Сбеги, если сможешь| 4 Глава
Над главой работала команда WSL;
Наш телеграмм https://t.me/wsllover
— Да. Он сразу же предложил сделку после слушания.
— Хм, значит, скоро всё закончится. Ясно, — ответил генеральный прокурор без особого интереса и кивнул, этим дав понять, что разговор фактически окончен. Я же не спешил вставать.
Тогда он, не отрывая взгляда от меня, спросил:
Я сделал короткий вдох и произнес:
Генпрокурор молча уставился на меня, выжидая продолжения.
— Почему? Условия были плохими?
— Именно, — подтвердил я. Сжав челюсти, я заставил себя сохранить бесстрастное выражение лица. — Они хотели убийство третьей степени и пять лет тюрьмы. Естественно, я отказался.
— М-да… Это они погорячились, — протянул он.
— И озвучили это предложение в коридоре. Сразу после предварительного слушания.
Генеральный прокурор нахмурился.
— Он даже не счел нужным зайти к тебе в кабинет?
— Все было сказано в коридоре, — ровным тоном повторил я.
Начальник понимающе кивнул, признавая обоснованность моего недовольства.
— Я собирался предложить убийство второй степени и тридцать лет.
— «Собирался»? — нахмурился он, уловив подвох в настоящем времени.
— Если они не согласятся, придется доводить дело до суда, — спокойно ответил я. — Если родители не научили его, что такое хорошо и что такое плохо, значит, это сделает закон.
Генеральный прокурор моргнул, словно не веря своим ушам.
— Послушай... — начал он, но оборвался на полуслове.
Я воспользовался паузой и продолжил без колебаний:
— Это очевидное преступление, здесь не может быть переговоров. Минимальные условия, которые я готов принять — тридцать лет заключения без права на досрочное освобождение, миллион долларов компенсации семье погибшего и публичные извинения в прессе с признанием вины. И это — самый минимум. Если бы он не был настолько богат, чтобы нанять «Миллер», он бы не вышел из тюрьмы до конца своих дней.
Генпрокурор несколько раз открывал и закрывал рот, не зная, с чего начать.
— Ты... Значит, собираешься выдвигать обвинение?
— Да, — коротко подтвердил я. — Если они не примут моё предложение.
От этого вынужденного уточнения он снова застыв, затем тяжело выдохнул и проговорил:
Слова прозвучали ровно так же, как и у их адвоката, будто они договаривались заранее. Он опустил взгляд, высчитывая последствия, потом добавил, словно отчитывая меня за наивность:
— Но они же совершенно не раскаиваются! — не выдержав, выпалил я.
Он покачал головой, устало отмахнувшись.
— А что тут поделаешь? Разве ты не знаешь, какие эти альфы? И что с того? Если мы будем сажать их в тюрьму каждый раз, когда они совершают преступление, кто за это будет платить? Страна разорится, налоги вырастут, граждане поднимут бунт. Боже, даже представлять страшно!
Он театрально всплеснул руками, а затем, откашлявшись, сменил тон на наставительный:
— Пойми, для таких, как мы с тобой, для бет, существует невидимая черта. Предел, за которым живут они.
— И что же? — не удержался я от язвительной усмешки. — Там, на вершине, они дышат дважды, пока мы делаем один вдох?
На виске генерального прокурора вздулась и запульсировала вена.
— Я сейчас не шучу! — Он сорвался на крик, теряя остатки самообладания. — Я не позволю довести это дело до суда! Немедленно свяжись с адвокатом Дэвиса и договорись на разумных условиях! Твои требования — это не переговоры, это ультиматум, на который никто никогда не пойдет! Закрой это дело сегодня же. Больше я такого самоуправства не потерплю! Откажешься — немедленно заменю тебя другим прокурором. Ты меня понял?!
Я не ответил. Лишь плотнее сжал губы и выдержал его взгляд, не отводя глаз. Этого хватило. Генеральный прокурор сжал кулак, и я увидел, как напряглись и побелели костяшки пальцев — еще мгновение, и он в ярости обрушит его на стол.
Резкий стук в дверь пронзил повисшую в кабинете тишину. Наэлектризованное напряжение лопнуло. Мы с генеральным прокурором одновременно повернули головы.
— Господин генеральный прокурор, прошу прощения, что прерываю. К вам посетитель…
— Кто? — рявкнул прокурор, не успев погасить вспышку ярости.
Помощник вздрогнул от резкого тона и ответил, запинаясь:
Лицо генерального прокурора на миг утратило всякое выражение, и он бросил вопрошающий взгляд в мою сторону. Я едва заметно качнул головой, давая понять, что ее визит не имеет ко мне никакого отношения. Он издал глухой стон и уже севшим усталым голосом произнес:
Помощник отступил, и в кабинет шагнула полная женщина средних лет, утопающая в своем горе. Тусклая кожа, потухший взгляд, мертвенно-бледное лицо — казалось, весь мир рухнул, оставив ее одну посреди обломков.
— Господин генеральный прокурор… господин прокурор…
Ее взгляд скользнул сначала по генеральному прокурору, потом по мне. Она шагнула вперед, и ее слегка качнуло. Мы с начальником рефлекторно поднялись со своих мест. Я напрягся, готовый в любой миг подхватить ее, если она начнет падать, но женщина, к счастью, устояла на ногах и медленно дошла до стола.
— Присаживайтесь, — предложил прокурор.
— Простите за беспокойство. Я не отниму у вас много времени, — ее голос, такой же хрупкий и нетвердый, как походка, звучал едва слышно. — Я хотела узнать, как продвигается дело... Я слышала, что в таких случаях часто идут на сделку с преступником. И что тогда ему могут смягчить приговор или даже дать условный срок... Вы же знаете, это такая... влиятельная семья. Я просто хотела узнать, чего можно ждать.
Она говорила так, словно сама была подсудимой, с нервной дрожью ожидая приговора. Хотя карать должны были не ее. Да и может ли быть наказание страшнее, чем пережить собственного ребенка?
Генеральный прокурор откашлялся, отвел глаза и заговорил с той фальшивой бодростью, которую приберегают для самых неприятных разговоров:
— Ну что вы, конечно, мы будем действовать по всей строгости закона. Сделаем всё, что в наших силах.
Он так и не посмотрел на нее. Женщина растерянно переводила взгляд с его профиля на мое лицо. Я молчал, не сводя с начальника тяжелого взгляда. Сглотнув, она продолжила тихим срывающимся голосом:
— Надеюсь… это дело не спустят на тормозах? Он… он ведь понесет наказание?
Глаза женщины наполнились слезами.
— Мой мальчик был таким хорошим... А все газеты и телеканалы поливают его грязью. Он не был таким, он никогда не принимал наркотики, никого в жизни не обманул. А этот человек... он убил моего сына, и как он может так...
Ее голос сорвался, и она беззвучно зарыдала, закрыв лицо руками. Сквозь рыдания донесся задавленный шепот:
— Они называют моего мальчика… шлюхой. Господи, как такое возможно?