Оскар Гибизов. Письма

Источник: Гибизти Оскар. Хори цæстисугтæ. 2019

1.

N, здравствуйте!

Два дня назад я набрал номер твоего телефона и, услышав знакомый голос, произнёс слова, которым было суждено послужить неожиданной развязкой нашим отношениям. С этой минуты и до полного забвения нами друг друга нашему воображению остаётся питаться лишь воспоминаниями прошлого. И какой бы невероятный оборот не приняли события в будущем, какими радикальными изменениями к пересмотру не подверглись настроения каждого из нас, мы уже сейчас не можем не сознавать той простой истины, что в тот день была подведена черта под самым ярким и волнующим периодом нашего знакомства.

Каждый из нас по-разному отнесётся к факту нашей разлуки; и дело тут, видимо, не только в различии наших способностей реагировать на те или иные жизненные ситуации. Разным было, вероятно, и наше отношение друг к другу, по-разному виделась тобой и мной будущность нашей связи, неодинаковы, по-видимому, были и надежды, которые каждый из нас в глубине души возлагал на неё. Но вряд ли кто-либо из нас двоих мог предполагать, что завершение её будет столь невероятно стремительным.

Каждое знаменательное событие в жизни почти всегда располагает нас к раздумьям и к его обобщению. Вот и теперь, когда только что свершилась и уже позади столь неординарное событие в моей жизни, я невольно ловлю себя на мысли, что меня неотступно преследует желание окинуть нечаянным взором все те большие и маленькие события и факты, которые наполняли нашу с тобой жизнь и держали нас друг возле друга. И, что самое главное, мне хотелось бы понять и объяснить нам обоим, и тебе, и себе в том числе, мотивы столь, казалось бы, странного поступка. Я думаю, что поняв прошлое, мы, при обоюдном стремлении, могли бы строить наше будущее более разумно и прочно.

Возможно моё письмо покажется тебе слишком сухим, тягучим, изобилующим шаблонными мыслями и всякого рода банальностями. Однако мы оба, как мне кажется, менее всего расположены к лирическим излияниям. Непомерные восторги и восхваления, как впрочем и обильные слёзы раскаяния вряд ли будут здесь уместны и своевременны.

После такого пространного вступления я хочу приступить к объяснению, не лишённому определённого интереса.

Многое хотелось сказать тогда, во время нашего последнего разговора по телефону. Но слишком мало было у нас времени и слишком неожиданным, даже для меня самого, было это решение.

Все последующие дни, мучимый сомнениями и угрызениями совести, я подыскивал подходящий эпитет для характеристики содеянного мною. Сперва казалось, что мой поступок можно назвать бестактным. Чуть позже на память пришло слово «низость». Но только потом, после долгих раздумий, когда мне наконец-то удалось мысленно поставить себя на твоё место и почувствовать то, что должна была чувствовать в эти минуты ты, я догадался, что наиболее полно и всесторонне выражает моё тогдашнее поведение слово «подлость».

Следовательно, мне необходимо сейчас объяснить тебе мотивы моего подлого поступка. Но для этого я должен начать несколько издалека, с того самого дня, вернее, вечера, когда я впервые позвонил тебе.

Мне было тогда очень тоскливо и одиноко. В течение двух часов я упорно набирал номера в возрастающей последовательности. На другом конце провода время от времени возникали голоса: мужские, юные, зрелые и старческие, женские, принадлежащие лицам самого разного возраста. Среди этой пёстрой массы весёлых и грустных, добрых и злых, усталых и бодрых, но одинаково безразличных к моему зову голосов, я, наконец, услышал твой, какой-то встревоженно-тоскливый, мягкий и, как мне тогда казалось, наивно-доверчивый и добрый. Было пока поверхностное знакомство, очень непродолжительный разговор и обоюдное желание поддерживать это знакомство и дальше.

Когда мы положили трубки, я попытался мысленно представить тебя: внешность, походку, черты лица. Но для меня ты была пока лишена плоти — моему воображению не удалось воссоздать тебя. Видимо, в этот час, при моём настроении, внешность твоя не имела для меня большого значения. «Но зато, — подумалось мне, — сумел постичь её характер, её душу». Я решил, что случай свёл меня с человеком, с которым нас многое роднит: одиночество и тщетные попытки избавиться от него, неустроенная личная жизнь, частые неприятности и болезненная на них реакция. Я поверил, что такому человеку будут близки и понятны и мои проблемы. А это должно вызвать взаимное сочувствие и сблизить нас. Рано или поздно мы найдём друг в друге опору и утешение. И решил тогда во что бы то ни стало поближе познакомиться с тобой. С нетерпением ждал той минуты, когда снова смогу набрать твой номер, услышу твой голос, слова, самые обычные, самые заурядные, но произнесённые удивительно взволнованно и сердечно. Для меня, издёрганного и затравленного, молчаливо изгнанного из общества и так же молчаливо презираемого им, давно уже потерявшего надежду услышать из чужих уст доброе слово и поймать на чужом лице обращённую ко мне приветливую улыбку, было неимоверно большим счастьем сознавать, что есть в этом мире человек, который, пусть и не зная ещё меня, не ведая о моём прошлом и смутно представляя настоящее, дарит мне душевное тепло. Все мои мысли и чувства были тогда обращены к тебе. Потом — наша первая встреча. Восторженное восприятие твоей внешности. Запомнилась твоя искренняя улыбка и такой же искренний жест — расставшись со мной, находясь уже в некотором отдалении, ты машешь мне на прощание рукой. И вслед за этим — тот же самый жест из окна трамвая.

Уже потом, по истечении некоторого времени, когда отношения наши стали более уравновешенными и будничными, я, почему-то панически боявшийся всякой будничности, всегда, когда мысленно воссоздавал твой образ в памяти, видел тебя именно такой — улыбающейся, машущей мне на прощание рукой. Вот и сейчас, даже вопреки случившемуся, меня неотступно преследует это видение.

У меня никогда не было друзей. Те люди, которых я в юности наивно считал и называл друзьями, покинули меня тогда, когда больше всего в них нуждался. Так же я, быть может, слишком опрометчиво, решил, что уже больше никогда никого не назову другом. До встречи с тобой мне легко было сдержать данное себе обещание — никогда и ни с кем у меня не было отношений столь близких, чтобы их можно было бы назвать дружескими. Ты была первым человеком, которого захотел назвать и мысленно, вопреки сказанному тебе вслух, называть своим другом.

Многолетнее вынужденное одиночество не могло не наложить на меня своего отпечатка. Всецело предоставленный самому себе, лишь время от времени поддерживая поверхностные отношения со случайными людьми, я жил отрешённо от реальной действительности, больше уповая на своё экзальтированное воображение, чем на здравый смысл и реальные факты. Как и все малодушные мужчины, не способные жить полнокровной жизнью в мужской среде, я постоянно нуждался в близком человеке, в женщине, которую бы полюбил, и которая бы ответила мне взаимностью, став мне в то же время реальной поддержкой и опорой. Образ этой возлюбленной уже много лет витал в моём воображении, и я мысленно наделил его всеми возможными достоинствами. И вот, встретив тебя, я, вопреки гласу рассудка, вообразил себе, что если ты симпатична мне и отвечаешь некоторой симпатией, то мы обязательно должны обладать всеми достоинствами воображаемой моей возлюбленной и не иметь абсолютно никаких недостатков.

Эта мысль настолько укоренилась во мне, что поначалу даже мешала увидеть за воображаемыми достоинствами действительное.

Во время нашей последней встречи я довольно бесцеремонно заявил тебе, что ты иногда говорила мне неправду.

Возможно, что в какой-то степени я был и прав. Но поспешно осудив тебя за это, не учёл той простой истины, что, скажем, приписывая себе и своей родне несуществующие достоинства, ты не преследовала никакой корыстной цели. Тебе просто хотелось казаться лучше и ты порой выдавала желаемое за действительное. Но ведь даже поверхностно зная меня, нетрудно было бы заметить, что многое из того, что в глазах других является престижным и заслуживающим внимания, не имеет в моих глазах почти никакой ценности. Для меня, например, было с самого начала безразлично и твоё образование, и твоё социальное положение. Точно так же не имело для меня никакого значения служебное и материальное положение твоих родителей. Выросший в рядовой семье (отец — инженер, мать — рабочая) с очень небольшим материальным достатком, я, как это не странно, с самого раннего детства не придавал особого значения внешним атрибутам успеха и благосостояния. Твоя искренняя радость при встречах со мной, твоя доверчивая улыбка, которая вселяла в меня радость и надежду, были для меня так бесконечно дороги, что, поверь, не имело абсолютно никакого значения, принадлежат ли они человеку со средним или с высшим образованием.

Познакомившись с твоим отчимом и каким-то внутренним чутьём угадав, что он никогда не занимался тем родом деятельности, который ты ему приписывала, я испытал неловкость за него и какую-то, пусть очень маленькую неприязнь к тебе. Мне очень понравился твой отчим. Неважно, кто он по профессии. Я увидел человека доброго и сердечного, имеющего, как мне дано было почувствовать, обострённое чувство собственного достоинства. И этого человека ты по своей странной прихоти заставила играть роль, которая была ему совершенно несвойственна. Помню, он спросил, где и кем я работаю. Услышав мой ответ, он, вероятно, должен был подумать: «Дочка, а стоило ли приписывать мне какие-то мнимые достоинства только лишь для того, чтобы произвести впечатление на нашего гостя? Ведь и он самый обыкновенный, рядовой человек, такой же, как и мы?»

Кристина, поверь, я никогда не обижался и не злился на твою неправду. Я просто боялся. Известно, что мы с течением времени начинаем чувствовать неприязнь к человеку, которому нам приходится говорить неправду. Начинаем ненавидеть его за то, что он, может быть сам того не подозревая, становится помехой, устранить которую возможно только ложью. И чем труднее нам выдумывать очередную неправду, тем ненавистнее становится нам тот человек, который вольно или невольно заставляет нас делать это и тем самым ограничивает нашу свободу. Я боялся, что мне уготована подобная участь.

Самым главным в наших отношениях я считал искренность и с большой надеждой искал её проявление в твоих словах и поступках. Меня радовал каждый твой доверчивый взгляд, каждое сказанное слово.

Я верил и до сего дня продолжаю верить в твою внутреннюю чистоту, считаю, что ты способна на большое чувство и в состоянии понять и оценить такое же чувство другого человека. Но пребывая долгое время в невыносимых семейных условиях, видя недостойное поведение близкого человека, пройдя через обман и измену с его стороны, ты уже не могла не относиться настороженно и с недоверием ко всякого рода признаниям и заверениям. Поэтому я должен был очень бережно и с большим тактом относиться к тебе, понимая глубинные мотивы твоих поступков и прощать многое. События последних дней убедили меня в том, что именно этих качеств мне явно недостаёт. Малодушный и мелочно-подозрительный я способен самым заурядным и недвусмысленным фактам придавать своим воображением трагическую окраску.

С первого дня нашего знакомства меня не покидала уверенность в том, что есть у тебя человек, с которым ты интимно близка. Испытывая муки ревности, я в первое время, тем не менее, находил в себе силы подчинить свои чувства рассудку, понять и оправдать тебя. Верил тогда, да и до сих пор продолжаю верить, что вы близки и дороги друг другу, что он любит и бережёт тебя. Мужчину великодушного несомненно должно радовать то обстоятельство, что женщина, которая ему симпатична, счастлива, даже если счастье это она находит в близости с другим человеком. Мне, однако, никогда не хватало такого великодушия. Разного рода печали и предположения будоражили моё воображение: «Пусть у неё есть другой, любимый ею и любящий её! — мысленно восклицал я в кратком порыве великодушия. — Он, наверное, достойный человек и смог заслужить её расположение. Я должен только радоваться их счастью и благополучию». Но наряду с этим меня тревожили и всяческие сомнения: «А может быть не обстоит так благополучно? Ведь замечаю же я, как тяжело у неё иногда на душе, как она издёргана и неуравновешенна? Вполне вероятно, что он доставляет ей какие-то неприятности. Но какие? И почему она в таком случае не расстанется с ним? А может быть есть обстоятельства, которые помимо её воли вынуждают её поддерживать с ним отношения. Вероятно ей нужна помощь, нужен близкий человек, который бы защитил её? Но почему она в таком случае не обратится ко мне? Наверное, потому, что видит мою никчёмность и не надеется на меня?»»

Я искал и не находил ответа на мучившие меня вопросы.

Сознавая, что ты с каждым днём все больше и больше отдаляешься от меня, видя, как стремительно остывают наши, ещё недавно пылкие отношения, я тем не менее не хотел терять тебя. Мне почему-то верилось, что рано или поздно смогу завоевать твои симпатии и сместить на второй план твоего действительного или созданного моим возбуждённым воображением возлюбленного. Во время нашей последней встречи решил откровенно объясниться с тобой и надеялся на такое же полное откровение с твоей стороны. Однако мои откровения, высказанные в примитивной и бестактной форме, не вызвали, да и не могли вызвать искреннего откровения со стороны человека уже уставшего от придирок и подозрений. В твоих глазах я увидел только ещё большую отчуждённость и плохо скрытую неприязнь. Стало ясно, что ты не только потеряла ко мне какой бы то ни был интерес, но очень скоро начнёшь тяготиться моим присутствием. Моим мечтам о нашей будущей совместной жизни, вероятнее всего, не дано будет осуществиться.

Ночью, после долгих раздумий, я принял решение расстаться с тобой, а утром поторопился поставить тебя об этом в известность, ооясь, что если не сделаю этого сразу, то по прошествии некоторого времени буду уже не в силах противиться желанию продолжать поддерживать с тобой отношения, пусть даже на самых унизительных для себя условиях. Несколькими необдуманными фразами я задул тот огонь, который согревал меня в течение долгого времени.

Но делая такой опрометчивый шаг, я не учёл многих его последствий.

Не предполагал, что уже через несколько часов мне откроется вся низость и подлость моего поступка. В порыве эгоизма и ревности было напрочь забыто всё: и наши доверительные телефонные разговоры, всегда доставлявшие мне большую радость, и встречи, которые были чуть ли не единственными праздниками в моей неприкаянной жизни. Уже потом осознал, как тягостно должна была воспринять ты это известие, даже в том случае, если я и стал тебе совершенно безразличен; как жестоко должно было быть уязвлено твоё самолюбие. Я не предполагал, сколько невыносима будет для меня эта скоропалительная разлука, как мучительно запоздалое раскаяние, как больно будет сознавать, что прошлые наши отношения перечеркнуты навсегда и невозможно будет уже возродить их в прежнем виде.

Кристина, я виноват перед тобой.

Каждому из нас рано или поздно воздастся за содеянное — как за добро, так и за зло. Этой участи не избежать и мне. Я всецело признаю за тобой право быть моим судьёю, но мне бы не хотелось видеть тебя в роли палача. Не уподобляйся мне! Когда-то у тебя хватило великодушия вытащить меня из трясины одиночества, приласкать и согреть, меня, быть может менее всего достойного ласки и тепла. Я надеюсь, что у тебя хватит великодушия быть снисходительной к моему нынешнему поступку.

К сожалению, в жизни мне ещё вероятно представится случай проявить дурные наклонности своего характера по отношению к другим, и эти люди, быть может, менее великодушные, чем ты, сумеют воздать мне должное не только за зло, содеянное им, но попутно и за зло, содеянное в прошлом, в том числе и тебе.

А ты — прости меня.

Я не хочу тебя терять. Знаю: прошлого уже не вернуть. И дело тут, должно быть, не только в моём поступке. Мы слишком разные. Разным было наше прошлое. По— разному, вероятнее всего, сложится наша судьба и в будущем. Но ведь из этого ещё не следует, что мы должны порывать друг с другом всяческие отношения. В продолжение нашего знакомства мы достигли определённого взаимопонимания, испытывали друг к другу чувства доверия и симпатии.

В случаях, подобных нашим, стараются сохранить отношения и перевести их в дружеские. Но мне всегда казались искусственными и неестественными дружеские отношения между мужчиной и женщиной, которым бы в то же время не сопутствовала интимная близость. Поэтому моё желание гораздо скромнее и естественно я хочу сохранить знакомство. Полагаю, что всё у нас будет почти так же, как и прежде: и разговоры по телефону (правда, не столь частые и продолжительные), и встречи, вызванные желанием увидеть друг друга.

Мы исключим из наших отношений только интимную близость, вместе с которой исчезнут такие её неизбежные спутники как ревность и подозрительность. Каждый из нас будет чувствовать себя спокойнее и свободнее, отпадёт необходимость клятвенно уверять друг друга в привязанности. Единственное условие, которое должно неукоснительно соблюдаться — верность данному слову и уважительное отношение друг к другу. Без соблюдения этого условия невозможны какие бы то ни было продолжительные и прочные отношения.

Надеюсь, что теперь мы, в случае надобности, сможем поделиться друг с другом и теми своими проблемами, говорить о которых при наших прежних отношениях было не всегда уместно и удобно.

Такими я представляю себе наши будущие отношения. Верю, что ты поймёшь и простишь меня, а простив — сделаешь мне шаг навстречу, дашь мне возможность оценить и оправдать твоё великодушие.

Ну а если ты по каким-либо соображениям воздержишься от этого шага, я пойму тебя и уже никогда не буду напоминать о себе.

Но ещё долго буду помнить тебя и всё то, что связывало нас. И если когда-нибудь через месяц, год или несколько лет тебе понадобится помощь и утешение — вспомни и найди меня.

А пока — до свидания.

Оскар

21.11.1991 год

P.S. Прости меня, Кристина!

2.

Пасмурная погода располагает к уединению. Уединению же чаще всего сопутствуют воспоминания прошлого и скрупулёзные раздумья над настоящим, грусть и печаль, помноженные на сожаление о чём-то. ...(1)

Одиночество, обостряя наши чувства и эмоции, помогает нам в то же время пристальнее и глубже вглядеться в себя, спокойнее и хладнокровнее отнестись как к внешним событиям, так и к внутренним переживаниям. Содеянное когда-то в спешке и сгоряча сейчас, при спокойном рассмотрении, предстаёт перед нами в новом свете, и многое из того, чем мы готовы были тогда гордиться и восхищаться, становится поводом для томительных переживаний, а то, что, казалось бы, должно было служить вечным укором совести, преисполняет теперь наше сердце чувством удовлетворения и отрады.

Сегодня — 1 декабря — первый день зимы! Позволительно было бы ожидать мороза или снегопада, но природа, уже с утра, вопреки логике, удостоила нас моросящим дождём и слякотью. Этим неожиданным поведением природы навеяны, пожалуй, и мои сегодняшние несвоевременные мысли и поступки: дурной пример во многих случаях действительно заразителен.

Из одного стихотворения (автор и название давно забыты) мне запала в душу строка, которая с течением времени приобрела в ней прочность аксиомы:

«Одиночество любят от боли, Но от радости — никогда...»

Сегодняшнее моё настроение лишний раз способно убедить в истинности слов поэта: уже в течение нескольких дней я мучительно жажду уединения — условия, позволяющего упорядочить и изложить на бумаге гнетущие меня мысли.

Прошло ровно десять дней с тех пор, как я написал тебе письмо. Но сомнение в его полноте и искренности уже не раз напоминают о себе, становясь с каждым часом всё назойливее и тревожнее. Они-то и побудили меня приняться за второе послание, которое намерено стать чем-то вроде послесловия и дополнения к первому. Правда, существуют два препятствия, способных удержать от его написания.

Если помнишь, в конце первого письма я обещал, что не стану без твоего на то согласия напоминать о себе. А так как такого согласия всё ещё нет, то посылка второго письма равносильна его нарушению. ... (2)

Второе препятствие состоит в том, что я или не умел никогда, или же за последние праздно проведённые годы основательно разучился держать в руках перо, и редкие мои попытки что-либо доходчиво изложить на бумаге заканчиваются весьма плачевно: скажем, моё первое письмо скорее напоминало беспорядочную смесь из назидательной речи бездарного прокурора и сомнительных признаний нераскаявшегося преступника, чем искренний монолог страдающего от укоров совести молодого человека. Охотно допускаю, что и сегодня мне не достичь больших успехов в искусстве писания писем; и если там, где должно благоухать лирической строкой, будет неприятно попахивать канцелярским оборотом, а мысли, которые намерены прозвучать нежно и взволнованно — переведены высокопарными и вычурными фразами, — ты прости меня и сопроводи хорошей русской пословицей: «Если человек глуп, то — надолго»».

К., ты заметила, я пытаюсь говорить спокойно и хладнокровно, требую шутить, но это — всего-навсего бравада, жалкий способ убедиться в собственной выдержке и убедить себя, что ничего особенного не случилось, всё хорошо, пройдёт немного времени, недоразумение благополучно разрешится, и наши отношения, светлые и прозрачные, вновь плавно потекут по прежнему руслу.

Помнишь слова из популярной песни:

«Я не хочу тебя терять, Я не могу тебя терять, О, как мне быть!..»

Они буквально созвучны моему теперешнему настроению. Я не хочу и не могу тебя терять. Без тебя так одиноко и тревожно, окружающий мир лишился красок и света, жизнь буднична и сера, всё делается мною нехотя, машинально, бессильно и безвольно. Попытки рассеяться, забыться, забыть — оказались безуспешными: не спасают ни книги, не общение с людьми. Дни проходят в тревожном ожидании твоего звонка или посещения, ночи — в бессвязных раздумьях и опять-таки в ожидании — в нетерпеливом ожидании утра, дня, того часа, когда вероятен твой приход, когда можно будет замереть от волнения, заслышав на сцене или и коридоре легкие шаги, которые могут, конечно же, принадлежать кому угодно, но могут (всего-навсего один нас из тысячи!) оказаться и твоими.

Последний раз мы увиделись неделю назад. Нам обоим было неуютно и неспокойно. Я передал письмо, спрашивал и отвечал односложно, но больше молчал. Была немногословна и ты. Вскоре мы поспешно расстались. ... (3)

Не гордость, не самолюбие, не ложно понимаемое чувство собственного достоинства сдерживают моё желание позвонить тебе и если и не поговорить, то хотя бы услышать твой голос, убедиться, что ты жива и здорова. Мой пока ещё внемлющий глас рассудка, подсказывает, что единственный достойный вклад в* моём положении — ждать и не терять надежды. И я пытаюсь не потерять её, верю, что рано или поздно вести от тебя будут. Ты неожиданно позвонишь, а затем навестишь меня во Дворце. Я даже мысленно представляю уже нашу встречу.

Та же комната, та же обстановка. Вечер. За окном — кромешная тьма. Горит свет.

Я сижу возле раскалённого камина с книгой, читаю. Плечи безвольно опущены, лицо удручённо усталое. Ничто не отвлекает меня и вдруг-лёгкие, стремительные шаги по коридору, стук в дверь. Я отрываю глаза от книги и равнодушно, негромким голосом приглашаю войти. Открывается дверь, и входишь ты. Я встаю и с виноватой улыбкой тихо произношу: «Здравствуй, К., хорошо, что ты пришла. Садись». Ты садишься и сочувственно, но всё ещё недоверчиво, исподлобья смотришь на меня. Молчание. Ты делаешь вид, что разглядываешь комнату, и изредка встретившись со мной взглядом, отводишь глаза в сторону. Я рисую что-то на листочке бумаги.

А потом? Не знаю: моя фантазия бессильна дорисовать остальное. Верю только, что эта встреча поможет нам понять друг друга, наши души потеплеют, оттают. Мы найдём повод и время для новой встречи. И всё будет по— прежнему.

А вдруг ты уже никогда не позвонишь и не придёшь! Неужели возможно и такое?

Неужели, никогда уже не прибежит ко мне вахтёр и запыхавшимся голосом не произнесёт: «Оскар, тебя Кристина к телефону!» Неужели, никогда уже не откроешь ты дверь моей комнаты и не войдёшь, как прежде, стремительная и красивая. Никогда уже мы не будем сидеть у стола, друг против друга, встречаться глазами и обмениваться улыбками, неужели, уже не дано мне ощутить волнующую ласку твоих рук, взволнованное прикосновение встревоженных губ?

Неужели всё это осталось в прошлом?

Но разве такое проходит?

Если да, то кто же виноват в этом? Я ли, сделавший опрометчивый звонок, а вслед за этим написавший необдуманное письмо? Или ты — вероятно кровно обиженная звонком и письмом? А может быть мы оба, но по— разному, в разной степени?

Можно не придать значения непреднамеренной бестактности и снисходительно отнестись к минутной вспышке гнева, можно оправдать проступок ошибочно продиктованный лучшими побуждениями, можно забыть низость, совершённую по отношению к нам человеком посторонним и случайным, но недопустимо и даже преступно прощать подлость тому, кто, пользуясь нашим доверием и сочувствием, долгое время получал от нас ласку и утешение.

Я совершил подлость по отношению к тебе, и ни одно разумное земное существо не посмеет усомниться в твоем великодушии в том случае, если ты с ненавистью и презрением отвергнешь мои запоздалые объяснения. Так принято реагировать, и так реагируют на подобные ситуации все заурядные люди.

Все это так, но вспомни, К., как часто, отказывая тебе в заурядности, я любил повторять, что считаю тебя женщиной непохожей на остальных, способной на непредсказуемые поступки. Ведь только этим объясняется хотя бы то, что ты ещё в первые дни нашего знакомства нашла в себе силы стать выше общественного мнения и не порвала связи с человеком с основательно подмоченной репутацией. Верю: тебе и сейчас удастся преодолеть свою неприязнь и обиду, достанет терпения и такта с пониманием отнестись к моим объяснениям. Пусть заповедь Христа, гласящая: «Любите и врагов ваших»» — поможет тебе в этом. Ещё и ещё раз прошу: не уподобляйся мне, будь великодушна!

Конечно, тебя не могло не обидеть предложение порвать наши прежние отношения, с примитивной прямотой прозвучавшее из телефонной трубки и просьба удовольствоваться их половинчатым вариантом («знакомство»»), косвенно изложенная потом в письме. Но был ли я искренен, когда говорил и писал это?

Да, к сожалению, и в том, и в другом случае я поступал согласно своим непосредственным побуждениям. Но чем же тогда объяснить существенную разницу в содержаниях телефонного звонка и письма?

Всё дело в том, что в момент, когда я звонил тебе, был ещё под сильным впечатлением неловкого объяснения, состоявшегося между нами накануне, действовал сгоряча и считал, что разрыв должен быть полным и окончательным. Но уже через два дня, когда писалось письмо, мысли и чувства мои были достаточно уравновешены, я мог здраво и непредвзято судить себя и других. Этим и объясняется более лояльный тон письма. То есть, и в первом, и во втором случаях я не кривил душой, но в своих решениях руководствовался двумя разными настроениями.

Сегодня же, когда моё настроение почти не зависит от сиюминутного всплеска эмоций, я способен уже осознать, что мои решения в обоих случаях были слишком поспешны. И не учёл того, что наши влечения и симпатии гораздо устойчивее наших сиюминутных настроений и очень часто входят в серьёзный конфликт с соображениями здравого смысла. Какими бы вескими доводами не оперировал разум, как бы громко не протестовали самолюбие и чувство собственного достоинства, они бессильны воспрепятствовать стихийному разгулу сердечных чувств и в конце концов вынуждены будут подчиниться им.

Я начинаю понимать, что не смогу обойтись без тех волнующих чувств и ощущений, которыми сопровождалась наша связь, без неопределённой, но очень заманчивой перспективы, ожидающей нас при благоприятном её исходе.

Чувство вины перед тобой и сознание неожиданной утраты ещё непредсказуемо долго будут угнетать мою совесть и душу. Пусть это наивно, но я стараюсь уверить себя в том, что несмотря на почти прямое подтверждение, которым можно считать твоё длительное молчание, ты тем не менее еще пытаешь ко мне некоторые симпатии, которые, при обоюдном желании, могли бы стать почвой для возрождения прежних отношений. Я связывал и связываю с тобой большие надежды и хочу, чтобы наше знакомство имело продолжение и счастливую развязку.

П. Неруда в одном из стихотворений, обращаясь к возлюбленной, писал:

«...В твоих глазах я увидел глаза ещё не сбывшегося сна...»

Когда мне доводилось смотреть в твои глаза, я всегда вспоминал эти строки. Считаю, что, понимая друг друга, соблюдая такт, делая взаимные уступки, мы могли бы устроить нашу совместную жизнь относительно сносно.

Я охотно готов признать свою вину перед тобой, но в то же время не могу полностью оправдать и тебя. Осетинская пословица гласит: «Еу фудæй фуд нæййес», что в переводе на русский язык следует понимать примерно так: «Провинность одного ещё недостаточно для ссоры». В любом конфликте бывают виноваты обе стороны, правда, в разной степени. Эту пословицу уместно считать справедливой и в нашем случае.

Даже опасение оказаться чрезмерно бестактным и предвзятым не могли сдержать моё намерение высказать некоторые суждения, которые ты, видимо, сочтёшь непомерно несправедливыми и жестокими. Однако без предельной откровенности суждений не может быть предельно искренних отношений. Кроме того, любопытно порой прислушаться к мнению человека, который заведомо не желает нам зла.

Если помнишь, основной причиной моего недовольства в интимной связи с тобой послужило то, что я стал подозревать тебя в связи с другим человеком. Может показаться удивительным тот факт, что я, человек слабохарактерный и малодушный, столь терпеливый и покладистый во многом другом, проявил в этом случае такую неожиданную строптивость. Но перед тем, как приступить к объяснению этого феномена, мне хотелось бы изложить в краткой форме некоторые, даже, на мой взгляд, примитивные суждения о мужской натуре.

Мужчин в их отношениях к женщине делю на четыре категории.

1. Сильные духом, волевые, имеющие твёрдые нравственные установки.

Не прощают женщине измену и находят в себе силы резко и бесповоротно порвать с ней отношения, несмотря даже на сильную любовь и другие обстоятельства. В исключительных случаях (например, при наличии общих детей), когда разрыв может повлечь за собой тяжёлые последствия, решительно пойдёт на крутые меры и поставит супруге жёсткие ограничения и тем самым исключит возможность повторной измены.

2. Сильный духом, жёсткий, порой — жестокий, но с расплывчатыми нравственными принципами. Узнав про факт измены, может на первых порах проявить твёрдость и непреклонность, устраивать скандалы и сцены, угрожать расправой и проч., но затем, обуздав свой нрав соображениями какого-либо иного порядка, долгое время смотреть на всё сквозь пальцы.

3. С нравственными принципами и идеалами, но малодушный и слабохарактерный. Не способен активно сопротивляться внешним обстоятельствам. Неверность жены будет тяжким ударом по его самолюбию, но мягкотелость и отсутствие решительности могут помешать ему активно и своевременно восстать против неё. Тем не менее, рано или поздно эти настроения дадут о себе знать и разрыв неминуем.

Тут следует заметить, что как с мужчиной жёстким, но без принципов, так и с мужчиной малодушным, но с принципами, семейная жизнь женщины будет тягостной: в первом случае — от частых придирок мужа, во втором — от сознания собственной вины.

4. Мужчина без характера и без принципов. Их обычно называют «тряпками»». Способен ужиться с неверной, но любимой женой и прощать ей практически всё. Но будет ли сама женщина счастлива с таким человеком? Притом, как я заметил, даже такие мужчины редко любят до самозабвения женщину, которая им неверна.

Тебе, наверное, интересно знать, к какой же категории мужчин отношусь (вернее, отношу себя сам) я.

Думаю, что мои мягкотелость и дряблость дают мне повод причислить себя к мужчинам третьего типа. Считаю женскую неверность большим недостатком и восприму её как трагедию. Но наличие детей и большая любовь (действительная или мнимая: слабохарактерные люди способны, если не иметь, то по крайней мере, внушить себе высокие чувства) станут надёжными союзниками моему малодушию и удержат от решительных действий даже в течение очень длительного срока.

Но рано или поздно глас оскорблённого самолюбия будет услышан и неизбежно сделаны первые, пока ещё робкие шаги к изменению установившегося порядка вещей. Обуздать нрав неверной жены мне, пожалуй, не удастся, так что единственное, к чему я приду после долгих колебаний и душевных мук — разрыв.

Мне никогда не достичь того состояния великодушного смирения, когда эгоизм и себялюбие покорно уступают своё место чувствам более возвышенным и благородным. Это значит, что я никогда искренне, от всей души не смогу пожелать тебе благополучия и счастья с другим. И если когда-нибудь, в упоении собственным красноречием, я стану уверять тебя в обратном — не верь мне.

Я страстно желал прежде, и до судорог, до нервных вздёргиваний, душой и телом желаю сейчас, чтобы ты принадлежала только мне.

Самое тягостное для меня — уверенность в том, что ты оделяешь другого своим телесным и душевным теплом: в сладострастном экстазе млеешь в его объятиях: руки, красотой и изяществом которых я восхищался в судорожном порыве, нежно гладят его; ему предназначены слетающие с твоих губ бессвязные слова любви, а сладкие стоны и вздохи ласкают его слух. ... (4)

Но я постараюсь оберегать от неприятностей женщину, сумевшую понять меня и доверившую мне судьбу; способную хранить верность и с тактом, щадя моё самолюбие, удержать от неверного шага.

Я найду в себе силы ответить на искренность и доброту заботой и вниманием. Читая эти строки, ты вправе подумать: «А не наивно ли в наше неуютное, неспокойное время вести речь о чувствах высоких и прочных?» ...(5)

«Очень трудно пленить: враждою сердца сожжены, Не хватает любви до последнего взгляда и вздоха. Как же чувство своё мы беречь, дорогая, должны, Ведь без нашей любви оскудеет и наша любовь!»

Кристина, об интимной стороне твоей жизни я сужу только догадками и предположениями, которые, принимая во внимание мою чрезмерную подозрительность и растерянное воображение, могли быть во многом далеки от истинного положения вещей. Но учитывая свои симпатии, может быть в глубине души даже протестуя против этого, я готов с пониманием и снисхождением отнестись ко многому из твоего прошлого и настоящего, при том, конечно, условии, что в будущем наши отношения будут уравновешены и у меня (да и у тебя тоже) не окажется серьёзного повода для ревности.

Считаю, что нам с тобой нужно скептически отнестись к прошлым недоразумениям, воссоздать наши отношения в их прежнем виде и не строить поспешных и необдуманных планов на будущее: само время многое расставит на свои места.

Помнишь, ты однажды с усмешкой заметила мне, что я могу искать всю жизнь и всё-таки не найти женщину моей мечты — чистую и добрую. Но я найду её. Рано или поздно. Может быть — в тебе. Как знать, и ты, наверное, в далёкой юности надеялась встретить мужчину доброго, смелого и благородного. Конечно, окружавшие и окружающие тебя мужчины (и я в том числе) не соответствуют этому идеалу. Но ты не отчаивайся, будь чиста и добра и — встретишь его. Случай со мной — не закономерность, не правило, а скорее, печальное исключение из него. Не все мужчины сопровождают высокие слова низкими поступками. Мой поступок не должен стать для тебя ещё одним подтверждением убожества и двуличия мужской натуры. Надейся на встречу с мужчиной, у которого за правильными словами обязательно следуют благородные поступки.

К., как у тебя дела, как живётся тебе и твоим детям? Что вас тревожит и радует?

Где ты сейчас, сию минуту, когда я сижу за столом и пишут тебе? Чем занята, о чём думаешь? О детях? О родителях? О жизни вообще? Услышу ли я когда-нибудь ответы на эти вопросы?

А может быть в это самое мгновение ты вспомнила и подумала обо мне? Если так — позвони. Я на расстоянии внушаю тебе, даю установку на то, чтобы ты позвонила.

Позвони! Если б ты знала, как я жду и желаю этого звонка. С какой радостью набрал бы сам пять магических цифр, способных извлечь из небытия и донести до меня твой голос.

Но не сделаю этого, ибо лишил себя такого права. Буду ждать. Но до каких пор, сколько?

Год назад у моего знакомого пропал брат. Он решил искать его два месяца, а потом смириться с утратой. Но прошло два месяца, прошёл год, а он всё ищет и надеется.

Сколько ждать мне, прежде чем окончательно потерять надежду? Месяц, два? Год!? Не знаю. Буду ждать до тех пор, пока жива память о тебе.

«Не молчи!» — капризно повелевала ты мной. Какая большая радость — сознавать, что твой голос, твои речи приятны человеку, который приятен тебе. И я не молчал, рад был не молчать, в восторженном порыве откровения поверяя тебе всё самое глубоко сокровенное. А теперь — тишина.

Так неужели её никогда не разорвёт пронзительный звонок телефона и голос, знакомый до боли, вновь, как и прежде, весело не прикажет мне: «Не молчи!»

Не молчи, Кристина!

Оскар

01.12.1991 год

P.S.: А за окном — снег. Неожиданный и белый-белый. Я верю: он принёс нам счастье — тебе и мне. Нам вместе.

Дополнения и поправки к письму № 2

1. ...нашем вчерашнем или сегодняшнем постыдном поведении или поступке.

2. Но в последний момент подоспело успокоительное решение: я передам письмо только в случае нашей встречи, инициатором которой имеешь право стать только ты.

3. Надежда, что прочитав письмо, ты позвонишь или придёшь, не оправдалась: неделя уже позади, от тебя пока никаких вестей.

4. Твоя доля вины (а вернее — твоя беда) заключается в том, что сочувствие и жалость помешали тебе вовремя разглядеть присущие мне недостатки, затрудняющие, а во многих случаях и исключающие ровные взаимоотношения со мной: мнительность и как неизбежное следствие — болезненную подозрительность, ревность и эгоизм, доходящие до абсурда; некоторую нервозность и неуравновешенность; чрезмерное самолюбие, тщательно скрываемое и имеющее поэтому особенно неожиданные и неприятные проявления.

Да, общение со мной не всегда способно доставить удовольствие, часто неприятно, а порой и мучительно. Это, и моё мрачное прошлое ещё долго будут настораживать, а иногда и вовсе отталкивать от меня людей, которых я захочу видеть рядом с собой.

5. Даже боязнь быть уличенным в высокопарности слога не помешает мне процитировать строки Р. Гамзатова, которые могут послужить оправданием моим речам.

N, здравствуй!

I.

В некотором царстве, в некотором государстве, а если точнее — во Франции (в этом замечательном рассаднике романтизма и сентиментализма), в средние века, у женщин из элитарной сферы пользовались большой популярностью «слёзники» — специальные сосуды, в которые жёны или возлюбленные изливали свои слёзы в дни вынужденной разлуки с мужьями и кавалерами. Считалось: чем больше содержимое слёзника, тем сильнее тосковала женщина. Но если о степени женской печали свидетельствуют обилие или полное отсутствие слёз, то для мужчин, существ, как правило, более сдержанных в проявлении чувств и в силу этого менее расположенных к слезо- излиянию, должен существовать какой-то иной критерий оценки их душевного состояния. Например, представление о том, насколько сильно угнетала меня разлука с тобой, возможно будет составить только по числу написанных (но, к сожалению, не отправленных) тебе писем и количеству исписанной бумаги. Поэтому я считаю нужным присвоить статус второстепенности прочим делам и большую часть свободного времени посвятить писанию писем, ибо, неровен час, случится так, что ты в очень даже скором времени неожиданно навестишь меня и застанешь без надлежащего количества документальных свидетельств моей преданности. Это — одна из причин (но не главная), заставивших меня сегодня вновь взяться за перо. Главная же заключается в том, что несмотря на довольно солидный срок, прошедший со дня нашей последней встречи (три недели), мной не потеряна надежда увидеть тебя. Обычно ведь бывает так: чем решительнее разрыв и продолжительнее последовавшая за ним разлука, тем меньше иллюзий у каждой из сторон относительно возможности хотя бы ещё один раз лицезреть друг друга. Но есть явления, подобные реке, которая, будучи у истоков маленькой речушкой, по мере приближения к устью обретает притоки и становится в шире и многоводнее. Такова и моя надежда: чем длительнее срок от начала её зарождения до возможного исполнения, тем она больше и сильнее, ибо на всем протяжении пути её обильно питают прозрачные воспоминания о нашем с тобой прошлом и вера в светлое будущее.

Один осетинский поэт, сравнивая свойства магнита со своей возлюбленной, заметил, что магнит тем слабее притягивает к себе металл, чем дальше тот от него отстоит, в то время как возлюбленная, наоборот, тем сильнее притягивает его сердце, чем значительнее расстояние между ними. Каждый прожитый в разлуке день всё больше и больше убеждает в справедливости этих слов: чем дольше отдаляешься ты от меня во времени, тем сильнее твоё притяжение.

Эти признания, пусть и не лишённые некоторого остроумия, могут вызвать у тебя насмешливую или скептическую (в зависимости от настроения) улыбку, и действительно заслуживают её как заслуживает недоверие и неприятие всё вычурное или слишком уж нарочито интеллигентное. Но не всегда ведь преувеличенное или демонстративное проявление чувств говорит о полном их отсутствии. На осетинских похоронах часто с грустью доводится наблюдать, как родные и близкие покойного, которых горе и многочасовое бдение у тела лишило способности ярко проявить свои эмоции, по собственной странной прихоти или же подчиняясь принятым условностям, пытаются демонстративно громко рыдать и увлажнять глаза слезами, уподобляясь в этом той случайной публике, которой умерший был почти безразличен или даже незнаком при жизни и которая просто выполняет принятый в подобных случаях ритуал.

Неразделённое чувство, к тому же заподозренное в неискренности, ищет спасение в причудливой и наивной гиперболизации своих проявлений, тем более, если она исходит от человека, мечтательно отрешённого от реальной жизни.

Сейчас, как и в первые дни нашего знакомства, не всё сказанное мною удостоено одинакового внимания и доверия, но уже то, что я время от времени пишу тебе письма, которым не обязательно суждено достичь адресата, способно убедить в том, что их автор постоянно думает о тебе.

Уже три недели я не видел и не слышал тебя. Двадцать один день. Ровно столько, сколько времени требуется для того, чтобы из яйца, если держать его при определённой температуре (+38°), вылупился цыплёнок. Что же способно вылупиться из человеческого сердца за этот срок, если его согревает только память об ушедшем и пока не вернувшемся счастье? Боль? Отчаяние? А может — надежда? Надежда, которая помогает пересилить боль и победить отчаяние, без которых, увы, невозможна разлука.

Ночью в городе выпал снег, глубокий и рыхлый, а утром, идя по янтарно-белой целине на трамвайную остановку, подумалось, что может быть и ты в это самое время идёшь (нет, не на работу: ты сегодня со второй смены!), чуть ли не по колени утопая в снегу, мёрзнешь и думаешь... О чём ты могла думать, Кристина? О том ли, как неприятно в мороз вставать рано утром и идти в магазин за покупками? Или о том, что подстерегает нас везде: и на улице, и в плохо отапливаемых наших квартирах, и даже в человеческих отношениях, даже в сердцах и глазах тех, возле кого мы надеялись спастись от холода и отогреть наши окоченевшие души?

Повсюду — снег. Белый. А белое ассоциируется со светлым: светлое будущее, светлые надежды. Однажды ты назвала меня чистым. Но ведь и снег тоже чистый, почти стерильный, но такой холодный! Неужели и человек может быть чистым и в то же время холодным? Как я? Но разве это совместимо?

И разве русская пословица: «Пусть ты и медь, но потрёшься о золото — и заблестишь» — не заставила тебя сейчас, после всего случившегося, усомниться в собственной оценке? Ведь человеческая чистота, она сродни любви и доброте и способна облагораживать окружающих, даря им радость и надежду. Но удалось ли мне пополнить запасы твоей любви и нежности? А много ли радостей успело озарить твою жизнь за время общения со мной, смог ли я подарить тебе реальную надежду на благоприятную перспективу, за исключением наивных обещаний, не способных доставить никакого удовольствия, ибо в глубине души ты или совершенно не верила им, умея трезво оценивать действительность, или должна была считать их иллюзиями, лишёнными питательной среды(?).

И разве чистое способно запачкать? Нет? Но почему же тогда последние несколько лет окружающие всячески избегают моего общества, боясь именно за чистоту и непорочность своей репутации? Вовремя почувствовав это, я стал жить отрешённо, избегая новых знакомств и охотно теряя старые, почти ни с кем не общался, очень редко ходил в гости; и всё потому, чтобы, не дай Бог, кого— нибудь не запятнать собой. Щадя их самолюбие и достоинство, я был горд этой своей отверженностью, даже радовался, слыша за спиной презрительные смешки и двусмысленности, глядя в глаза, испускавшие недоверие и неприязнь, видя лица, искривлённые гримасой гадливости и омерзения. Эти годы научили меня поспешно отворачиваться от знакомых при случайных встречах, держать руки в карманах, чтобы ни у кого не возникло опасения, что моя рука одержима запретным желанием пожать его руку. Трудно найти человека, которого бы я посмел унизить публичным изъявлением дружеских чувств.

Я не пощадил только тебя.

Но не сама ли ты тому виной, Кристина? Ты имела способность пожалеть меня, а потом позволила своей жалости, умело и своевременно подогреваемой моими речами, перейти в симпатию, избавиться от которой было уже гораздо труднее.

Зная о том, что наши встречи рано или поздно получат огласку и станут предметом обсуждения публики, которая поспешит осудить тебя за сочувствие к недостойному человеку, я не только не пошёл на решительный разрыв, а с ещё большим рвением стремился сблизиться, чтобы не остаться опять в полной изоляции, чтобы иметь рядом с собой женщину, способную ответить взаимностью на мои симпатии и утешить в тяжёлую минуту.

Я заботился только о своём благополучии, игнорируя ту истину, что недостойно строить своё счастье на несчастье другого. Тот факт, что я, помнится, предупреждал тебя о возможных неприятностях в случае огласки, вряд ли может послужить веским аргументом в пользу того, чтобы оправдать моё поведение, ибо признаюсь, менее всего желал разрыва, сглаживал остроту проблемы, уповая на то, что в твоей душе сочувствие восторжествует над здравым смыслом. Мне, пожалуй, удалось достичь в этом некоторого успеха и только события последнего времени, и главным образом моя бестактная выходка, открыли тебе глаза и позволили увидеть вещи такими, каковыми они являются на самом деле. Следовательно, не только одним моим поступкам, а хладнокровным осознанием всей совокупности обстоятельств следует объяснять длительное твоё безмолвие. И не будет ничего нелогичного, если безмолвие это затянется на неопределённо долгое время (о том, что можно уже вовсе не дождаться вестей от тебя, я избегаю пока думать).

Говорят, что беда не приходит одна. В этом мне довелось убедиться на собственном опыте. Буквально через несколько дней после неожиданной размолвки с тобой во Дворце так же неожиданно закапризничало, а затем и вовсе перестало работать центральное отопление; так что душевного и физического тепла я лишился почти одновременно. Но если отсутствие душевного тепла активно побуждает меня к действиям, способным хоть как-то компенсировать его (писание тебе писем создали некоторую иллюзию непосредственного общения, является своеобразной психической разгрузкой и действует успокаивающе), то отсутствие тепла физического ставит этим действиям преграду, ибо мешает плавному течению мыслей и их изложению на бумаге: в неотапливаемой комнате действительно очень плохо пишется. Будь я хоть чуточку суеверен, наверное, сумел бы увязать вместе эти два очень неприятных факта и, учтя их последовательность, осмелился бы сделать заключение о причинно-следственной зависимости между ними. Возможно, что испорченное отопление и холод были посланы мне некими сверхъестественными силами в качестве заслуженного наказания за жестокое с тобой обращение. Но даже полное отсутствие веры во что-то сверхъестественное не удержало бы меня в конце концов от подобного предположения, если бы не одно обстоятельство, которое никак не вписывается в такое объяснение, а, наоборот, даже противоречит ему: хорошо, пусть уж я наказан по заслугам, но в чём же в таком случае повинны остальные обитатели Дворца, принуждённые наравне со мной страдать от холода. Вряд ли небесные силы пошли бы на такое деяние, которое сочтут несправедливым даже земляне, а именно: заставить мучиться людей в общем-то безвинных за чужие грехи. Тот факт, что божества не имеют ко мне, кажется, никаких претензий, несомненно отраден и наполняет сердце радостью, но моя радость была бы ещё большей, если бы она подкреплялась твёрдым убеждением, что и твои претензии тоже не столь уж колоссальны и в скором времени растают под тучами твоего великодушия, или же, в крайнем случае, под влиянием приближающейся весенней оттепели.

Кристина, ты не можешь не заметить, что моё, в об— щем-то печальное письмо, нет-нет да озаряется подобием шутки или иронии, которые (поверь!) направлены только на меня самого. Это несвоевременная весёлость объясняется желанием прослыть в твоих глазах человеком остроумным и мужественным, не теряющим самообладания в тяжёлые периоды душевной драмы. Притом, ведь не полностью же исключена вероятность, что письма эти будут со временем читаемы адресатом, и тебе должно доставить больше удовольствия созерцать мозаичную пестроту эмоций, нежели находиться в непроницаемом тумане печали под моросящим дождём слёз. К тому же совесть (от которой пока ещё окончательно не удалось избавиться) вынуждает со стыдом и прискорбием сознаться в том, что душевные муки, как ни странно, почти не отразились на моём внешнем облике, если не считать того, что у меня усилился аппетит, благодаря чему заметно увеличилась талия и округлились черты лица. Видимо, организм решил самостоятельно подготовиться к трудностями и лишениям, подстерегающим его во время разлуки, чтобы в нужную минуту стать надёжной опорой отчаявшейся и истощённой волнениями душе.

Мужчины, в зависимости от темперамента и интеллекта, по-разному проявляют свои симпатии к женщине.

Те из них, кто смотрит на жизнь и её проблемы реально, стараются окружить возлюбленную бытовым комфортом и материальным достатком, удовлетворяющим все прихоти и пожелания и тем самым предоставляют ей приятную возможность легко и спокойно прожить жизнь. Преобладающее большинство женщин сразу оценивает выгоду такого положения и незамедлительно отвечают взаимностью этим мужчинам.

Мужчины же романтического склада (так принято вежливо называть всякого рода чудаков и фантазёров), к которым я с большим прискорбием причисляю и себя, выбирают путь совершенно противоположный. Не придавая сами большого значения материальной стороне жизни, они наивно полагают, что тот же образ мыслей присущ и большинству женщин. Поэтому, почувствовав симпатию к какой-либо представительнице прекрасного пола, они пытаются завоевать её сердце такими способами, которые люди разумные, но воспитанные, назовут странными, а невоспитанные и невоздержанные на язык — чепухой. В зависимости от способностей и возможностей (а возможности у таких людей, как водится, почти всегда ограничены), они или посвящают своей даме стихи, в которых превозносят её до небес, или музыку, способную по их мнению, усладить её слух, или же изображают её на полотне с ликом ангела и в одеянии царицы (одеяние иногда может и вовсе отсутствовать). Наиболее отважные склонны бывают добиваться расположения дам проявлениями воинской доблести. Очень ярко последнее качество, говорят (а говорят люди учёные, и я им верю), проявилось в Дон-Кихоте. Он желал заслужить любовь несравненной Дульсинеи Тобосской, добровольно возложил на себя обязанности древнего рыцаря и пустился в длительное странствование, разнообразя его подвигами, совершаемыми в честь своей возлюбленной.

И я, при большом желании, мог бы избрать этот весьма достойный, хотя и нелёгкий путь, благо, идёт набор в республиканскую гвардию, но благоразумие (или, что то же самое — отсутствие мужества) и неподходящие воинские документы смогли удержать меня от этого шага.

Бог обделил меня также талантами поэта, художника, прозаика и музыканта, так что я никогда не смогу посвятить тебе умопомрачительную поэму или оду, изобразить тебя на полотне (в одеянии и без), отразить твою нелёгкую жизнь в романе или в музыкальной трагедии. Но это, к нашему, вероятно общему, сожалению, ещё не значит, что суждено спуститься с небес на грешную землю и полностью избавиться от каких бы то ни было чудачеств в проявлении своих симпатий. Совсем наоборот. Я выдумал очень даже своеобразную и оригинальную разновидность любовного безумства, которая могла бы послужить предметом зависти не только для простых смертных, но и для самого Дон-Кихота, которому, как известно, фантазии в такого рода делах было не занимать. Разве не свидетельствует о некотором расстройстве ума писание бездарных и вздорных писем, которые, видимо, никому не суждено прочесть, из которых каждое последующее или основательно противоречит предыдущему, или даже полностью отрицает его <...>.

II.

17 декабря 1991 г.

Ты неожиданно позвонила и обещала завтра прийти.

Я жду, когда придёт она, Как ждут, когда придёт весна...

18 декабря

Ты — у меня в гостях.

Как странно: после почти месячной разлуки нам достаточно получаса, чтобы обменяться новостями и впечатлениями, в то время как раньше нам не хватало 3–4 часов ежедневно.

19 декабря

В обед я позвонил тебе. Ответила Марина. Узнала меня и радостно воскликнула: «Дядя Оскар, это Вы?!» Эта её радость, после твоей неприязни накануне, приятно пронзила меня и возбудила мысль: «И почему это не моя дочь?!»

30 декабря

Сегодня во Дворце был утренник для работников заводов «Полимер», «Кетон» и «Крон».

Я во все глаза смотрел на этих людей и втайне завидовал им, ибо, может быть, кто-то из них работает рядом с тобой и у него есть возможность видеть тебя чуть ли не ежедневно.

Завтра позвоню тебе и поздравлю с Новым годом.

До свидания!

Оскар

Поправки и дополнения к письму «К» от 16.12.1991 г.

1. С первого же дня нашего знакомства ты вынуждена была жить с оглядкой: с оглядкой на людей, с оглядкой на моё прошлое.