День 8. 🌟 Сияние в темноте
Бризвиль, Бульвар Жареных Каштанов, 8 июля
Вечером, когда солнце устало от дневного зноя и спряталось за горизонтом, мы с тётей Элей отправились на вечерний променад. Набережная встретила нас шёпотом волн. В Бризвиле Променад был широким, вымощенным светлым камнем и тянулся вдоль самого моря до порта. Вдоль росли деревья с серебристыми листьями. Пахло цветами и солью. Единственным звуком был шёпот волн. Повсюду разливалось умиротворение.
Стоило нам свернуть за угол, на Бульвар Жареных Каштанов, как тишина взорвалась. Воздух стал густым от ароматов карамелизированного сахара и дымящихся каштанов. Гирлянды в виде светящихся медуз, которые пульсировали в такт уличной музыке, привлекали внимание. В ушах стояла какофония смеха, аккордеона и далёкого рокота прибоя.
Мой взгляд скользил по ярким лоткам, однако тётю Элю, кажется, интересовало только одно — лавка с горячими каштанами. Она с детским восторгом приняла из рук продавца дымящийся кулёк. Я улыбнулась ей и пошла дальше одна.
Пока среди этого праздника жизни моё внимание не привлекла самая тихая лавка в конце ряда. За ней сидела немолодая женщина. Её черты казались высеченными ветром, как скалы в бухте — резкие, при этом прекрасные в своей неровности. В уголках её глаз собрались морщинки от долгого вглядывания в морской горизонт.
Она продавала всякие морские странности: отполированные морем стёклышки, выбеленные солнцем и ветрами коряги, бутылки с затонувшими посланиями.
Среди всего этого я увидела его. Медный фонарик, размером с детский кулачок. Вместо стекла — мутноватый серый камень, похожий на каплю застывшего тумана. Фонарик не блестел, был тяжёлым и неприметным.
Я стояла, как заворожённая, и не заметила, как сзади подошла тётя Эля, всё ещё сжимая в руках свой кулёк с каштанами.
— Какая диковинка, — тихо сказала она, заглядывая мне через плечо.
Я вздрогнула, и тут же обрадовалась, что она здесь.
— Морской фонарь, — тихо ответила женщина. — Говорят, его кристалл — это застывшее сердце медузы. Днём он спит, а ночью... ночью вспоминает о море.
Она назвала смешную цену, одну-единственную монетку.
— Возьми, — сказала она. — Таким вещам нужен хранитель. Тот, кто умеет видеть свет в темноте.
Я посмотрела на тётю Элю, и она мне ободряюще подмигнула, словно говорила: «Конечно, бери! Это твоя вещь».
Поблагодарила женщину и крепко сжала фонарик в руке. Его медь оказалась неожиданно тёплой, будто нагретой не солнцем, а живым теплом. Когда мы вернулись с шумной улочки обратно на тихий, тёмный Променад, я почувствовала, как он оживает.
— Смотри! — прошептала я, показывая фонарик тёте.
Кристалл в фонаре задышал мягким глубоким сине-зелёным биолюминесцентным светом, который успокаивал. Был похож на сияние глубоководных рыб в документальных фильмах. Не освещал дорогу, светился сам для себя, ровным и уверенным сиянием. Его отблески играли на волнах как далёкий маяк. Даже звёзды на миг померкли, уступив этому скромному сиянию.
На перилах Променада, прямо над нами, беззвучно сидела Мика. Она следила за фонарём, словно этот свет был старой знакомой мелодией, который указывал ей путь домой. Из её клюва вырвался тихий, почти музыкальный клёкот. Она никогда раньше не издавала таких звуков. И я почему-то сразу поняла: она узнала его. Тётя Эля молча взяла меня за руку. Кажется, она поняла то же самое.
Теперь он стоит на тумбочке у моей кровати и каждую ночь наполняет комнату своим тихим, морским светом. Иногда мне кажется, что если прислушаться, можно услышать, как он нашептывает морские истории.
В дневнике я нарисовала свою руку, которая держит этот фонарик. На перилах, на краю страницы, сидит Мика на фоне ночного моря. В облачке над ней я написала мысль, которая прозвучала у меня в голове, как тихий шёпот самого фонарика: «Чтобы светить, не нужно быть солнцем».