Тайна смерти Есенина.

Тайна гибели певца России

Все творчество Есенина пронизано щемящей отчаянной нежностью, во всех произведениях ощущается рвущий душу страстный надрыв, горестная безысходность и, сквозь все это, – тихая бесконечная любовь к жизни, жизни во всех ее проявлениях. Есенин словно бы с рождения предчувствовал свою судьбу… Не только огромный талант, но и скандальная слава во многом способствовали невероятной популярности его стихов. 28 декабря 1925 года поэта обнаружили повешенным в ленинградской гостинице «Англетер». Несмотря на официально заявленную версию о самоубийстве, множество людей убеждены, что против великого поэта России было совершено гнусное преступление и никто не понес за это наказания.

Смерть Сергея Есенина потрясла современников. И по сей день периодически вспыхивают горячие споры о том, было ли это на самом деле самоубийством, или же «певца России» цинично и жестоко убили. Адепты второй версии приводят достаточно сильные аргументы в пользу своего мнения, в то время как сторонники официального варианта считают, что их оппоненты опираются лишь на предположения и слухи. В настоящий момент признанной является версия самоубийства, хотя все же есть реальные поводы сомневаться в этом – множество нестыковок, фактических и логических противоречий, категорически непрофессионально проведенная экспертиза, свидетельства очевидцев, наконец, страшная посмертная фотография поэта.

В 1990 году вокруг смерти Есенина развернулась очередная дискуссия. Снова подверглась сомнению добровольность его ухода из жизни, теперь уже на основании посмертных фотографий поэта, снятых в гостинице во время судебно-медицинской экспертизы. Как утверждает одна из сторонниц версии о насильственной смерти, на них четко видна «черная круглая пробоина, помимо раны на лбу. Иногда меня пытались уверить, что это просто гематома. Специалисты по судебно-медицинской экспертизе, к которым я обратилась, полагают, что это похоже на след от пули или удара».

Другой приверженец этой версии также ссылается на архивные фото, в частности, на то, где «Есенин лежит на диване… волосы взлохмачены, верхняя губа опухшая, правая рука в окоченении повисла в воздухе. На ней следы пореза. И сколько я ни всматривался в фотокарточку, признаков наступления смерти от удушения не видел. Не было высунутого изо рта языка, придающего лицу висельника страшное выражение. Да и удивлял сам факт, что труп положили на диван, ведь у повешенных ослабевают мышцы мочевого пузыря и другие мышцы».

Что же произошло в последний день жизни поэта? По воспоминаниям поэта-имажиниста Вольфа Эрлиха, 27 декабря днем он, Устинова, Ушаков и Измайлов обедали у Есенина. Вечером Эрлих ушел домой, так как утром должен был получить перевод для Есенина.

На фигуре Эрлиха стоит задержаться особо, ибо его роль в произошедшей трагедии весьма неоднозначна. К примеру, в 1927 году художник Сварог писал: «Мне кажется, этот Эрлих что-то ему подсыпал на ночь, ну… может быть, и не яд, но сильное снотворное. Не зря же он «забыл» свой портфель в номере Есенина. И домой он «спать» не ходил – с запиской Есенина в кармане. Он крутился не зря все время неподалеку, наверное, вся их компания сидела и выжидала свой час в соседних номерах. Обстановка была нервозная, в Москве шел съезд, в «Англетере» всю ночь ходили люди в кожанках. Есенина спешили убрать, поэтому все было так неуклюже и осталось много следов. Перепуганный дворник, который нес дрова и не вошел в номер, услышал, что происходит, кинулся звонить коменданту Назарову. А где теперь этот дворник? Сначала была «удавка» – правой рукой Есенин пытался ослабить ее, так рука и закоченела в судороге. Голова была на подлокотнике дивана, когда Есенина ударили выше переносицы рукояткой нагана. Потом его закатали в ковер и хотели спустить с балкона, за углом ждала машина. Легче было похитить. Но балконная дверь не открывалась достаточно широко, оставили труп у балкона, на холоде. Пили, курили, вся эта грязь осталась… Почему я думаю, что закатали в ковер? Когда рисовал, заметил множество мельчайших соринок на брюках и несколько в волосах… пытались выпрямить руку и полоснули бритвой «Жилетт» по сухожилию правой руки, эти порезы были видны… Сняли пиджак, помятый и порезанный, сунули ценные вещи в карманы и все потом унесли… Очень спешили… «Вешали» второпях, уже глубокой ночью, и это было непросто на вертикальном стояке. Когда разбежались, остался Эрлих, чтобы что-то проверить и подготовить для версии о самоубийстве…». Следователи свидетельства Сварога во внимание не приняли, и в нарушение законодательства к делу они приобщены не были.

Если верить Эрлиху, после его ухода в номере остались Есенин и Ушаков. Утром 28 декабря Эрлих вместе с Устиновой постучались к Есенину в номер, но на стук никто не ответил. Они обратились к коменданту Василию Назарову (сотруднику ГПУ), он открыл дверь отмычкой и впустил туда Устинову и Эрлиха, которые и обнаружили труп своего друга. Кстати то, что сам Назаров в номер заходить не стал, а вызвал милицию, наводит на определенные размышления. Можно предположить, что он знал, что произошло. Существуют показания его жены о том, что ее муж, чекист, 27 декабря пришел домой и лег спать, но неожиданно был вызван по телефону на службу. Поздно вечером Назаров вернулся и рассказал ей о смерти Есенина. Но, согласно официальной версии, на тот момент поэт был еще жив!

Несмотря на то что рядом с гостиницей располагались ГПУ и прокуратура, на место трагедии явился лишь участковый надзиратель Николай Горбов, составивший следующий акт: «…мною был обнаружен висевший на трубе центрального отопления мужчина в следующем виде: шея затянута была не мертвой петлей, а только правой стороны шеи, лицо обращено к трубе, и кистью правой руки захватила за трубу, труп висел под самым потолком и ноги были около 1 1/2 метров, около места, где обнаружен повесившийся, лежала опрокинутая тумба, и канделябр, стоявший на ней, лежал на полу. При снятии трупа с веревки и при осмотре его было обнаружено на правой руке повыше локтя с ладонной стороны порез на левой руке, на кисти царапины, под левым глазом синяк, одет в серые брюки, ночную рубашку, черные носки и черные лакированные туфли. По предъявленным документам повесившимся оказался Есенин Сергей Александрович, писатель, приехавший из Москвы 24 декабря 1925 года».

Под актом поставили свою подпись В. Эрлих, В. Рожественский, П. Медведев и М. Фроман (все литераторы). Этот акт просто поражает небрежностью и непрофессионализмом. Участковый не описал следы крови в номере, а они, по свидетельствам очевидцев, были повсюду: на полу, стенах, столе, не исследовал трубу отопления, состояние одежды. В газетах того времени упоминалось, что на столе лежало окровавленное лезвие. Но в акте о нем не упоминается. Не осмотрены и не описаны травмы на теле погибшего. А ведь лицо Есенина было изуродовано, левый глаз вытек, над ним был багровый синяк, под правой бровью глубокая, похожая на проникающую, рана, поперек лба справа налево шла глубокая впадина. На предплечье правой руки большая рваная рана. В подобных случаях при составлении акта обязательно должен присутствовать судмедэксперт, но в документах об этом нет ни слова.

При этом из акта Горбова никак нельзя заключить, что речь идет о самоубийстве. Понятые не видели труп в петле, но свидетельствуют об этом письменно. Позже Рожественский напишет, что видел труп на полу: «Прямо против порога, несколько наискосок, лежало на ковре судорожно вытянутое тело. Правая рука была слегка поднята и окостенела в непривычном изгибе. Распухшее лицо было страшным…»

По официальной версии, впадина на лбу появилась в результате длительного соприкосновения с горячей трубой отопления. Однако накануне вечером, по словам Эрлиха, Есенин был вынужден сидеть в зимнем пальто, так как в те дни не топили и в номере было холодно. Да и никак не сумел бы поэт взобраться на подставку от канделябра и повеситься на высоте около 4 метров, ведь Есенин был невысоким – 168 см, а высота подставки – около 1 метра 20 см. И самостоятельно накинуть петлю на шею он не мог. Даже если бы он делал это обеими руками – левой, с порезанными венами, и правой, с рваной раной – ему бы пришлось, как минимум, подпрыгнуть. Более того, кровь из ран поднятых вверх рук непременно попала бы на плечи и осталась и на стене.

Общеизвестно, что у повесившихся все мышцы расслабляются. Но у Есенина правая рука была согнута и таковой осталась в трупном окоченении, что возможно только в том случае, если он был повешен уже после смерти. Среди оказавшихся на месте происшествия одним из первых был уже упоминавшийся художник Сварог, который сделал зарисовки Есенина, лежащего на полу. На них четко видны следы насилия, травмы, явно насильственного характера, и разорванная одежда погибшего. Однако их проигнорировали. Более того – перед тем, как место трагедии было сфотографировано, номер и одежду привели в порядок.

Официальные объяснения причин травм у Есенина неубедительны и надуманы. На фотографии на шее Есенина четко горизонтальная странгуляционная борозда видна только на части шеи, что бывает при удушении жертвы сзади. При повешении полоса горизонтальной быть не может, и она отчетливее в стороне, противоположной узлу петли. Современные судмедэкспертизы пришли к выводу, что покойный в повешенном состоянии пребывал более 12 часов, что означает, что смерть Есенина наступила не утром 28 декабря, как заявлено официально, а 27-го. Кстати, у Светланы Есениной хранится документ на право наследования, в котором датой смерти поэта названо 27 декабря.

На место трагедии прибыл агент угрозыска Ф. Иванов, однако уголовное дело так и не было заведено. Смерть поэта посчитали самоубийством. И одним из самых весомых аргументов стало знаменитое прощальное стихотворение Есенина.

Приверженцы версии самоубийства рассматривают его как убедительное свидетельство упаднического настроя поэта и намерения свести счеты с жизнью. Близкий друг Есенина поэт Анатолий Мариенгоф в своих мемуарах делает вывод: «Есенинская трагедия чрезвычайно проста. Врачи это называли «клиникой». Он и сам в «Черном человеке» сказал откровенно: Осыпает мозги алкоголь. Вот проклятый алкоголь и осыпал мозги, осыпал жизнь».

Еще в 1922 году Сергей Есенин жалуется в письме своему поэтическому «наставнику» Клюеву: «Очень я устал, а последняя моя запойная болезнь совершенно меня сделала издерганным». В Америке, где он находился вместе с Айседорой Дункан, Есенин допивался до эпилептических припадков. Дункан тогда в газете «Геральд Трибьюн» писала в попытке хоть как-то обелить непутевого мужа и объяснить пьяные дебоши с крушением мебели в отелях: «Приступы душевного расстройства, которыми страдает Есенин, происходят не только от алкоголя… а также отравления крови от употребления «запрещенного» американского виски, в чем я имею удостоверение одного знаменитого нью-йоркского врача, который лечил Есенина при подобных припадках в Нью-Йорке…»

Мариенгоф вспоминает, что в последний год жизни Есенин был «человеком не больше одного часа в сутки. От первой, утренней, рюмки уже темнело его сознание. А за первой, как железное правило, шли – вторая, третья, четвертая, пятая…» Некоторые из друзей и близких погибшего поэта сошлись во мнении, что его алкоголизм и послужил главной причиной преждевременного трагического ухода «в ту страну, где тишь и благодать». Правда, периодически Есенин пытался бороться со страшным недугом и ложился в больницу, где самые знаменитые врачи пытались его спасти при помощи всех мыслимых средств и способов, традиционных и новейших. Но, увы, их старания пропали втуне, помочь поэту было невозможно. Сам пациент, отвечая на вопросы при заполнении амбулаторной карты, в графе «Алкоголь» написал: «Много, с 24 лет». Там же безжалостный вердикт лечащего врача: «Delirium tremens. Белая горячка, halluc. (галлюцинации)». Однако многочисленные свидетельства, в том числе акт по вскрытию тела, указывают на то, что в день гибели Есенин пьян не был. В желудке была обнаружена субстанция, лишь слегка пахнувшая вином.

Казалось, к концу 1925 года решение «уйти» стало у Есенина почти маниакальной, навязчивой идеей. Он неоднократно пытался резать вены, заколоть себя ножом, ложился под колеса поезда, пробовал выброситься из окна. В то же время многие люди, тесно общавшиеся с Есениным в тот период, утверждают, что Есенин тогда прилично зарабатывал, имел множество планов, даже подыскивал себе квартиру в Ленинграде для переезда – о каком же настрое на суицид может идти речь?

Быть может, все-таки у кого-то была веская причина «убрать» поэта? Вспомним, что Есенин, с восторгом принявший приход советской власти, постепенно в ней разочаровывается. У поэта во время поездки в начале 1920-х годов по Западной Европе и Америке даже возникла мысль навсегда покинуть СССР. В США он начал писать пьесу в стихах «Страна негодяев», в которой очень хлестко, с сарказмом высмеивал лидеров революции. А по пути из Европы в Америку Есенин написал письмо в Берлин своему приятелю, поэту Кусикову, в котором открыто заявляет о своем категорическом неприятии советской власти: «Сбежал бы хоть в Африку».

Многих исследователей смущает тот факт, что Есенин незадолго до смерти лежал в психиатрической клинике.

Вот что пишет по этому поводу Светлана Есенина: «Сергей Александрович был абсолютно здоров. Это утверждала моя мама, ежедневно носившая ему обеды из дома. Все дело в том, что ему грозил трибунал». А трибунал означал расстрел. Пребывание в клинике, конечно, тяготило поэта, но это был единственный шанс на спасение в тот момент, временная отсрочка. 28 ноября сотрудники ГПУ явились в клинику и потребовали у П. Б. Ганнушкина выдачи опального поэта. Врач отказался, представив чекистам заключение, согласно которому «больной» «по состоянию своего здоровья не может быть допрошен в суде».

За месяц до смерти Есенин писал из психиатрической клиники своему другу Петру Чагину: «…Избавлюсь, улажу, пошлю всех… и, вероятно, махну за границу. Там и мертвые львы красивей, чем наши живые медицинские собаки». Приезд Есенина в Ленинград 24 декабря 1925 года власти могли расценить как шаг, предпринятый для оформления документов на эмиграцию.

Петербургский писатель и литературовед Виктор Кузнецов, являющийся одним из самых известных сторонников версии убийства Есенина (он написал книгу «Тайна гибели Есенина»), утверждает, что Есенин вовсе и не жил в гостинице «Англетер», где было обнаружено его тело. По его мнению, скрывавшийся в Ленинграде из-за опасения ареста поэт, по логике, жил у друзей, а не в гостинице, где его легко могли обнаружить. К тому же нет ни одного документа, подтверждающего, что Есенин жил в «Англетере» в декабре 1925 года. Более того, Кузнецов не без оснований полагает, что поэт стал жертвой заговора, а свидетельства «друзей» и очевидцев – лживы.

Кузнецов считает, что приказ о нейтрализации поэта отдал Троцкий. В качестве исполнителя называется имя революционера-террориста Якова Блюмкина. Об этом же написал и некий отставной майор Виктор Титаренко. По его словам, в молодости, где-то в 1976–1977 году, он встречался в поселке Ургау Хабаровского края с бывшим заключенным ГУЛАГа Николаем Леонтьевым, который говорил, что собственными руками застрелил Есенина и что к выполнению этого деликатного задания его привлек Блюмкин.

Изначально убийство в планы не входило. Предполагалось лишь избить поэта. Поводом послужила якобы любовная история, в которой тот был замешан. По словам Леонтьева, «в Питере в двадцатые годы выступала одна знаменитая певичка, и Троцкий был ее любовником. Однажды ему доложили о том, что молодой Есенин – ее тайный любовник. Это было для «демона революции» буквально громом среди ясного неба. Он был обманут, оскорблен и возмущен. Терпеть такого Троцкий не пожелал и поручил Блюмкину проучить поэта. Как мне объяснил Блюмкин, перед нами стояла весьма необычная задача: «Набить Есенину физиономию и кастрировать. Сделать это очень аккуратно, без общественной огласки». Получив такое указание, мы приступили к его исполнению. За Есениным немедленно было установлено негласное наблюдение. Все держалось в строгом секрете. Никто, кроме нас двоих, не должен был ничего знать. В Питере была гостиница «Англетер», негласно подведомственная ЧК. Сюда мы и спланировали привести тайно Есенина, чтобы осуществить задуманное».

Далее Леонтьев подробно рассказал о том, как они хотели «проучить» любвеобильного поэта и чем это закончилось: «Зимним вечером мы с Блюмкиным пришли в гостиницу. Блюмкин хорошо знал Есенина раньше, поэтому, когда тот приехал в Питер, у Якова был повод обмыть эту встречу. В одном из номеров гостиницы мы втроем хорошо выпили, потом, вроде шутя, перевели разговор на женщин и начали Есенина подначивать, что он, мол, половой гигант, перед ним не устоит ни одна бабенка. Дай, мол, поглядеть на твое мужское достоинство, может, мы его отрежем и повесим в Кунсткамере для потомков. Мы, вроде полушутя, повалили его на кровать, задрали ему рубашку и начали расстегивать брюки. Несмотря на шутливый тон и немалое количество выпитого, Есенин, видно, понял нешуточность нашего намерения и, лежа на кровати, схватил с прикроватной тумбочки медный подсвечник и ударил им по голове ближе стоящего к нему Блюмкина. Тот повалился на пол, а Сергей, полусидя, замахнулся подсвечником на меня. Я знал, что Есенин физически крепкий мужик, частенько участвовавший в драках и умеющий за себя постоять. Оставшись с ним один на один, я испугался, выхватил наган и выстрелил. Он мгновенно замер, потом упал на спину и захрипел, выпустив из рук подсвечник, который, падая, задел лежавшего на полу Блюмкина. Тот вдруг пришел в себя, вскочил на ноги, схватил подсвечник и ударил им Есенина в переносицу. Он хотел в горячке ударить еще раз, но я вырвал у него подсвечник, закричав: «Хватит! Посмотри, что мы наделали!..» Ведь приказа убивать поэта у нас не было, была команда по пьянке затеять драку, намять хорошенько бока и, по возможности, тайно провести кастрацию, о которой, он естественно, опасаясь позора, никому не скажет. Но теперь перед нами лежал труп, и не простого смертного, а скандально знаменитого российского поэта, хорошо известного и за рубежом».

Теперь перед убийцами встал вопрос о том, как им скрыть следы преступления. Леонтьев вспоминал: «Сначала мы растерялись: что делать? В любой момент в номер могли прибежать люди, слышавшие выстрел. Последствия для нас могли быть катастрофическими. Однако Блюмкин быстро сориентировался и принял решение: Есенина закатать в ковер – и на балкон. Если ворвутся чекисты, наша легенда такова: вот наши документы, у нас проходит оперативная встреча. Блюмкин как начальник захотел осмотреть мое табельное оружие. Доставая револьвер из-за пояса, я зацепил курком за ремень и произошел самопроизвольный выстрел в пол. Холодно? На несколько минут открывали балкон, чтобы проветрить комнату.

Вынеся закатанное в ковер тело на балкон, поставив подсвечник на место, заправив постель (кстати, крови на покрывале не было, пуля осталась в теле), мы заПёрли номер и вышли из гостиницы. На улице мы договорились, что Блюмкин едет в ЧК, по спецсвязи вызывает Троцкого, объясняет ему создавшуюся обстановку и согласует наши действия. Я же возвращаюсь в гостиницу и кручусь в фойе поближе к администрации, чтобы быть в курсе всех событий. В случае необходимости попытаюсь изменить ситуацию, если она станет неблагоприятной для нас. Однако все было тихо.

Несколько часов прождал я возвращения Якова. Он вернулся спокойным и деловитым. Мы вышли на свежий воздух, подальше от посторонних ушей.

По словам Блюмкина, Лев Давыдович был ошеломлен случившимся, но потом, подумав, сказал: «А это, наверное, даже к лучшему: нет человека – нет и проблем». И дал указание: инсценировать самоубийство допившегося до ручки поэта Есенина. Для этого пригласить в номер администрацию гостиницы и обязательно понятых, составить акты, протоколы, медицинское заключение, проконтролировать быстрейшее «упакование» тела поэта в цинковый гроб. Мертвого Есенина должно видеть как можно меньше людей. Тело срочно доставить в Москву. Сам же Троцкий на следующий день лично даст информацию в печать о самоубийстве неуравновешенного и психически надломленного поэта. Тем самым будет поставлена точка на попытках какого-либо расследования. В такой ситуации ни одна государственно – следственная структура этим делом заниматься не будет, а частное лицо, попытавшееся на свой страх и риск покопаться в деталях, может получить срок за недоверие к официальному заявлению: это политическая статья, чреватая тяжелыми последствиями».

Блюмкин с Леонтьевым немедленно приступили к выполнению инсценировки «самоубийства»: «Незаметно зайдя в есенинский номер, мы быстренько втащили с балкона труп и размотали ковер. На улице был сильный мороз, и тело, пролежавшее на балконе более четырех часов, сильно замерзло. Впопыхах, закатывая убитого в ковер, мы не подумали о руках, что было большой оплошностью. Одна рука Есенина была согнута в локте и прижата к животу, а у второй локоть был поднят, а кисть прижата к затылку. Как мы не пытались опустить руки, нам это никак не удавалось. Наконец меня осенило: я достал перочинный нож, закатал рубашку на той руке, которая была прижата к поясу, и перерезал локтевые сухожилия, после чего с усилием вытянул руку вдоль туловища. Потом передал нож Якову, который повторил этот прием, а плечевой сустав просто вывернул. Осмотрев комнату, мы не нашли, на чем повесить Есенина: ни на потолке, ни в стенах не было ни одного крюка. Правда, высоко под потолком проходила труба отопления, но достать ее со стула даже при моем достаточно высоком росте было проблематично, а Есенин был низкорослым. Мы порвали полотенце и перевязали локтевые раны, чтобы не запачкать сукровицей рубашку, и застирали место на груди, пропитанное кровью. Соорудив из тумбочки и стула лестницу, подняли тело к трубе и попытались сделать из есенинского ремня подобие петли, чтобы затолкать в нее голову покойника, но из этого ничего не получилось. Талия у поэта была узенькая, и, естественно, ремешок на брюках соответствовал ее размерам. Нам же нужно было завязать один конец на трубе узлом, а на другом сделать узел и петлю: длины ремня не хватало. Не придумав иного варианта, мы просунули ремень под трубу и, выведя конец на другую сторону, застегнули его на пряжку. Получился обыкновенный круг без всяких петель и удавок. Кое-как мы просунули в него голову трупа и развернули ее так, чтобы не было видно следов от подсвечника. Несмотря на то что подсвечник проломил Есенину лоб и переносицу, кровоподтеков почти не было, так как мы сразу выставили тело на мороз. Однако небольшой синяк был очень заметен, именно этим местом мы и постарались прижать голову к трубе. Трубы были раскаленные, и определить визуально неспециалисту, что это – синяк от удара или ожог – было достаточно сложно. Потом мы тихо покинули номер и гостиницу».

Рассказал Леонтьев и о том, как проходила экспертиза тела поэта и расследование обстоятельств его гибели: «Спустя некоторое время мы появились в гостинице уже официально и доложили администратору, что пришли по приглашению поэта Есенина к нему в гости. Естественно, появились любопытные. Далее всем было продемонстрировано висящее тело и объявлено, что поэт, надломленный жизнью, покончил жизнь самоубийством. Я вывел собравшихся из номера и пошел искать понятых. У Блюмкина в ЧК были свои, зависящие от него люди, на совести которых было немало грехов и которые были готовы мать родную продать, только бы остаться в живых. Вот их-то и привлек к следствию Яков. Было составлено два акта о смерти с разными результатами, два протокола обнаружения трупа и два медицинских заключения вскрытия тела. Это Блюмкин импровизировал на ходу. Один из них будет официально объявлен от имени правительства, другой как дезу можно через подставных лиц опубликовать в какой-нибудь оппозиционной газетенке. Она напечатает все это как настоящую правду: мол, странная и страшная история произошла с Есениным. После этого «расследования» газетенку можно сразу прихлопнуть как печатный орган, враждебный пролетарскому государству.

Одна газета действительно напечатала «истинную правду» о смерти Сергея Есенина: поэт перерезал себе вены в ванной петроградской гостиницы «Англетер» и погиб от потери крови, оставив предсмертную прощальную записку. Этой версии некоторые люди больше поверили, чем официальной, может быть, из-за того, что газету власти тут же закрыли.

Подчиненные Якова сделали документы – комар носа не подточит, организовали подписи таких медицинских светил, что у простых смертных не должно было родиться никаких сомнений. Номер, в котором лежал мертвый Есенин, был под круглосуточной охраной. В течение дня, пока готовился гроб и все необходимое, в нем колдовал преданный Блюмкину похоронных дел мастер, убирая с тела поэта следы побоев и ран. Вечером в номер был занесен гроб со всеми атрибутами. Мы уложили в него Есенина, крышку забили, гроб вложили в обитый цинком ящик и вынесли из гостиницы. В утренних газетах было опубликовано правительственное сообщение, что большой русский поэт покончил жизнь самоубийством. Мы с Блюмкиным провожали гроб до Москвы и передали спецкоманде, занимавшейся похоронами государственных и высокопоставленных лиц». Так ли это было на самом деле, доподлинно не известно. Рассказ Леонтьева подтвердить никто не может: самого его уже давно нет в живых, а его личное дело в архивах ФСБ имеет гриф «Секретно».

В своей книге Виктор Кузнецов опубликовал немало интересных документов, среди которых – заключение эксперта Гиляревского. Во-первых, в акте нигде прямо не указывается, что Есенин покончил жизнь самоубийством. Навскидку заключение выглядит вполне корректным и профессиональным: «На основании данных вскрытия следует заключить, что смерть Есенина последовала от асфиксии, произведенной сдавливанием дыхательных путей через повешение. В давление на лбу могло произойти от давления при повешении. Темно "фиолетовый цвет нижних конечностей и точечные на них кровоподтеки указывает на то, что покойный в повешенном состоянии находился продолжительное время. Раны на верхних конечностях могли быть нанесены самим покойным и, как поверхностные, влияние на смерть не имели». Казалось, эксперт не выходит за рамки своей компетентности: есть повешение, есть смерть от асфиксии, а было ли это самоубийством или убийством, решать уже криминалистам. Гиляревский в тех обстоятельствах поступил честно настолько, насколько позволяла ситуация. Он даже сумел в акте сделать указание о том, что об этом деле следует молчать.

Как мы помним, очевидцы вспоминали, что левый глаз поэта вытек, – и то, что он более плоский в закрытом положении, заметно на фотографиях и посмертной маске. У Гиляревского же читаем: «глаза закрыты; зрачки равномерно расширены…». А на снимке правый глаз приоткрыт, закрыт только левый. Гиляревский, наперекор фотофактам, умышленно описывает несоответствующий действительности признак. Очевидно, что эксперт доступным ему способом дает понять, что ему самому пришлось «закрыть глаза» на все очевидные признаки, которые никак не вписывались в приглаженную версию о самоубийстве поэта. Читаем дальше.

Гиляревский зачем-то пишет следующее: «…рот сжат, кончик языка ущемлен между зубами…» При этом на фото, сделанном после того, как поэта вынули из петли, ясно видно, что рот приоткрыт, зубы не сжаты и языка не видно вовсе! Рот остался приоткрытым даже в гробу, так как мышцы после смерти расслабляются и окостеневают, именно поэтому, если у покойника не подвязать челюсть, его закрыть уже не удается. Снова напрашивается вывод, что Гиляревский, будучи человеком чести, умышленно, с риском для себя, вводит в документ нереальные обстоятельства в надежде на то, что невозможно на них не обратить внимания и что когда-нибудь, по прошествии смутных времен, это произойдет. Похоже, о себе самом пишет эксперт, что это он был вынужден «закрыть рот и прикусить язык».

Расследованием загадочного дела о смерти Есенина занимался и бывший старший следователь Эдуард Хлысталов. Следует оценить его мужество, он не побоялся «вынести сор из избы» и первым начать расследовать версию об убийстве Есенина. В своей публикации «Как убили Сергея Есенина» он выносит вердикт – поэт был убит: «Особым вниманием редакторов и издателей пользовались воспоминания друзей, знакомых, очевидцев, в которых те с упоением повествовали о пьяных куражах Есенина, прежних покушениях на самоубийство, об унижении им женщин, о лечении в психиатрических больницах. Упорно и методично формировали в народе убеждение, что он пьяница, дебошир, шизофреник, которому ничего не оставалось, как повеситься. Незадолго до гибели Есенин написал статью «Россияне», которая никогда не публиковалась: «Не было омерзительнее и паскуднее времени в литературной жизни, чем время, в которое мы живем. Тяжелое за эти годы состояние государства в международной схватке за свою независимость случайными обстоятельствами выдвинуло на арену литературы революционных фельдфебелей, которые имеют заслуги перед пролетариатом, но ничуть не перед искусством…» Желая объяснить причину его самоубийства, враги поэта пошли по простейшему пути и стали искать ответ в его собственных стихах, то есть заменили биографию житейскую биографией поэтической, которые далеко не всегда идентичны. Слова о смерти в стихах Есенина были использованы как свидетельские доказательства против него самого».