему, считалось само по себе уже полезным и прекрасным. Ни страх перед богами, ни закон человеческий не могли больше удержать людей от преступлений, так как они видели, что все погибают одинаково и поэтому безразлично, почитать ли богов или нет. С другой стороны, никто не был уверен, что доживет до той поры, когда за преступления понесет наказание по закону. Ведь гораздо более тяжкий приговор судьбы уже висел над головой, и, пока он еще не свершился, человек, естественно, желал, по крайней мере, как-то насладиться жизнью. Боккаччо в 1348 г. наблюдал ту же картину: «...(для других) самым верным средством от этого ужасного недуга было, по их разумению, открытое злоупотребление вином и развлечениями, дебоши и песни на улицах, всевозможное удовлетворение страсти, смех и шутки по поводу самых прискорбных событий. Чтобы лучше применить этот принцип на практике, они шатались по тавернам, пьянствуя без удержу и меры. В частных домах пили еще больше из-за отсутствия других развлечений и радостей. Вести подобный образ жизни им было тем легче, что они махнули рукой на самих себя и на свое достояние — все равно, мол,

Очерк I. Поведение людей во время эпидемической катастрофы 21 скоро умрем, — вот почему почти все дома в городе сделались общими: человек, войдя в чужой дом, распоряжался там, как в своем собствен¬ ном. Со всем тем эти по-скотски жившие люди любыми способами из¬ брали больных». Д. Дефо, спустя три столетия, писал почти то же самое в отношении Кондона 1665 г.: «В городе происходили всевозможные преступления, скандалы и эксцессы». Ж. Делюмо, отмечает, что в Марселе в 1720 г. ••среди населения наблюдались всеобщие излишества, лихорадочная рас пущенность и ужасающее растление». В 1921 г. во время легочной чумы во Владивостоке Областная ca¬ ll и гарно-исполнительная комиссия (ОСИК) не могла установить охрану противочумных учреждений из-за постоянного пьянства милиционеров. I le имея силы повлиять на их работу, Комиссия сделала попытку заме¬ ти i. милиционеров, обратившись 26 апреля за содействием в Николь< коуссурийскую бригаду дивизиона народной охраны. Однако ОСИК уже 28 апреля поспешила отказаться от ее «услуг», так как оказалось, что охраняющий очаги чумы дивизион «представляет из себя пьянствую¬ щую банду, берет взятки с обсервируемых, вместе с ними пьянствует» ( Захаров П.В. с соавт., 1922). В этом поведении было все что угодно, но не мужество. Оно было вызывающим, как будто люди хотели бросить вызов болезни и с лихора¬ дочным желанием использовать последние дни жизни. Но одновременно оно было вызвано и страхом, о чем люди старались забыть в опьянении. 1>ссконтрольное наслаждение всеми ценностями жизни было, по сути, способом скрыться от невыносимого наваждения смерти. Коллективное безумие. Самоизоляция, бегство и даже беспробуд¬ ное пьянство — это проявления страха, но не безумия. Историки за¬ фиксировали эпидемии, когда психологическая нагрузка на население была столь велика, что люди начинали вести себя вопреки инстинкту самосохранения и сами шли навстречу своей гибели. Обычно такое пси¬ хологическое состояние наступало после того, когда уже все средства борьбы с эпидемией были исчерпаны, а она все больше набирала силу. Результатом коллективного отчаяния, по мнению Дефо, было то, что лондонцы в самые смертоносные недели эпидемии перестали сторо¬ ниться друг друга и запираться в домах; они стали выходить на улицу, потому что, зачем все эти предосторожности, если «все там будем». Доведенные до отчаяния люди уверовали в неотвратимость смерти: ктото стал лунатиком, кто-то впал в меланхолию, потеряв всех близких, были умершие от страха или покончившие с жизнью. Дефо писал: «Трудно представить себе, сколько больных людей, тяжело страдая от опухолей, в лихорадке безумия покончили с собой» (см. очерк VIII). Вот одна из безумных сторон чумы, проявившейся в Женеве в 1530 г. «Я жил в этой стране, — писал Боннивар в своем сочинении

22 Очерки истории чумы des Defïormes Reformateurs, — в то время как чума свирепствовала с такою силою, что в иных домах, где было более шестнадцати и восем¬ надцати жильцов, не оставалось в живых ни одного. Мимо моих окон беспрерывно проносили мертвых, иногда по шести и семи зараз. Нес¬ мотря на это девушки продолжали плясать и петь песни даже в начале поста; и случалось, что в это самое время, которую-нибудь из них начи¬ нала трясти лихорадка, и ее уносили в дом, на другое утро — на кладби¬ ще, а подруги все-таки не прекращали плясок. И это напомнило мне стадо свиней, которое гонят на рынок; перед ними ясли с овсом и ячменем, и они едят, а тут приходит мясник, берет самую жирную и, уверившись, что она здорова, закалывает ее, а подруги ее преспокойно продолжают питаться» (цит. по Э. Литтре, 1873). Ж. Делюмо (1994) приводит рассказ Монтеня о том, как крестьяне, уверенные в неизбежности чумы, сами себе вырыли могилу, легли в нее и засыпали себя землей. Такой поступок отмечен как отчаянием, так и мужеством. «Один святой уже рыл себе могилу; другие ложились в могилы еще живыми; один из них, умирая, старался руками и ногами засыпать себя землей». Монтень сравнивает этих заживо погребенных с римскими солдатами, которые «после поражения в Каннах приняли доброволь¬ ную смерть через удушение». Подобные факты Ж. Делюмо отметил в описаниях чумы в Малаге и в Лондоне XVII в., то есть речь идет об одном явлении, вызванном одной и той же причиной в разных странах. Лекарь из Малаги писал: «Эта зараза вызвала небывалые ужасы. Одна женщина заживо погреб¬ ла себя, чтобы не умирать вместе со скотом. Мужчина, похоронив свою дочь, сколотил себе гроб и лег в него рядом с гробом дочери...» В дневнике Дефо тоже говорится «о бедных безумцах, которые в го¬ рячке сами ложились в могилы». В труде «Hystory of Grenland» (1767) В. Губерт (1896) нашел ужасаю¬ щие подробности эпидемии оспы в Гренландии в 1734 г.: «Страна была совсем опустошена, трупы валялись в домах и на улицах. На одном острове осталась всего одна девочка с тремя маленькими братьями, которым ранее была привита оспа. Отец же их, похоронивший всех со¬ седей, лег вместе с младшим больным ребенком в гроб, надвинул гро¬ бовую крышку и велел дочери засыпать себя». Во время голода 1972—1973 гг. французские миссионеры в Верх¬ ней Вольте были свидетелями подобного поведения людей. Описывая чуму в Милане в 1630 г., Манцони заметил: «Вместе с развратом росло безумие». Безумие во время эпидемии выражается в первую очередь в неадекватных поступках отдельных людей (о некото¬ рых речь уже шла выше), а также в коллективном озлоблении, о чем еще будет сказано, но оба проявления находятся во взаимосвязи. Такое

Очерк 1. Поведение людей во время эпидемической катастрофы 23 поведение людей объясняется разрушением привычных структур, про¬ фанацией смерти, разрывом человеческих отношений, постоянной удрученностью и чувством бессилия. Ж. Делюмо (1994) посчитал, что Д. Дефо в «Дневнике чумного года «в шестнадцати местах говорит о том, что больные вопили о невыносимой тоске, столь же часто в его тексте встречаются слова «безумие», «бред», «сумасшедшие». «В это страшное время вместе с безутешностью росло оцепенение людей. Охваченные ужасом, подобно больным в горячке, они совершали безумные поступ¬ ки; больно было видеть, как они плакали и заламывали себе руки прямо па улице...» По его же данным, в Авиньоне в 1722 г. сиделки госпита¬ ля были уволены за дурное поведение, они играли в чехарду с трупами умерших людей. В Курской губернии, в Рыльском и Путивльском уездах, во время холеры 1348 г. появилась секта «морелыциков-гробовиков» Они дали обет умереть с голода, собственноручно делали себе гробы, одевались в саваны, ложились в них в гробы и начинали петь стих о смерти. Они повторяли его до тех пор, пока голос не отказывался им служить. Малопомалу, вследствие голода и упадка сил, они впадали в забытье и уми¬ рали (Павловская С., 1893). В православной Москве, во время «чумного бунта» 1771 г., обезу¬ мевшая толпа убила своего архиепископа, самоовержено боровшегося с эпидемией. Остервенение противоборствующих сторон было таковым, ч то звонарей с колоколен солдаты мог¬ ли «снять» только штыками, люди бе¬ зоружными бросались под картечные залпы (рис. 1.8). Во время эпидемии холеры в Ев¬ ропе 1830 г. народным массам тру¬ дно было свыкнуться с мыслью, что существует болезнь, способная в те¬ чение 1-2 суток или даже несколь¬ ких часов убить совершенно здорово¬ го и крепкого человека. Внезапное развитие симптомов, напоминавших отравления сильными ядами, быст¬ рая смерть и неудержимое распрост¬ ранение болезни между низшими слоями населения возбуждали нево¬ льные подозрения в злонамеренных отравлениях и вызывали во многих местах взрыв народного негодова¬ ния, обрушившегося преимущест¬ венно на врачебный персонал. Рис. 1.8. Убийство архиепископа Амвросия московской чернью 16 сентября 1671 г.

24 Очерки истории чумы У разных народов при одних и тех же обстоятельствах возникла совершено одинаковая и безумная реакция — идея преследования. На¬ чались чудовищные преступления. В России в 1831 г. во время так называемого бунта в «Аракчеевских казармах» (Старая Русса), спровоци¬ рованного противохолерными мероприятиями правительства, безумие толпы переросло в чисто зверскую жажду крови. Убивали старики, взрослые, женщины, даже маленькие кантонисты с удовольствием добивали — врачей и офицеров. По рассказу очевидца В.И. Панаева (1792—1859), когда совершалось убийство одного из офицеров, какойто унтер-офицер лежал ничком на крыльце и громко плакал. На воп¬ росы Панаева он отвечал рыдая: «Что делается! Убивают не командира, а отца». Однако через несколько минут Панаев увидел, что этот же унтер-офицер бьет колом своего командира вместе с толпой. «Что ты делашь? — вскричал Панаев. — Не ты ли сам говорил, что он ваш отец, а не командир!» Солдат ему отвечает: «Что делать, Ваше благородие, уж видно, что теперь пора такая, видите, весь мир бьет, что же я так буду стоять!» (Павловская С., 1893). Поданным Г.Ф. Архангельского (1874), в Санкт-Петербурге, 19 июня 1830 г., когда появилось официальное извещение о появлении холеры, народ начал волноваться, распуская слухи об отраве, принимая уксус и хлорный порошок за яд. 21 июня после обедни и общего вокруг го¬ рода крестного хода люди, собираясь на перекрестке улиц, начали гром¬ ко роптать на врачей и врачебных инспекторов, распространяя вокруг убеждение, что «простой народ отравляют и хотят извести». Затем они напали на холерные возки и лазареты: начали задерживать и обыскивать подозрительных. В этот день бунтари были отбиты, но 22 июня бунт вспыхнул снова. Были разрушены лазареты на Сенной площади; из окон их вылетали мебель, посуда, а вслед за этим были выброшены и врачи. Несколько человек из них были, а также — люди, казавшиеся подо¬ зрительными толпе. В этом же году такие же беспорядки происходили в Венгрии, где народ подозревал отравление. Употреблявшуюся для де¬ зинфекции хлорную известь сочли за яд и заставили врачей ее глотать, в доказательство безвредности. В Англии, в Бирмингеме, в 1831 г. разнесся слух, что хоронят еще живых людей, заболевших холерой; толпа бросилась на кладбище, разрывала могилы, переломала гробы и убила несколько лиц, заподоз¬ ренных в воображаемом преступлении. В этом же году в Манчестере тысячи людей собрались в одно утро на улице; среди толпы несли на носилках обезглавленный труп ребен¬ ка, у которого врач отрезал голову для анатомических исследований. Раздавались крики, что ребенок убит врачами холерного госпиталя, здание которого неминуемо было бы разрушено разъяренной толпой, если бы не вмешательство военных.

Очерк /. Поведение людей во время эпидемической катастрофы 25 Самое поразительное в этих коллективных помешательствах — их i гсреотипность. Точно такой же, как в Бирмингеме бунт произошел с иустя 62 года в Саратове (10 июля 1892 г.) и так же во время эпиде¬ мии холеры. Толпа, приведенная в ярость мыслью о том, что больных будто бы хоронят живыми, разнесла полицейские участки, дом полиц¬ мейстера и квартиры врачей. Той же участи подверглись и холерные ба¬ раки, из которых были выпущены больные, которые затем погибли, lojiiia убивала врачей, больничную прислугу и частных лиц. Порядок был восстановлен при помощи войск (Гамалея Н.Ф., 1905).

Расслоение «среднего человека». Чтобы понять психологию людей, переживших ужасы эпидемии, следует выявить еще один важный фактор: но время таких испытаний неизбежно происходит «расслоение» среднего человека. Можно проявить себя либо героем, либо трусом, и третьего не дано. Мир золотой середины и полутонов, в котором мы живем в обычное время, мир, где чрезмерные добродетель или порок считают¬ ся анормальными, внезапно разрушается. На людей направлен яркий спет, безжалостно обнажающий их сущность: многие обнаруживают гнусность и трусость, другие — святость. Хроники того времени сви¬ детельствуют бесконечное число раз об этих двух сторонах реальности. Во время эпидемии чумы в 1599 г. в Бильбао священнослужители не отличались особым мужеством, а в Бургосе и Валладолиде, наобо¬ рот, монахи не жалели себя и причащали умирающих «с величайшей пунктуальностью», рискуя собственной жизнью. В Милане 1575 г. и 1630 г. св. Карл, затем его племянник Федериго не уехали из города, несмотря на советы окружающих. Они обходили лазареты, вселяя на¬ дежду в больных и утешая родственников. В том же городе в 1630 г. тмсчательно проявили себя монахи-капуцины. Такой же преданностью отличались монахи-капуцины в Париже во время чумы 1580—1581 гг., поэтому, в отличие от иезуитов, их не кос¬ нулись гонения и всеобщая ненависть, хотя те и другие были сто¬ ронниками католической реформы. Люди были благодарны капуцинам ул их самопожертвование в трагические дни эпидемии. В XVII в. во Франции и в других странах городские власти всячески поддерживали братства капуцинов, чтобы в случае эпидемии иметь надежных священ¬ ников и братьев милосердия. Однако не только капуцины отличались мужеством. В Неаполе 1656 г., в то время как архиепископ заперся у себя, 96 городских священников из 100 умерли от чумы, оставаясь в своих приходах (Делюмо Ж., 1994). Князь М.П. Пронский в своей челобитной к царю Алексею Михай¬ ловичу так описывает чуму в Москве 1654 г.: «Люди же померли мало не все, а мы, холопы твои, тоже ожидаем себе смертоносного посеще¬ ния с часу на час, и без твоего, великий государь, указа по переменкам с Москвы в подмосковные деревнюшки, ради тяжелого духа, чтобы

По замечанию Делюмо: «Чума несла людям замирание привычной деятельности, тишину на улицах, одиночество больных, безликость смерти, отказ от радостных и печальных ритуалов, то есть резкий разрыв с повседневными привычками. Но, кроме того, захватив «инициативу» в свои руки, чума лишала людей возможности строить планы на буду¬ щее. В обычное время даже старики живут в расчете на будущее, по¬ добно персонажу из басни Лафонтена, сажая деревья. Людям присуще думать о будущем. Во время эпидемии чумы они вынуждены жить од¬ ним днем, а будущее для них — смерть. Излишества и разврат. Основная масса людей не считала стоицизм средством от болезни, а те, кто предавался пьянству и разврату, делали это не в поисках оптимизма. Все хроники эпидемий свидетельствуют о такой характерной черте поведения людей во время чумы, как изли¬ шества и разврат. Фукидид почти 2500 лет назад заметил, что с появле¬ нием чумы в Афинах все больше начало распространяться беззаконие. Поступки, которые раньше совершались лишь тайком, теперь творились с бесстыдной откровенностью. Действительно, на глазах внезапно менялась судьба людей: можно было видеть, как умирали богатые и как люди, прежде ничего не имевшие, сразу же завладевали всем их доб¬ ром. Поэтому все ринулись к чувственным наслаждениям, полагая, что и жизнь, и богатство одинаково преходящи. Жертвовать собою ради прекрасной цели никто уже не желал, так как не знал, не умрет ли, прежде чем успеет достичь ее. Наслаждение и все, что как-то могло служить ему, считалось само по себе уже полезным и прекрасным. Ни страх перед богами, ни закон человеческий не могли больше удержать людей от преступлений, так как они видели, что все погибают одинако¬ во и поэтому безразлично, почитать ли богов или нет. С другой стороны, никто не был уверен, что доживет до той поры, когда за преступления понесет наказание по закону. Ведь гораздо более тяжкий приговор судь¬ бы уже висел над головой, и, пока он еще не свершился, человек, естественно, желал, по крайней мере, как-то насладиться жизнью. Боккаччо в 1348 г. наблюдал ту же картину: «...(для других) самым верным средством от этого ужасного недуга было, по их разумению, открытое злоупотребление вином и развлечениями, дебоши и песни на улицах, всевозможное удовлетворение страсти, смех и шутки по поводу самых прискорбных событий. Чтобы лучше применить этот принцип на практике, они шатались по тавернам, пьянствуя без удержу и меры. В частных домах пили еще больше из-за отсутствия других развлечений и радостей. Вести подобный образ жизни им было тем легче, что они махнули рукой на самих себя и на свое достояние — все равно, мол,

26 Очерки истории чумы всем не помереть, съезжать не смеем, и о том, государь, вели нам свой указ учинить». Князь не покинул Москву и погиб от чумы, не дождав¬ шись ответа царя (см. очерк VII). Однако не выдержал испытаний московской чумой 1771 г. про¬ славленный генерал-фельдмаршал и герой Семилетней войны граф П.С. Салтыков. В разгар эпидемии и без разрешения Екатерины II, находясь в полном отчаянии, он покинул вверенный ему город. На сле¬ дующий день после его отъезда, 15 сентября, в Москве начались собы¬ тия, известные под названием «чумного бунта 1771 года». Не таков оказался генерал-поручик П.Д. Еропкин.Именно ему Екатерина II поручила ликвидировать эпидемию чумы в Москве, а также восстановить спокойствие в городе. Это Еропкин «уложил» 17 сентября на Красной площади картечью, пулями и штыками около тысячи бун¬ тующих москвичей. Однако и его силы были на пределе. Он направил императрице рапорт о московских событиях, прося ее одновременно уволить его с должности, хотя бы на короткое время. Просьбу свою он мотивировал тем, что события последних дней окончательно подо¬ рвали его силы: двое суток он не сходил с коня, оставаясь без пищи и сна, все время в страшном волнении, дважды раненный брошенным в него колом и камнем, он «совсем ослабел» и принужден был слечь в постель (см. очерк XII). Малое количество «героев» во время эпидемии приводит к недоста¬ тку добровольцев среди медицинских работников. Во время эпидемии легочной чумы в станице Ветлянской в 1878 г. врачи не могли найти добровольцев для ухода за больными. Так как из казаков и крестьян никто не хотел идти на эту должность, то больничных служителей на¬ бирали из всякого сброда. Они предавались пьянству и вскоре все по¬ гибли. Казаки считали, что чума страшнее войны. Такая же проблема возникла перед владивостокскими властями с конца апреля 1921 г., когда в связи с развитием легочной чумы в горо¬ де, им необходимо было расширять действующие и создавать новые противоэпидемические учреждения. Несмотря на неоднократные объяв¬ ления в газетах о крайней нужде в дополнительных работниках, добро¬ вольцев не было. Тогда было принято решение сделать предпоследний призыв к желающим работать в противочумных организациях с предуп¬ реждением, что «в случае недостаточного количества явившихся, не¬ обходимый персонал будет привлечен на борьбу с чумой в порядке обязательного постановления...». Однако в ответ на это и последующие предложения явиться к опреде¬ ленному сроку (20 и 30 апреля) в ОСИК «для привлечения на службу в противочумные организации» в указанные дни, из 75 подлежавших явке врачей прибыло 18, из которых после освидетельствования были признаны годными к работе только двое. Из 60 фельдшеров пришлоВ современном мире в отношении СПИДа ситуация принципиально иная. Населению уже два десятилетия через СМИ внушается мысль, что эта болезнь «незаразная» и вот-вот ученые создадут вакцину или другое чудодейственное средство. На самом деле происходит искусственная подмена понятий. Под «незаразностью» понимается то, что болезнь не передается при рукопожатии, как кишечная инфекция, или воздушно-капельным путем, как грипп. В действительности же болезнь передается по самому надежному пути — половому. «Вакциной», как правило, обывателю представляют некий антигенный препарат, вызывающий у лабораторных животных образование специфических антител к отдельным белкам вируса, совершенно не пригодный для практических целей. Отсюда у людей отсутствует ощущение опасности СПИДа.

Очерк I. Поведение людей во время эпидемической катастрофы 27 шесть, из которых один был освобожден по болезни. Тогда вечером И) апреля было арестовано 11 человек из числа тех, кто не явился по персональному приглашению, или, явившись, отказался работать в противочумных организациях в соответствии с установленным поряд¬ ком призыва. Арест был временно приостановлен, так как врачи дали обязательства немедленно явиться в распоряжение противочумной орга¬ низации и безотговорочно приступить к исполнению порученных обяыпностей. Они дали подписку и были освобождены. Появление «стервятников». Во время эпидемических катастроф трусость одних людей сочетается с цинизмом других — «стервятников», уморенных из-за отсутствия репрессивного аппарата в своей безнаказан¬ ности. «Позволено было делать все, что заблагорассудится». Многие июдеяния совершались в Милане людьми специальной службы, кото¬ рые забирали трупы из лазаретов и домов или подбирали их на улице и шем отвозили их к месту захоронения. Они же сопровождали больных и лазарет, сжигали вещи умерших или зараженных. Эти люди действо¬ вали без какого-либо контроля, могли, например за определенную мзду, оставить больного дома, если он не хотел быть госпитализирован¬ ным, или требовали крупные суммы за то, чтобы вынести полуразложившийся труп из дома, и безнаказанно грабили дома. В Марселе 1720 г., в Москве в 1771 г. и в Одессе в 1812 г. такую работу выполняли каторжники («мортусы»), на чей счет ходило много июнещих слухов. Из домов они тащили все, что видели, чтобы не воз¬ вращаться по несколько раз в дом, где были больные, они бросали в повозку и мертвых, и умирающих. Если эти люди не умирали, когда их привозили к яме для захоронения, то их сталкивали туда вместе с мертвыми. В Марселе появились ложные «черные вороны», они езди¬ ли но домам и в отсутствие хозяев грабили их. Людям свойственно преувеличивать ужасы и злодеяния во время чумы. Дефо, например, сомневался в достоверности того, что сестры милосердия оставляли больных умирать от голода или душили их, что стражники около дома с больными однажды ускорили их кончину. Но и он восклицает: «Было столько краж и разврата в это ужасное время, и нельзя это отрицать! Потому что жадность одолела некоторых, и они были готовы на любой риск, лишь бы обогатиться». Во время эпидемий чумы в Москве в 1654 и 1771 гг. отмечались гра¬ бежи: «А воровство де на Москве объявилось: в Белом городе разграбили Филонов двор Оничкова, да Алексеев двор Луговского, да за городом разграбили Осипов двор Костяева и иные выморочные пустые. Мно¬ гие дворы грабят, а сыскивать про то воровство и воров унять некому». Во время холеры 1830 г. в Тамбове, в обсервационных заставах, кордонная стража «чинила всевозможные безобразии, измыслив из правительственной меры доход для своих животишек». Пропускали в

28 Очерки истории чумы юрод только тех, кто платил; достоверность этих фактов подтверждена массой дел, поступивших после прекращения холеры в тамбовский суд, среди них и дело рядового Меркулова, обвинявшегося в пропуске в Тамбов купцов за 4 рубля без 14-дневной обсервации. Словом, каран¬ тинная стража как следует «очищала» народ. В Кабарде во время страшной чумы 1806 г. чеченцы усугубляли эпидемическую ситуацию, расхищая имущество умерших людей, про¬ давая его в соседних деревнях. «Стервятники» времен пандемии СПИДа более изощрены в своих действиях, чем марсельские каторжники или московские «мортусы» XVIII столетия. Они выступают под видом «защитников прав ВИЧ-ин¬ фицированных», а по сути являются защитниками барышей фарма¬ цевтических компаний; изображают ученых, обещающих чудодействен¬ ные средства и вакцины против СПИДа, и пользуются при этом вполне объяснимой «любовью» чиновников, перекачивающих в их карманы огромные средства; это дельцы наркобизнеса, приучающие молодежь к внутривенным наркотикам; политики и журналисты, стоящие у них «на службе» и еще другие, открыто пока себя не проявившие силы, но каким-то образом заинтересованные в отсутствии реальных мер по про¬ тиводействию абсолютно смертельной болезни. Кто виноват? По наблюдению Делюмо, люди, попавшие в эпидеми¬ ческую катастрофу, несмотря на потрясение, пытаются выяснить, поче¬ му они оказались ее жертвами. Найти причину означало воссоздание связи времен и средств борьбы со злом. Во времена чумы были сфор¬ мулированы три причины ее появления: одна выдвинута учеными, дру¬ гая — толпой, третья предложена одновременно толпой и Церковью. Первая версия объясняла чуму как следствие зловредных испарений испарений или заражения воздуха, что вызывалось, в свою очередь, небесными явлениями (появлением комет, конъюнкцией планет и др.). Второе объяснение было, по сути, обвинением: были люди, которые специально распространяли заразу. Их следовало выявить и наказать. Согласно третьей причине, Бог или злой дух, разгневанный людскими грехами, насылает искупление, поэтому для его умиротворения требует¬ ся покаяние. Например, при появлении погибших от чумы китайцы устраивали шумные процессии жрецов, произносивших заклинания, гимны под бой барабанов, трещоток и свист оркестра различных духовых музыкальных инструментов. По их представлениям, в больного чумой вселяется свирепый дух — дракон — стихийное болезненное начало, на¬ рушающий равновесие в организме между мужским и женским миро¬ выми началами (рис. 1.9). Все три версии воспринимались как единое целое. Бог мог давать знать о своем гневе через различные знамения, поэтому появление комет или конъюнкция Марса и Юпитера вызывали у людей панику.

Очерк 1. Поведение людей во время эпидемической катастрофы 29 Дефо писал, что появление ко¬ меты в Лондоне в 1665 г. совпало г началом эпидемии, что вызвало всеобщий ужас. Все говорили о пророчествах, видениях, привиде¬ ниях и знаках на небе. Церковь, по сути, переработала астрологичес¬ кое объяснение чумы таким обра¬ зом, что в сознании людей закре¬ пилась мысль о Божьей каре и ее небесных знаках. Но кто виноват? ( начала виноватых ищуг среди чу¬ жаков. Делюмо считает, что найти Min ювных означало найти понима¬ ние необъяснимых явлений, а так¬ же умение с ними бороться. При более глубоком изучении изучении ион роса оказывается, что при по¬ нимании эпидемии как Божьей ка¬ ры следовало искать козлов отпу¬ щения, которые отвечали бы за всеобщие грехи. Еще в древности в любой цивилизации приносились человеческие жертвы для умиротво¬ рения разгневанных богов. Запуганное всесилием смерти во время чумы население Европы ХГУ—XVII вв. не могло не уверовать в неизбежность кровавого жертвоприношения. Причем сознание необходимости уме¬ рить гнев всевышних сил сочеталось с агрессивностью, проявляющей¬ ся во всех сообществах, охваченных болезнью. Виновниками, на которых обычно направлялась коллективная жес¬ ткость во время эпидемии, были евреи, иностранцы, путешествен¬ ники, маргинальные группы населения и все, кто не был интегрирован в сообщество. Причин было достаточно: неприятие вероисповедания большинством населения; изгнание из сообщества по очевидным резо¬ нам, например, прокаженных; наконец, причиной подозрительности могло быть то, что человек был не из местных, а далекое и неизвестное всегда было подозрительно. В 1348—1350 гг. прокаженных обвинили в разносе заразы: их ужасающая внешность свидетельствовала о понесен¬ ном ими Божьем наказании. Они слыли людьми неискренними, распут¬ ными и «меланхоликами». Верили также (это из области колдовства), что они могли избавиться от недуга, удовлетворив свою страсть со здо¬ ровым человеком или же убив кого-нибудь.

[...]

Врагом мог быть объявлен каждый, и охота на колдунов и ведьм вы¬ ходила из-под контроля. Милан пережил это страшное испытание в 1630 г. Люди были уверены, что на стены и двери общественных зда¬ ний и частных домов было нанесено ядовитое вещество. Поговаривали, что этот яд изготовлен из змей и жаб, слюны и гноя больных чумой. Конечно, такую отраву могли приготовить только по внушению дьявола те, кто вступил с ним в сговор. Однажды восьмидесятилетний старик молился на коленях в церкви. Захотев сесть, он вытер скамью подолом плаща. Увидев это, женщины завопили, что он нанес на скамью от¬ раву. Собралась толпа, старика избили, потащили в тюрьму и подвергли пытке. Достоверна трагическая кончина комиссара здравоохранения Пьяцца и цирюльника Мора, обвиненных в том, что они обмазывали стены и двери желтым жирным веществом. В Милане в 1630 г. была установлена монументальная колонна для пущей важности с надписью на латинском языке: «Здесь, на этом месте некогда стояла лавка ци¬ рюльника Джанджакомо Мора, вступившего в сговор с комиссаром здравоохранения Гульямо Пьяцца и другими во время страшной чумы и посредством смертоносной мази, которую они повсюду наносили, истребили множество народу. Посему они были объявлены Сенатом вра¬ гами родины. Их пытали каленым железом, переломали кости и отру¬ били правые руки. Затем четвертовали, а через шесть часов умертвили и сожгли. Чтобы не осталось никакого следа от этих преступников, их

Очерк I. Поведение людей во время эпидемической катастрофы 31 имущество было продано с торгов, а прах брошен в реку. И чтобы люди помнили об этом событии, Сенат повелел снести дом, в котором за¬ мышлялось преступление, и на его месте воздвигнуть колонну “Позора”. ( хоронись, сторонись, честный гражданин, из страха вступить на эту опозоренную землю. Август 1630 г.». Колонна позора простояла до 1778 г., напоминая, что люди, замы¬ шляющие против родины, заслуживают самого сурового наказания. Во время эпидемии чумы на территории Дальневосточной респуб¬ лики в конце апреля 1921 г., крестьяне деревни «Валентинъ», распо¬ ложенной на берегу Тихого океана, после бывших в этой бухте подоз¬ рительных смертей среди приехавших китайцев, выгнали «всех до одного и две фанзы их сожгли» (Захаров П.В. с соавт., 1922). Делюмо даже сравнивает эпидемическую катастрофу с террором. Охваченное чумой население Женевы в 1530 и 1545 гг., Лиона в 1565 г. или Милана в 1630 г. — проявляло себя подобно парижанам в сентябре 1792 г. при приближении пруссаков: они ликвидировали внутренних врагов. В 1530 г. в Женеве был раскрыт заговор «разносчиков чумы», которых якобы возглавляли заведующий госпиталем, его жена, хирург и сам священник. Под пыткой все признались, что продали душу дьяво¬ лу, который раскрыл им секрет смертельной квинтэссенции. Они были приговорены к смерти (к этому эпизоду мы вернемся ниже). Снова в Женеве в 1545 г. не менее 43 человек были обвинены в распространении заразы и 39 были казнены. В 1567—1568 гг. казнят еще 13 «разносчиков чумы», в 1571 г. — еще 36 человек. В том же году городской врач ЖанАнтуан Саразен издал трактат о чуме, в котором он не ставил под сом¬ нение, что эпидемия являлась делом рук «разносчиков чумы». В 1615 г., когда в Женеве из-за чумы началась паника, суд приговорил к смерти 6 разносчиков заразы. В Шамбери в 1572 г. патрули получили приказ стрелять в разносчиков заразы. В Фосиньи в 1571 г. по этому обви¬ нению пять женщин были сожжены, шесть отлучены, а 25 преданы суду.

36 Очерки истории чумы Видимо, возможность появления такого рода «демонов» во време¬ на эпидемических катастроф всегда надо учитывать как один из факто¬ ров, усиливающих их разрушительное действие на общество. Чувство общей виновности и греховности. В русских летописях мор упоминается как казнь от Бога. Например, об осознании в 1346 г. на Руси надвигающейся беды мы узнаем из таких строк: «Того же лета казнь была от Бога на люди под восточною страной на город Орнач (при устье Дона) и на Хавторокань, и на Сарай, и на Бездеж (на рукаве Волги, ниже Енотаевки) и на прочие грады во станах их; бысть мор силен на Бессермены (хивинцы) и на Татары и на Ормены (армяне) и на Обезы (абазинцы) и на Жиды и на Фрязы и на Черкасы и на всех тамо живущих» (Воскр. лет. Цит. по А. Рихтеру, 1816). О том, что эпидемическая катастрофа как коллективное бедствие — это искупление общих грехов, и не нуж¬ но в этом случае искать козла отпущения, говорили многие проповед¬ ники и мыслители прошлого: Лютер, Парэ, Дефо, владыка Бельсенс и другие единодушны в этом мнении. «Чума — ниспосланное Богом наказание» (Лютер); «бедствие гнева Господня, и нам ничего не оста¬ ется, как смириться со злом, когда из-за наших тяжких прегрешений он наслал на нас эту рану египетскую» (Парэ); она — «суд Божий», «на¬ казание» (Дефо). То же восприятие имело место и при других болез¬ нях, сопровождавшихся массовой смертностью. В 846 г. оспа поразила норманнов в Париже, после того как они надругались над часовней Святого Германа. Один из монахов, совре¬ менник этого события, с удовлетворением записал в летописи, что святотатцы гибли ежедневно в огромных количествах, а многие из них ослепли (Губерт В., 1896). В 1832 г. во время холеры во Франции духовенство приводило те же доводы: «Эти несчастные умирают во искупление грехов. Но спра¬ ведлив гнев Божий, и скоро каждый день будет насчитывать тысячи жертв. Преступление разрушения архиепископства не искуплено» (цит. по Ж. Делюмо, 1994). Из этой доктрины вытекают два следствия. Во-первых, это наказа¬ ние следует принимать с покорностью и не бояться смерти. Остаться в городе — доблесть, а уклоняться от своих обязанностей и бежать — грех. «Мы должны переносить ее с терпением, не боясь отдать жизнь за ближ¬ него» (Лютер). Парэ дает подобный совет: «Воля Божья... высечь нас этими розгами... и нам следует терпеть, зная, что это делается для нашего блага и искупления». Ислам объясняет причины эпидемии абсолютно идентично, подчер¬ кивая как достоинство смерть от чумы. Магомет учил, что Бог, кого любит, того и наказывает чумой, поэтому «каждый верный не должен убегать, а если Бог выбрал его и покарал чумой, то он становится муче¬ ником подобно тем, кто погиб в священной войне» (Делюмо Ж., 1994).

Очерк /. Поведение людей во время эпидемической катастрофы 37 Вторым следствием является необходимость покаяния и искупления. 11а примере чумы мы сталкиваемся с идеей греховности и виновности, воспринятой народными массами Европы. Врачеватели душ настойчи¬ во предлагали покаяние и искупление как единственное средство спасе¬ нии. Но и сами люди не видели другого выхода. Во время чумы в Любеке в 1348 г. обезумевшие от страха жители о i давал и монастырям все свое достояние. Когда же монахи из боязни »apaibi перестали принимать пожертвования и заперли ворота, народ, /клавший спасения только с неба, стал бросать принесенные вещи че¬ рез монастырские стены (Гезер Г., 1867). Ж. Делюмо отмечает, что во время эпидемии индивидуального рас¬ пития обычно не хватало, поскольку весь город был виновен и нес наказание, следовательно, нужны были коллективные моления и публичные покаяния, можно даже сказать многочисленные, чтобы произвести должное впечатление на Всевышнего. Английский эстамп показывает, как во время эпидемии у собора Св. Павла толпа слушает проповедь. Надпись гласит: «Господи, сжалься над нами. Плач, пост и молитвы». Дефо писал, что такую же надпись делали в Лондоне на две¬ рях домов, в которых запирались люди, заболевшие, по мнению пред¬ ставителей властей, чумой (см. очерк VIII). Во время чумы 1625 г., английский парламент объявил 2 июля по¬ стным днем. Король, лорды и судьи слушали две проповеди в Вест¬ минстерском аббатстве, причем граф, барон и епископ отмечали отсут¬ ствующих. Члены графской управы, в свою очередь, присутствовали и Сен-Маргарет на трех проповедях. Первая — длилась три часа, две дру¬ гие — по два часа. Моление от 2 июля оказалось недостаточным, и его повторяли по средам, начиная с 20 июля, причем в эти дни торговля запрещалась, как в праздничные дни. В католических странах массовые моления проходили в соответствии с обрядами Римско-каталической церкви, то есть с большей пышнос¬ тью, чем у протестантов. Во время молений произносились обеты и обе¬ щания, в результате чего южная Германия, Австрия, Хорватия усеяны своеобразными памятниками — чумными колоннами, самой известной из которых считается Венская колонна 1692 г. (рис. 1.10). Часто вершина колонны украшалась барельефом, изображающим чумные бубоны. Только в Австрии более 200 таких колонн. Католи¬ ческий обряд предусматривал различные посвящения. Так, 1 ноября 1720 г. епископ Бельсенс посвятил Марсель Святому Сердцу, по слу¬ чаю чего состоялось паломничество к святым местам и торжественный крестный ход. Подобные обряды могли проводиться в разные периоды эпидемии. До эпидемии они были призваны отвести беду, после ее окончания — в знак милости. Или, как это было в 1720 г. в Марселе на исходе эпидемии, чтобы последней молитвой заставить чуму отступить.

38 Очерки истории чумы Моления в разгар чумы проводились по настоянию толпы. Так, в 1630 г. в Милане архиепископ запретил массовые моления из опасения, что при таком скоплении народа воз¬ можно распространение заразы, к тому же этим могли воспользовать¬ ся «сеятели чумы». Но под давле¬ нием муниципалитета и по просьбе населения он вынужден был уступи¬ ть, и 11 июня рака с его дядей, свя¬ тым Карлом, была вынесена на ули¬ цы Милана. Эти процессии поразительны во многих отношениях. Как и протес¬ тантские посты, они знаменовали раскаяние: население города молило о прощении и контролировало мас¬ совые проявления раскаяния, так как раскаяние во времена «черной чумы» стало причиной массовой ис¬ терии и движения самобичевателей. На общем фоне покаяния этих про¬ цессий можно увидеть еще одну их сторону — заклинание. Не случайно путь крестного хода в ломбардс¬ кой столице в 1630 г. проходил по всем кварталам с остановкой на всех перекрестках. Делалось это с целью освящения всех закоулков города и их защиты именем святого, пятьдесят пять лет тому назад посвя¬ тившего себя спасению города от чумы. Недалеко от Милана, в Бусто, крестный ход был посвящен Богородице и, по словам автора хрони¬ ки, проходил по всем улицам города и за его стенами, где находились «лачуги больных чумой». Обряд предусматривал изгнание болезни из всего города. В Марселе 16 ноября 1720 г. Бельсенс с высоты колокольни Аккуль произнес заклинания против чумы, обратившись к четырем частям света, и отслужил литургию. В Севилье в 1801 г., во время эпидемии желтой лихорадки, толпе были вынесены обломки старого креста, оста¬ новившего чуму в 1649 г. На Руси кроме молений и крестных ходов, практиковались построй¬ ки церквей «по обету». Причем иногда церкви строили в один день. Сегодня они известны под названием «обыденных» церквей. В 1390 г. во время мора в Новгороде «поставыша церковь Святого Афанасия, и паки преста мор» (Лахтин М., 1909).

Очерк I. Поведение людей во время эпидемической катастрофы 39 'Эпидемии всегда забываются. Это явление с удивительным однопНра тем встречается при изучении начального периода любой крупной шидсмии. Как правило, никто, в том числе и врачи, не помнят клини¬ ческих признаков самых смертельных болезней в момент их появления. По времена «черной смерти» (1347—1351) врачи ничего не знали о чуме К Ктимиана (531—580). Чума долго не распознавалась врачами и в Мо¬ скве в 1771 г. 11оявление в начале XIX столетия легочной чумы в некоторых горных районах Индии вызвало недоумение и споры в среде ученых о принад¬ лежности болезни к чуме, так как о такой ее форме они не подозревали. Л ведь именно от легочной чумы погибли миллионы людей в XIV и XV столетиях. Не помнили или не знали клинических признаков ни оубонной, ни легочной форм чумы врачи, погибшие от нее в станице Пстляиской в 1879 г. Чума всегда возвращается нераспознанной. Можно констатировать, что в отношении типологии поведения /молей во время эпидемий смертоносных инфекционных болезней про¬ слеживаются следующие общие закономерности: 1 ) такие эпидемии люди стараются как можно дольше не замечать, причем это в одинаковой мере касается и властей, и населения; 2) но наступает время, когда и те, и другие не могут больше скрывать друг от друга, что осознают то, что на самом деле происхо¬ дит — начинается паника и бегство (как правило, и тех, и других). Кроме страха перед эпидемией, существует еще коллективный страх перед беглецами из районов, пораженных эпидемией; 3) страх заражения порождает небывалое разобщение людей, ког¬ да каждый старается выжить «в одиночку» и в любом другом человеке он видит только носителя инфекции. Время «чумы» становится пери¬ одом насильственного одиночества для людей; 4) страх населения усиливается деперсонифицированной смертью, когда ритуально смерть человека постепенно перестает отличаться от око¬ левания животного; 5) параллельно с этими процессами нарастает коллективное отча¬ яние, по своим последствиям оно хуже коллективной паники, так как люди теряют способность к сопротивлению болезни; 6) страх перед неминуемой смертью, от эпидемии к эпидемии, зна¬ чительная часть населения старалась заглушить алкоголем и бесконтроль¬ ным наслаждением всеми радостями жизни; 7) при наиболее смертоносных эпидемиях возникают различные формы коллективного безумия, люди начинают вести себя вопреки инс¬ тинкту самосохранения и сами идут навстречу своей гибели. Обычно такое психологическое состояние наступало тогда, когда уже все средства борьбы с эпидемией были исчерпаны, а она все больше и боль¬ ше набирала силу;

40 Очерки истории чумы 8) во время эпидемической катастрофы, как и во время войны, не¬ избежно происходит «расслоение» среднего человека. Можно проявить себя либо героем, либо трусом, и третьего не дано. Но никто, не пе¬ режив этого бедствия, не знает, какой выбор останется за ним; 9) чем более губительна эпидемия, тем больше она порождает «стер¬ вятников», уверенных из-за отсутствия репрессивного аппарата в своей безнаказанности, особую изощренность в своих действиях приобрели «стервятники» «времен СПИДа»; 10) общество, охваченное смертельной эпидемией, начинает впа¬ дать в крайнюю агрессивностью и проявляет коллективную жестокость в отношении всех тех, кого оно считает виновником своего бедствия. Масштабная и жестокая эпидемия способна продолжиться террором против «внутренних врагов»; 11) во времена эпидемических катастроф усиливается бионега¬ тивность отдельных людей, они становятся «сеятелями чумы» или, по определению Лютера, «демонами» эпидемий; 12) эпидемическая катастрофа воспринимается людьми разных вероисповеданий как искупление неких общих грехов и вызывает в них потребность к коллективному покаянию и искуплению; 13) эпидемии всегда забываются, и когда они возвращаются, то долго не распознаются.

На Руси в распространении чумы обвиняли татар: «Иземце (татары) бо сердце человеческое мочаху во яду аспидном и полагах в водах, и от сего воды вся в яд обратишася и аще кто от них пияще, абие умираше, и от сею великий мор мор бысть по всей Русской земле» (Воскр. лет. Цит. по А. Рихтеру, 1816). Врагом мог быть объявлен каждый, и охота на колдунов и ведьм вы¬ ходила из-под контроля. Милан пережил это страшное испытание в 1630 г. Люди были уверены, что на стены и двери общественных зда¬ ний и частных домов было нанесено ядовитое вещество. Поговаривали, что этот яд изготовлен из змей и жаб, слюны и гноя больных чумой. Конечно, такую отраву могли приготовить только по внушению дьявола те, кто вступил с ним в сговор. Однажды восьмидесятилетний старик молился на коленях в церкви. Захотев сесть, он вытер скамью подолом плаща. Увидев это, женщины завопили, что он нанес на скамью от¬ раву. Собралась толпа, старика избили, потащили в тюрьму и подвергли пытке. Достоверна трагическая кончина комиссара здравоохранения Пьяцца и цирюльника Мора, обвиненных в том, что они обмазывали стены и двери желтым жирным веществом. В Милане в 1630 г. была установлена монументальная колонна для пущей важности с надписью на латинском языке: «Здесь, на этом месте некогда стояла лавка ци¬ рюльника Джанджакомо Мора, вступившего в сговор с комиссаром здравоохранения Гульямо Пьяцца и другими во время страшной чумы и посредством смертоносной мази, которую они повсюду наносили, истребили множество народу. Посему они были объявлены Сенатом вра¬ гами родины. Их пытали каленым железом, переломали кости и отру¬ били правые руки. Затем четвертовали, а через шесть часов умертвили и сожгли. Чтобы не осталось никакого следа от этих преступников, их

Кроме описаний «чумы» или «мора», не содержавших симптомов, характерных для болезни, сегодня называемой чумой, в исторических источниках имеется много других описаний, из которых следует, что их авторы видели, по крайней мере, бубоны. Историк А. Литтре (1873) доказал, что бубонная чума была известна Гиппократу и что тот даже наблюдал ее в самой Греции. «Все горячки, присоединяющиеся к бубонам, дурны, за исключением лишь одноднев¬ ных», — считал Гиппократ. По утверждению Г. Гезера (1867), первое известие о появлении чумы в Египте содержится в труде Руфа из Эфеса, современника Троя¬ на в I веке христианского летоисчисления. Он не только утверждал, что бубонная чума есть болезнь, встречающаяся в Ливии, Сирии и Египте, но и указал на целый ряд известий о ней у древних врачей, труды которых до нас не дошли. В числе тех, кто видел чуму «в желе¬ зах», он называет Дионисия, Диоскорида и Посидония. Врачи Диоскорид и Посидоний жили в I веке н.э. в Александрии. При этом Руф отнюдь не считал, что чумные эпидемии, наблюдаемые этими врачами в Египте, были либо единственными, либо первыми. Руф описывал важ¬ нейшие признаки чумы и даже прибавлял, что она по преимуществу встречается в болотистых странах. Так же определенно писал о бубо¬ нах и Аретей, живший в I веке н.э. Ему кроме «чрезвычайно злока¬ чественных чумных бубонов, происходивших от печени», были известны и другие «подобные опухоли». После чумы среди филистимлян (1200 г. до н.э.), ее небольшие эпидемии известны в 300 г. до н.э. в Ливанте и в 50 г. до н.э. в Ливии. В 100 г. н.э. локальные эпидемии чумы были в Италии, в 501 г. — во Франции, в 517 г. — в Венеции, а незадолго до возникновения пер¬ вой пандемии, в Константинополе и в Закавказье. Эти наблюдения кос¬ венно свидетельствуют о существовании в те годы неизвестных сегодня природных очагов на юге Европы. Первой исторически доказанной эпидемией чумы (531—589) счи¬ тается необычайно смертоносная болезнь, охватившая Европу в период правления императора Юстиниана. Исследуя эпидемии чумы Средневековья, обращаешь внимание на яростные споры ученых того времени о причинах их появления. Это бы¬ ло вполне понятно, когда дискуссии шли между сторонниками «миазмов» и «контагиев». Но логично ожидать, что открытие возбудителя чумы и механизмов инфицирования им людей (конец XIX столетия), создание учения о природной очаговости чумы (начало XX столетия),

повторное обследование. Так разыгрывались события в Милане в 1630 г., в Марселе в 1720 г. и в Москве в 1771 г. (см. очерк XII). Во многих случаях ошибочный и более безопасный диагноз был вызван недостаточными знаниями о природе болезни. Поразительный случай «неустановления» эпидемии легочной чумы в станице Ветлянской в 1878 г., описан в этой книге. Но и через сто лет, уже при наличии сов¬ ременных методов диагностики инфекционных болезней, не была своев¬ ременно установлена чума в индийском городе Сурат. Когда диагноз все же подтвердили лабораторными методами, он все равно стал неожи¬ данностью для администрации и медицинской службы округа. Делюмо отмечает, что подобное коллективное отношение к эпи¬ демической болезни наблюдалось в Париже во время холеры 1832 г. Газе¬ та «Монитор» опубликовала печальное известие о начале эпидемии. Сначала люди отказывались верить этому слишком уж официальному источнику информации. «Дело было в середине поста, день был пого¬ жий, солнечный, и толпы парижан заполнили бульвары. Кое-где по¬ являлись маски, пародирующие и высмеивающие страдальческие лица больных холерой и боязнь заразы. Вечером того же дня публичные балы были более многолюдными, чем когда-либо. По любому поводу разда¬ вались взрывы смеха, заглушающие гремевшую музыку. Атмосфера на¬ калялась, людям больше хотелось танцевать, чем думать об эпидемии. Много было съедено разного сорта мороженого и выпито всяческих про¬ хладительных напитков. И вдруг самый неуемный арлекин, почувство¬ вав озноб и слабость в ногах, снял маску, и, к великому изумлению, все увидели, что у него синюшное лицо». Можно констатировать, что в отношении смертоносных инфекцион¬ ных болезней прослеживается общая для пространственно-временного континуума тенденция невосприятия слов-табу. Их стараются не произ¬ носить или же, как в случае начала эпидемии, употреблять отрицатель¬ ную форму: «Это не является собственно чумой». Произнести название болезни означает сдачу последних рубежей. В современном мире в отношении СПИДа ситуация принципиально иная. Населению уже два десятилетия через СМИ внушается мысль, что эта болезнь «незаразная» и вот-вот ученые создадут вакцину или другое чудодейственное средство. На самом деле происходит искусст¬ венная подмена понятий. Под «незаразностью» понимается то, что бо¬ лезнь не передается при рукопожатии, как кишечная инфекция, или воздушно-капельным путем, как грипп. В действительности же болезнь передается по самому надежному пути — половому. «Вакциной», как правило, обывателю представляют некий антигенный препарат, вызы¬ вающий у лабораторных животных образование специфических антител к отдельным белкам вируса, совершенно не пригодный для практичес¬ ких целей. Отсюда у людей отсутствует ощущение опасности СПИДа.