День 24. 💫 Неразбитые коленки
Бризвиль, чердак дома тёти Эли, 24 июля
Сегодня долго сидела на пляже и наблюдала за играющими детьми. Их смех, крики, топот маленьких ног по песку — всё это было похоже на музыку самого лета.
Смотрела на их чумазые щёки, абсолютно счастливые глаза и сбитые коленки, которые блестели на солнце, как медали. Они падали, вскакивали и снова бежали, будто знали какую-то тайну: боль — это просто краска на картине лета.
Вернувшись домой, я нашла тётю Элю в кресле с закрытыми глазами.
— О чём задумалась? — спросила она, не открывая их.
— О неразбитых коленках, — ответила я. — О том самом моменте в детстве, когда падать перестаёшь. Когда всё получилось идеально. У тебя был такой?
Её веки дрогнули, будто поймали солнечный зайчик.
Она повела меня на чердак. Здесь пахло сухими травами, старым деревом и пылью, которая золотилась в луче света из слухового окна. Тётя открыла скрипучий дубовый сундук с визгом железных петель. И достала оттуда длинный бамбуковый шест, отполированный до янтарного блеска.
— Мой первый балансир, — она провела пальцами по гладкой поверхности. — В десять лет я мечтала пройти по каменной садовой ограде — той, что выше папиного роста. Все падали, сдирая коленки. А я тренировалась тайком, пока не стёрла ладони в кровь.
Она замолчала, внезапно перевернула шест — на обратной стороне я увидела выцарапанные детской рукой зарубки.
— Это «Карта страхов», где каждая линия — преодолённый рубеж, — пояснила тётя. — И однажды, в такой же тихий летний вечер, я перестала считать шаги. Перестала бояться. Смотрела только на линию горизонта, где солнце касалось моря. И прошла. От начала до конца. Это было всего несколько метров, но для меня — целая вечность. Я была канатоходцем, который парил над миром. Это было моё первое чувство абсолютного полёта.
Она замолчала. Солнечный луч из слухового окна упал на пол, и в нём, как в театральном прожекторе, закружились пылинки. За стеклом сидела Мика — чёрный силуэт на фоне бездонного неба. Она чистила пёрышки и смотрела на небо. Была такой свободной, такой настоящей.
И я вдруг отчётливо вспомнила то самое чувство.
— А у меня был велосипед, — вдруг вырвалось у меня. — Старый, зелёный «Орлёнок», с колокольчиком на руле. Папа долго бежал за мной, держась за сиденье. А потом я вдруг почувствовала пустоту за спиной. Его руки больше не было. Я хотела закричать от страха, но вместо этого закричала от восторга. Я не упала. Я ехала сама, летела, как Мика в небе.
Я закрыла глаза и снова почувствовала тот момент: ветер в лицо, визг тормозов. Как отчаянно и радостно бьётся сердце, распирая грудную клетку.
— Эти несколько секунд свободы, когда ветер свистел в ушах, а земля неслась под ногами, — это и были мои неразбитые коленки.
Мы сидели на пыльном чердаке, в золотом столбе света, и молчали. Её история про ограду и моя — про велосипед. Они были совсем разными, при этом говорили об одном. О том самом мгновении, когда ты отпускаешь страх и вдруг понимаешь, что умеешь летать. Мика за окном расправила крылья — будто ставила точку в нашей истории.
В дневнике нарисовала двух девочек: одна идёт с шестом по тонкой грани между небом и землёй, вторая летит на велосипеде, оторвав руки от руля. Над ними, в небе — парящую Мику. А в облачке над ней я записала то, что мы поняли сегодня: «Чтобы лететь, не нужны крылья — нужен момент, когда забываешь, что они тебе нужны».
P.S. Уже уходя с чердака, приметила старый, пыльный фотоальбом. Листая его пожелтевшие страницы, наткнулась на снимок: папа в детстве стоит на крыше сарая, раскинув руки в стороны, и бесстрашно смотрит в камеру. На обороте надпись: «Мой первый шаг в небо». Положила его рядом с рисунком в дневнике. Теперь все три истории были вместе.