Ливень (Новелла) 88 глава
Звук кашля разнёсся по теплице. Лайл, наблюдавший за Хэ Джином со стороны, не выдержал — молча накинул ещё одно одеяло ему на плечи.
Сидеть взаперти в комнате сводило с ума. Есть по расписанию три раза в день — было ещё хуже. Не вынеся больше рутины, Хэ Джин сам предложил сходить в теплицу. Как и следовало ожидать, Лайл пошёл следом.
Но стоило им выйти из тёплой комнаты, как першение в горле переросло в мучительный кашель. Тогда-то Хэ Джин и понял: его тело больше не принадлежит ему.
Это осознание словно загнало Лайла в немую ярость — взгляд стал напряжённым, в нём мелькало желание сорваться. Но вместо этого он заботливо принёс чай и принес столько одеял, сколько нужно, чтобы они могли остаться в теплице подольше.
Он уже не раз предлагал вернуться обратно, но Хэ Джин не мог усидеть на месте. Хоть он и поклялся себе больше не доводить себя до такого состояния, снова незаметно переступил черту.
— Хэ Джин, давай вернёмся в комнату. Потом...
На эти слова сердце Хэ Джина отозвалось странной досадой. Он недовольно поджал губы.
Ведь он больше никогда не сможет ходить так же свободно, как раньше. Кашель, начавшийся с безобидного першения, теперь будет возвращаться каждую зиму. Он сам виноват — не берег себя, глушил боль, игнорировал сигналы. Но вдруг… а точно ли это только его вина?
— Я попросил добавить в чай много мёда. Ещё немного тепла — и пойдём.
Лайл протянул чашку с тёплым чаем. Голос его был мягким. Температура — идеальна для Хэ Джина, который не переносил слишком горячее. И сорт — тот, что он иногда пил.
Забота, с которой был приготовлен этот чай, тяжело легла на плечи. Чай уже остыл, но в руках он всё ещё казался обжигающим.
Дыхание Хэ Джина участилось. Он ненавидел это ощущение — как будто в горле щекотка, которую нельзя почесать. Всё, даже мелочи, Лайл запоминал. Заботился. Предугадывал. Это было слишком.
Тело, не слушающееся, тяжёлое, ломкое — как будто всё внутри ныло.
И вдруг стало ясно, отчего его душит.
— Хэ Джин, тебе тяжело дышать? Ты…
Стоило дыханию сбиться хоть чуть-чуть — Лайл сразу замечал. Хэ Джин резко взглянул в его сторону — в глаза, полные тревоги.
Сердце кипело. Внутри всё словно трещало по швам. Как он дошёл до такого состояния? Как позволил себе стать таким беспомощным?
Ответ был перед ним. Глаза — напряжённые, испуганные — следили за каждым его вдохом, как будто кашель был катастрофой.
Как тогда, когда его жизнь в один момент обрушилась, чувства Хэ Джина сорвались с цепи.
Он с силой бросил чашку на пол. Её тяжесть, её тепло — всё стало невыносимым.
Скинул с себя одеяло. Резко, с раздражением. Но и это не принесло облегчения.
Лайл мог бы счесть его поведение истеричным. Но он лишь молча достал ещё одно одеяло, аккуратно расправляя его. Говорить, что «всё нормально», когда это не так, — было издевательством.
— …Злиться — это нормально. Просто согрейся, пока злишься.
И тут Хэ Джин понял: он действительно злится.
Он встал. Ноги дрожали, но он всё же поднялся. Руки Лайла, готовые снова укрыть его, замерли в воздухе.
Жар внутри вспыхнул сильнее, потому что убежать он не мог — гипс сдерживал любую попытку.
И всё, что он не мог выразить — обрушилось на Лайла. На того, кто повторял, что «всё хорошо». На того, кто держался так, будто готов нести всё, что касается Хэ Джина.
— Ты перегружаешь ноги. Нужно беречься.
Слова, наполненные болью и нежностью, ранили сильнее любого упрёка. И Хэ Джин уже сам не знал, от чего злится сильнее всего.
На Лайла, что причинил боль, что поставил на нём метку без согласия?
Или на Лайла, что позволил причинить ему боль снова?
Последняя капля. Вспомнилось, как Даниэль ворвался в этот дом, который Хэ Джин подсознательно начал считать своим. Вспомнилось, как его оскорбили. Тогда золотистые волосы Даниэля и волосы Лайла слились в один образ.
Он позволил себе поверить. Поверить, что всё изменилось. Что даже этот особняк может стать местом покоя. Он поддался. Он позволил себе почувствовать тепло.
Он снова стал сиротой. У него были родители — светлые, добрые, любимые. Теперь их нет. А те, кто называли себя его семьёй, пришли и… с равнодушием отняли всё.
Он позже узнал, что Лайл тут ни при чём. Но имело ли это значение?
— Почему ты… не позволил мне тебя ненавидеть?
— Тебе стоило оставить мне это. Только это!
Гораздо легче было глотать обиду, когда ясно, на кого она направлена. Если бы Лайл остался тем равнодушным человеком, всё было бы проще. Тогда бы не пришлось путаться в чувствах, искать, куда деть боль.
— Почему ты просто не оставишь меня в покое…
Всё расплывалось. Даже зелень теплицы и золотистые волосы Лайла — как будто кто-то смазал краски.
Но Хэ Джин всё равно чувствовал, что Лайл рядом. Даже сквозь мутную пелену — он оставался.
Как то тепло, которое всегда исходило от него.
Лайл подошёл и снова накинул одеяло. Холод отступил. А голос, произносящий это «прости», был тем же самым, что когда-то пообещал звать Хэ Джина по имени правильно.
Глаза наполнились слезами — теми, которые он так долго сдерживал.
— Всё в порядке. Можешь продолжать ругаться.
Лайл, будто почувствовав, что одеяло недостаточно, обнял его. Щёку он опустил на плечо Хэ Джина — так привычно, так по-домашнему, что от этого становилось только хуже.
И долго, очень долго, Хэ Джин просто плакал. В этой теплице, похожей на лес. Плакал обо всём, что носил в себе годами.
Но Хэ Джин не мог перестать пить.
Секретарь с опаской наблюдал за Лайлом, заметив едва уловимую улыбку на его лице. Он не стал спрашивать, произошло ли что-то хорошее. Всё в этой картине было тревожным — особенно взгляд Лайла, будто прожигающий бумаги, что он держал в руках.
Он знал — Лайла буквально заставили сегодня уйти на работу. Хэ Джин настоял: «оставь меня».
Может, босс и правда сошёл с ума.
Озадаченный ответ секретаря вызвал у Лайла слабую усмешку. Казалось, уголки его глаз вот-вот дрогнут от весёлой искры — или это был просто обман света.
Злость лучше равнодушия. Лайл знал это слишком хорошо. Он помнил, каково — наблюдать за безразличием. Как не видеть вообще никакой реакции. Как больно надеяться.
Значит, Хэ Джин снова начал чувствовать. Снова начал замечать, что его окружает.
Чтобы ненавидеть, нужно усилие. А раньше Хэ Джин будто был прозрачным — принимал заботу, еду, лекарства — никак не реагируя.
Все старания Лайла — приготовить, уследить, запомнить — не прошли даром. Пусть большинство персонала похудело от его контроля, но это было неважно.
— …Было бы неплохо, если бы он разозлился ещё сильнее.
Секретарь только нахмурился. И не мог избавиться от ощущения, что его начальник в последние дни окончательно тронулся.
Прошло уже несколько дней, а Хэ Джин всё ещё лежал, свернувшись в постели, и не мог перестать думать.
К счастью, Лайл теперь ходил на работу. Хэ Джин буквально выгнал его. И теперь в доме снова было немного тишины. Только сообщения от Лайла приходили в любое время.
И чем больше он на него злился, тем мягче становилась забота Лайла. Это сбивало с толку.
Только разозлившись по-настоящему, Хэ Джин понял — в этой злости что-то было не так.
По сути… он ведь накричал на Лайла за то, что тот был слишком добр?
Мысль показалась абсурдной. И каждый раз, как он к ней возвращался — его накрывала волна стыда. Врач, впрочем, был доволен. Сказал: «Выражать эмоции — это хорошо». Но Хэ Джину было не по себе. Словно он раскрыл чувства, о которых сам не догадывался.
Особняк теперь дышал теплом. В каждом уголке. И это тепло — для него.
Он только-только выбрался из сырости одиночества — и не знал, как теперь жить в этом новом мире.
Сама мысль, что Лайл, с его безрассудной привязанностью, всё это время гнался за ним — пугала.