Из рассказов Довлатова. В ожидании 1 апреля
Хармс говорил:
— Телефон у меня простой — 32-08.
Запоминается легко: тридцать два зуба и восемь пальцев.
(«Соло на ундервуде»)
***
Один наш приятель всю жизнь мечтал стать землевладельцем. Он восклицал:
— Как это прекрасно — иметь хотя бы горсточку собственной земли!
В результате друзья подарили ему на юбилей горшок с цветами.
(«Записные Книжки»)
***
Один мой знакомый инженер хотел поехать в Англию. Купил себе туристическую путевку. Начал оформлять документы. Все шло хорошо. И вдруг — отказ. Партком отказался дать моему знакомому необходимые рекомендации.
Я спросил парторга:
— В чем дело? Ведь мой знакомый не еврей?
— Еще бы! — сказал парторг.
— Кроме того, он член партии.
— Естественно! — сказал парторг.
— Так в чем же дело? Чего вы его не отпускаете?
Парторг нахмурился и говорит:
— Ваш знакомый слишком часто улыбается. И даже смеется. В том числе и на партийных собраниях. Есть свидетели.
— А, - говорю, - тогда понятно.
Улыбающийся человек не угоден тоталитаризму. Смеющийся — опасен. Хохочущий — опасен втройне.
Дома нас окружала тотальная безвыходная серьезность. Вспомните лица домоуправов, торговых работников и служащих почты. Вспомните лица членов Политбюро ЦК. Вспомните, например, лицо Косыгина. Беременным женщинам нельзя показывать такие вещи.
(«Марш одиноких»)
***
Лет десять назад я спас утопающего. Вытащил его на берег Черного моря. Жили мы тогда в университетском спортивном лагере. Ко мне подошел тренер и говорит: "Я о тебе, Довлатов, скажу на вечерней линейке". Я обрадовался. Мне нравилась гимнастка по имени Люда. И не было повода с ней заговорить. Вдруг такая удача. Стоим мы на вечерней линейке. Тренер говорит: "Довлатов, шаг вперед! " Я выхожу. Все на меня смотрят. И Люда в том числе. А тренер продолжает: "Обратите внимание! Живот выпирает, шея неразвитая, плавает, как утюг, а товарища спас!.. " После этого я на Люду и смотреть боялся.
(«Ремесло»)
***
Дед Исаак очень много ел. Батоны разрезал не поперек, а вдоль. В гостях бабка Рая постоянно за него краснела. Прежде чем идти в гости, дед обедал. Это не помогало. Куски хлеба он складывал пополам. Водку пил из бокала для крем-соды. Во время десерта просил не убирать заливное. Вернувшись домой, с облегчением ужинал...
(«Наши»)
***
И вообще, чем провинились тараканы? Может, таракан вас когда-нибудь укусил? Или оскорбил ваше национальное достоинство? Ведь нет же... Таракан безобиден и по-своему элегантен. В нем есть стремительная пластика маленького гоночного автомобиля. Таракан не в пример комару — молчалив. Кто слышал, чтобы таракан повысил голос? Таракан знает свое место и редко покидает кухню. Таракан не пахнет. Наоборот, борцы с тараканами оскверняют жилище гнусным запахом химикатов. Мне кажется, всего этого достаточно, чтобы примириться с тараканами. Полюбить — это слишком. Но примириться, я думаю, можно. Я, например, мирюсь. И надеюсь, что это — взаимно...
(«Ремесло»)
***
Соседский мальчик ездил летом отдыхать на Украину. Вернулся домой. Мы его спросили:
— Выучил украинский язык?
— Выучил.
— Скажи что-нибудь по-украински.
— Например, мерси.
(«Соло на ундервуде»)
***
— Это не ваше — "К утру подморозило..."?
— Нет, — говорил я.
— А это — "К утру распогодилось..."?
— Нет.
— А вот это — "К утру Ермил Федотович скончался..."?
— Ни в коем случае.
— А вот это, под названием "Марш одноногих"?
— "Марш одиноких", — поправил я. Он листал рукопись, повторяя:
— Посмотрим, что вы за рыбак... Посмотрим... И затем:
— Здесь у вас сказано: "...И только птицы кружились над гранитным монументом..." Желательно знать, что характеризуют собой эти птицы?
— Ничего, — сказал я, — они летают. Просто так. Это нормально.
— Чего это они у вас летают, — брезгливо поинтересовался редактор, — и зачем? В силу, какой такой художественной необходимости?
— Летают, и все, — прошептал я, — обычное дело...
— Ну, хорошо, допустим. Тогда скажите мне, что олицетворяют птицы в качестве нравственной эмблемы? Радиоволну или химическую клетку? Хронос или Демос?
От ужаса я стал шевелить пальцами ног.
— Еще один вопрос, последний. Вы — жаворонок или сова?
Я закричал, поджег бороду редактора и направился к выходу.
(«Хочу быть сильным»)
***
Тарасевич был довольно опытным редактором и неглупым человеком. Вспоминаю, как я начинал писать для радио. Рецензировал новые книги. Назойливо демонстрировал свою эрудицию. Я употреблял такие слова, как "философема", "экстраполяция ", "релевантный". Наконец редактор вызвал меня и говорит:
— Такие передачи и глушить не обязательно. Все равно их понимают только аспиранты МГУ.
(«Филиал»)
***
Абрикосов — поэт. И голова у него работает по-своему:
— Кстати, о фамилиях. Ответь мне на такой вопрос. Почему Рубашкиных сколько угодно, а Брючниковых, например, единицы? Огурцовы встречаются на каждом шагу, а где, извини меня, Помидоровы?
Он на секунду задумался и продолжал:
— Почему Столяровых миллионы, а Фрезеровщиковых — ни одного?
Еще одна короткая пауза, и затем:
— Я лично знал азербайджанского критика Шарила Гудбаева. А вот Хаудуюдуевы мне что-то не попадались.
Абрикосов заметно воодушевился. Голос его звучал все тверже и убедительнее:
— Носовых завались, а Ротовых, прямо скажем, маловато. Тюльпановы попадаются, а Георгиновых я лично не встречал.
Абрикосов высказывался с нарастающим пафосом:
— Щукиных и Судаковых — тьма, а где, например, Хариусовы или, допустим, Форелины?
В голосе поэта зазвучали драматические нотки:
— Львовых сколько угодно, а кто встречал хоть одного человека по фамилии Тигров?
(«Филиал»)