День 30. ✨ Последнее доброе дело
Последний день в Бризвиле. Я не собирала чемодан. Собирала воспоминания.
Сидела на Диком пляже и слушала, как волны перешёптываются с галькой. Прошлась по Променаду, улыбаясь знакомым лицам. Заглянула в кофейню, где радужные зайчики всё так же танцевали на стенах. Не прощалась. Говорила «спасибо».
Вечером, когда солнце начало готовиться ко сну, я поняла, что осталось ещё одно, последнее дело. Провести вечер в одиночестве, в самом сильном месте этого города — у старого маяка.
Пришла, когда солнце уже почти село. Однако вместо красивого заката увидела, как с моря на берег наползает туман. Не та нежная дымка, что бывает на рассвете, а густая, молочная стена, которая за несколько минут проглотила и море, и небо.
Горн маяка захрипел, будто старик, который пытается откашляться, и затих.
Из домика вышел старый смотритель.
— Глохнет, — сказал он, глядя в белую пелену. — Туман такой плотности раз в двадцать лет бывает. Свет бессилен. Звук в нём вязнет, как в вате. А в море — и рыбаки, и прогулочные катера.
Из белой мглы донеслись далёкие, растерянные гудки. В этот момент из тумана, как призрак, появилась тётя Эля. Подошла и протянула мне мой тёплый свитер.
— Как ты меня нашла? — удивилась я.
— Я же знаю, куда ты пойдёшь прощаться, — ответила она и тут же перевела взгляд в непроглядную пустоту. — Нужно что-то делать!
И они начали импровизировать. Старик схватил металлический лом и начал бить им по старой корабельной рынде, висевшей у входа. Звон получался высоким и отчаянным. Тётя Эля нашла пустую ржавую бочку из-под топлива и стала колотить по ней палкой, добавляя низкие, барабанные удары.
Это был хаос звуков, который тоже тонул в тумане.
Тогда я достала из рюкзака свою большую ракушку-оракул. Приложила её к губам и дунула изо всех сил. Ракушка ответила низким, протяжным, гудящим зовом, который, казалось, шёл из самых глубин моря.
Мой звук уверенно вплёлся в их ритм. И случилось чудо. Три разных звука — высокий звон, глухой бит и мой протяжный гул — слились в один мощный, пронзительный аккорд, который туман больше не мог поглотить.
В белой мгле, над нашими головами, как безумный дирижёр, кружила Мика. Её пронзительные крики резали туман, как ножницы. Она была четвёртой нотой в нашей симфонии спасения, которая указывала путь к берегу.
Через полчаса из тумана донеслись ответные гудки, уже совсем близко.
Когда первый катер вынырнул из молочной мглы, капитан, вытирая лоб, крикнул:
— Чёрт возьми! Ваша какофония была слышна дальше, чем любой навигационный прибор!
Один за другим в гавань вошли заблудившиеся катера и лодки.
Тётя, вся промокшая от тумана, рассмеялась и потрепала меня по плечу:
— Вот и твоё последнее чудо, девочка. Теперь ты настоящая бризвилька.
Мы возвращались домой, промокшие и уставшие, при этом с чувством невероятной лёгкости. Я не просто забрала с собой чудеса Бризвиля. Смогла стать частью одного из них.
В дневнике, на предпоследней странице, нарисовала три фигурки в тумане у подножия маяка. Старик, который бьёт в рынду, тётя — в бочку, и я — трубящая в ракушку. В облачке над Микой записала то, что поняла в этот последний вечер: «Настоящий маяк светит единством голосов во тьме».
P.S. В библиотеке нашла книгу о маяках — оказывается, в старину во время туманов действительно били в колокола и стреляли из пушек. Наша идея была исторически точной!