Путь, кладь, повозка
В любимой "Цитадели" есть одна тема, которая давно заставляет размышлять. Это образ "путь, кладь, повозка". Экзюпери в разных местах "Цитадели" возвращается к этому образу, каждый раз пытаясь показать, что человек ценен не сам по себе, а что он "путь, кладь, повозка". Я достаточно долго размышляю над этим образом. Долго потому, что хочу не столько понять какую-то логику, сколько почувствовать применимость этого образа в жизни.
Ну, а пока я размышляю, вот места из "Цитадели", где говорится об этом:
"Я не люблю толстосумов, но принимаю их как ступеньку более высокую по сравнению с вонючей, грубой помойкой, как обещание, что мой город станет красивее. Помню, что противостояний нет, что от совершенства веет смертью. Принимаю плохих скульпторов, надеясь на появление хороших, дурной вкус как путь к хорошему, внутренние запреты как путь к свободе и толстосумов как путь к дальнейшему облагораживанию, но не ради них самих, не во имя их - принимаю ради тех, кого они способны кормить. Толстосум платит ваятелю за статую, он - житница насущного, где хороший поэт поклюет зерна, необходимого для поддержания жизни. Зерно украдено у земледельца, украдено, потому что в обмен предложены стихи, но крестьянин посмеется над стихами; или статуя: ее он, возможно, не увидит, но, не будь грабителей-толстосумов, у меня не было бы и ваятелей. Что мне за дело, если житница приобрела обличье человека? Человек - путь, кладь, повозка."
"Не подумай, что я озабочусь спасением житницы только потому, что она обрела обличье человека. Не буду спасать и вонь, хоть она и присуща золотарю. Золотарь - путь, кладь, повозка. Не подумай, что мне интересно, за что люди возненавидели несхожее с ними. Люди - путь, кладь, повозка. Мне нет дела до славословия и лести одних, до ненависти или восторгов других, в каждом из людей я служу Господу. Я стою на склоне моей горы, я один, будто вепрь, недвижим, словно дерево, что в бегущей реке времени перерабатывает каменистое дно в пригоршню цветов с семенами и бросает их в ладони ветра, - с ними улетает в свет слепой перегной, - я вне призрачных противоречий в своем бессрочном изгнании, ни "за", ни "против", не с этими и не с теми, я над кровными узами, партиями, заговорщиками, я сражаюсь за дерево один против всего того, из чего составлено дерево, ради всего того, из чего составлено дерево, я - во имя дерева, и кто возразит мне?"
"Ты - путь, кладь, повозка, ты жив только тем, что преображаешь. Дерево преображает землю в ветви. Пчела - цветы в мед. Твои труды - черную землю в золотое зарево зерен. Невозможно умереть во имя вещности. Долг смертью платится не тебе – ты путь, кладь, повозка, - а царству Ты тоже в подчинении у царства. И если царство воплощено, ты готов умереть, защищая его целостность. Он был бурдюком, раздутым от низкопробного словесного ветра. Чтобы быть, нужно растить дерево, в котором сбудешься. Ты - путь, кладь, повозка. Чтобы поверить в тебя, я должен увидеть твое божество. Мой министр был ямой для накапливания запасов."
"Меня не тревожит, что шерстяной плащ и хлеб, пропитанные потом пастуха и пахаря, достались ваятелю. Пот их преобразился в каменное лицо статуи, и неважно, увидят они эту статую или не увидят. Грабит житницы и поэт, он ест хлеб, но не жнет и не сеет. Он питает собой поэзию. Ради своих побед я отнимаю жизни у сыновей моего царства. Но я сотворил царство, а в нем они - сыновья. Покажи мне, чему ты служишь - статуе, дереву, поэзии, царству. Ибо ты - путь, кладь, повозка..."
"И для меня настало утро примирения, прохладное утро, когда моя любимая попросила козьего молока и свежего хлеба. И вот я наклонился к ней и, одной рукой поддерживая голову, поднес другой к бескровным губам чашку с молоком. Я смотрел, как она пьет. Я - путь, кладь, повозка. Мне не казалось, что я кормлю ее или исцеляю, - нет, я словно бы пришивал на живую нитку ее к тому, чем она была, - к полям, колосящимся хлебам, к родникам, к солнцу. Теперь и для нее солнечная мельница поворачивала журчащую воду. Теперь немного и для нее строился акведук. Для нее теперь заскрипела двуколка. А поскольку этим утром она стала ребенком, не желающим глубин мудрости, а лишь домашних новостей, игрушек, друзей, я сказал ей: "Послушай..." И она узнала копытца ослика. Она засмеялась, и ко мне повернулись лучи ее солнца, ибо ей захотелось любви. - Так вот, - сказал я им, когда они спешились, ожидая похвалы (люди этого племени бегут не на помощь, а для того, чтобы их заметили, услышали их топот, залюбовались головокружительными трюками и кувырками, и поэтому, заранее предвкушая похвалу, принимают скромный вид), - так вот, как я понял, вы собираетесь позаботиться о самом важном в человеке и для человека."
"Но если я правильно понял, ваши системы поощряют в человеке как главное толщину его живота, - конечно, живот существенен, но он - средство, никак не цель, благополучием живота вы обеспечиваете надежность повозки, - вы печетесь о здоровье человека, и оно существенно, но и здоровье - средство, а не цель, состояние внутренних органов все равно что состояние колесиков в механизме. Стало быть, вы печетесь о количестве повозок. Конечно, и я хочу, чтобы царство было многолюдно, чтобы люди в нем были сыты и здоровы. Но очевидное - еще не главное, ибо ваши подопечные пока не более чем материал, дробная вещность. Так как же поступать с ней? Куда вести? Что дать, чтобы она росла и облагораживалась? Ибо все - только путь, кладь, повозка..."