Высшее общество. Глава 62
Адель уже сидела в одном из уголков сада на двухместных качелях. Легкая мелодия донеслась до его ушей — знакомая, но почему-то грустная.
Чезаре прочистил горло и окликнул:
Адель вскочила так резко, что качели под ней пошатнулись, и, вернувшись в исходное положение, толкнули ее назад, так что она упала, ударившись о сиденье.
Чезаре, не ожидавший столь бурной реакции, растерянно подскочил к ней.
Адель, растянувшись на траве, широко распахнула глаза.
Чезаре проигнорировал слабый, словно шепот, вопрос и быстро осмотрел ее с ног до головы. К счастью, трава была мягкой, и, похоже, она не пострадала.
Он протянул руку, и Адель, ухватившись за нее, встала на ноги. Когда он сел на качели, Адель тоже, поколебавшись немного, устроилась рядом.
— Что вас привело сюда? Я думала, вы уже спите...
— Интересно было узнать, чем ты занимаешься.
— Я просто прогуливалась и решила немного отдохнуть.
Вот она, рассудительная женщина. Она успокаивается быстрее, чем галеон разворачивается на море.
— А вы, брат? Вам следует отдыхать перед кавалькадой, она же начинается завтра, разве нет?
Адель улыбнулась мягко и нежно. Это была красивая улыбка, но, если вспомнить, как она смотрела на него в тот день, когда он поймал ее после падения с третьего этажа, эта улыбка казалась пугающе безжизненной.
Чезаре молча поднес сигару к губам, и Адель вдруг спросила:
— Может, мне стоит уйти и не мешать?
Чезаре хмыкнул и, вдруг ощутив приток странного каприза, ответил:
— Нет. Думаю, мне будет приятнее, если ты останешься.
Адель беззаботно кивнула и устремила взгляд вдаль. Она не выказывала ни малейшего признака недовольства.
Чезаре вздохнул и затянулся сигарой. Он делал затяжки так часто, что длинная зола тут же нависла на конце сигары.
Адель по-прежнему молчала, не произнося ни слова. Она лишь мягко улыбалась, как будто наслаждалась вечерним ветерком.
Чезаре вдруг осознал, что это был один из редких моментов, когда они находились рядом друг с другом так долго.
Обычно Адель дарила ему лишь каплю внимания, после чего быстро уходила, словно ей невыносимо было находиться с ним в одном пространстве.
Он коснулся своей полусгоревшей сигары.
Когда эта сигара догорит, Адель тоже сочтет свой долг выполненным и уйдет. А завтра она будет все время с Эзрой.
После ее дебюта и формальных обещаний это будет неизбежно...
Время между затяжками становилось все длиннее. Адель мельком взглянула на него, но ничего не сказала. Улыбка все еще не покидала ее лица.
В наступившей предсказуемой тишине Чезаре молча задал себе вопрос, который давно откладывал в сторону:
Чего я вообще хочу от этой чистильщицы обуви?
Сигара догорела больше чем наполовину, длинная зола едва держалась. И тогда Чезаре вдруг заговорил:
— Почему я тебе так не нравлюсь?
Ответ Адель прозвучал мгновенно, так идеально, что его можно было бы поставить на витрину для продажи.
— Не шути. Отбрось маску леди и скажи как есть — как чистильщица обуви.
Адель засмеялась, как будто он только что рассказал ей забавную шутку. Любой, кто ее не знал бы, уже попался бы на удочку и сменил бы тему.
Но Чезаре не собирался поддаваться и вновь затянулся сигарой.
— Так почему же я тебе не нравлюсь?
— Но я же сказала, что люблю вас.
Потом, вытащив сигару изо рта, он медленно наклонился к Адель, приблизившись почти вплотную. Он слегка склонил голову и устремил на нее свой тяжелый взгляд.
Адель, округлив глаза, молча наблюдала, как он приближается.
Как и всегда в такие моменты, вокруг воцарилась звенящая тишина, и лишь слабое стрекотание ночных насекомых нарушало ее. Воздух был сладковато-влажным.
Их дыхание почти смешалось, когда Чезаре приподнял взгляд и острым, как клинок, взором пронзил ее.
На миг на янтарные глаза Адель легла тень.
Чезаре уже был уверен в своей победе, но вдруг Адель сама протянула руку и положила ее ему на плечо.
Голос ее был сладок и нежен, но глаза пусты, как у русалки, шепчущей в бездну.
Он молча уставился на нее, но Адель лишь покорно отступила и пробормотала:
Чезаре, наконец, разразился леденящей, как клинок, усмешкой:
Ее пустой, до отвращения бездушный взгляд, словно требовал, чтобы он поверил ей. Адель, казалось, уже утратила всякий интерес, отряхивая плечо там, где его руки ее коснулись.
Ни его слова, ни действия, ни оскорбления, ни похвала, ни его взгляд — ничто не достигало ее. Чезаре сквозь зубы выругался.
Почему же это чертово тело реагирует, как бешеная собака, на ее ничтожные, словно игра, слова...
Его самолюбие было уязвлено не меньше, чем его плоть.
— Тебе, должно быть, приятно, что теперь ты сможешь продаться какому-нибудь аристократу, как ты всегда и хотела.
Он выбрал путь язвительности. Чезаре все еще держал этот меч в руках и не собирался его выпускать.
— Забавно, не правда ли? В чем разница — продаться какому-нибудь знатному господину или попасть в публичный дом? Сколько бы ты ни притворялась благородной, твоя природа неизменна.
— Смотри, чтобы Эзра ничего не узнал. Этот лицемер не станет с тобой водиться, когда выяснит, кто ты на самом деле.
Адель слушала его оскорбления спокойно, даже с какой-то тихой, чуть заметной улыбкой.
Чезаре замолчал. Ему это не доставляло удовольствия.
Она ведь должна хоть немного чувствовать боль... В тот день, в клубе, она так рыдала — значит, что-то она все-таки ощущает.
Так почему же она не показывает этого? Не плачет, не просит, чтобы я прекратил говорить такие мерзкие вещи...
Неужели именно поэтому тогда все так обернулось? Это ведь не только ее вина?
Чезаре с раздражением отбросил сигару. Четверть ее еще не догорела, но огонь быстро угасал.
Или, возможно, она настолько меня ненавидит, что даже не желает тратить слова?
Он посмотрел на окончательно погасшую сигару, затем поднялся.
— Когда я с тобой, у меня всегда отвратительное настроение.
Не попрощавшись, Чезаре затоптал окурок и пошел прочь. Адель не удержала его. Когда герцог уходил, ему показалось, что за его спиной тихо прозвучало: «Знаю».
В Форнатье светский сезон бывает дважды в год.
Зимний сезон длится с декабря по февраль — это самое приятное время для встреч, когда погода прохладна и комфортна для прогулок. Весенний сезон начинается в апреле и продолжается до июня, пока теплая погода не сменяется летним зноем.
День рождения Чезаре, приходящийся на 2 декабря, давно стал официальным началом зимнего светского сезона.
Чезаре, словно бог разгульного веселья, не мог упустить возможность отметить это событие с размахом. После бала в честь своего дня рождения он устраивал кавалькаду под знаменем Буонапарте.
Это событие было данью традиции — всадники собирались со всех угодий, и Чезаре организовывал настоящий парад лошадей. Все надевали легкие зимние плащи и выезжали на побережье Адора, чтобы насладиться природой и обществом друг друга.
Чезаре предупредил Адель об этом мероприятии и начал учить ее ездить верхом.
И вот, спустя день после его дня рождения, Адель стояла у ворот поместья Буонапарте, пребывая в явном замешательстве.
Прошло всего пять минут, как она с трудом взобралась на лошадь при помощи Эгира, но Адель цеплялась за седло обеими руками, не решаясь даже схватиться за поводья. Казалось, что как только она отпустит седло, тут же рухнет на землю.
Если бы не два месяца жестокой подготовки, она бы упала с лошади, как только села.
— Лошадь шевелится между моих ног… — пробормотала она, бледнея.
— Все дамы это чувствуют в постели. Привыкай, — шутливо заметил Чезаре, сидя верхом на своем коне, но Адель проигнорировала его слова.
— У меня есть свои ноги, так зачем мне ехать на этом животном? Оно слишком высоко от земли. Это небезопасно. У людей есть две ноги, и это воля богини — мы должны передвигаться на них, а не полагаться на других существ.
Ее пылкую тираду Чезаре встретил насмешливо откинувшись в седле. Адель сердито посмотрела на его крепкие бедра, уверенно обхватившие лошадь.
Если бы только у меня были такие бедра...
Но она быстро признала реальность.
Даже если бы ее ноги были такими же сильными, как у Чезаре, она все равно не стала бы хорошей наездницей. Проблема была не в физической подготовке, а в ее глубинной неприязни к этому занятию.