Отвали (Новелла) | Глава 18
Над главой работала команда WSL;
Наш телеграмм https://t.me/wsllover
Снова повисла тишина. Но на этот раз она была совершенно другой — густой, напряжённой, почти физически звенящей в ушах. Только сейчас я в полной мере ощутил, как отчаянно колотится моё сердце — удар за ударом, прямо в горло. Нерешительно, боясь встретить осуждение или отвращение, я поднял глаза. Взгляд Люсьена — пристальный, нечитаемый — встретил меня по ту сторону стола с пиццей.
Может, он решил, что просто ослышался?
Я открыл было рот, чтобы повторить, но слова застряли где-то в пересохшем горле. Вместо этого я лишь судорожно хватал ртом воздух.
Люсьен нарушил молчание первым:
Такая обескураживающе будничная реакция… Я ошалело уставился на него. Люсьен же с абсолютно невозмутимым видом уточнил, словно речь шла о какой-то малозначительной мелочи:
— А что? В этом есть какая-то проблема?
Я смотрел на него во все глаза, не в силах даже моргнуть.
Он что, серьёзно не знает значения слова «гей»?
— Люсьен, «гей» — это обычно означает, когда… — начал я, подбирая слова для объяснения.
— Знаю, — мгновенно перебил он и тут же склонил голову набок, с любопытством глядя на меня. — Это когда нравятся люди своего же пола, верно?
Я снова потерял дар речи. Он всё прекрасно понимал. Но тогда… что, чёрт возьми, означает эта его реакция?!
— Это… это не странно? — с огромным трудом выдавил я наконец, и голос, предательски охрипнув, задрожал. — Ведь это же естественно — любить противоположный пол, тем более я же бета… А мне нравятся мужчины. Это… это правда не странно? Скажи, правда?
Люсьен задумчиво склонил голову в другую сторону, словно прикидывая что-то в уме, потом снова перевёл взгляд на меня и спокойно произнёс:
— Да нет. Совсем не кажется странным.
— …Ха, — только и вырвался у меня какой-то сдавленный, неверящий вздох.
Неужели мой самый первый в жизни, такой выстраданный каминг-аут закончится именно так — полным принятием? Просто невероятно.
Да что это вообще такое происходит?! Я был до такой степени ошеломлён его невозмутимостью, что действительно не мог вымолвить ни слова.
Люсьен же невозмутимо продолжал:
— Ты ведь просто любишь человека, верно? А то, что он оказался твоего же пола — это просто так совпало. Почему это вообще должно быть проблемой? — Он говорил это с такой обезоруживающей, абсолютной искренностью. Пожалуй, я впервые видел на его лице такое непривычно серьёзное вдумчивое выражение.
У меня не нашлось ни единого слова в ответ. Дыхание разом перехватило, и я невольно прижал ладонь ко рту, чувствуя, как мелко-мелко дрожат кончики пальцев.
— Ха… ха-ха… — Нервный смешок вырвался сам собой. Какая чудовищная нелепость… и какое немыслимое облегчение! Я так долго это таил, так боялся… а всё оказалось настолько… просто? Невероятно. И услышать такое — от кого? От Люсьена Херста! Я не выдержа, закрыл лицо ладонями и согнулся пополам, плечи мелко дрожали.
— Прости… — донёсся мой совершенно неузнаваемый приглушённый голос. Люсьен молчал.
Но я… я больше не могу продолжать его так обманывать. Нужно. Нужно взять на себя ответственность за эту свою бесконечную ложь.
Собрав остатки духа, все еще пряча лицо в ладонях, я заговорил — голос был глухим, слова давались с огромным трудом, и я живо представлял себе его недоумевающее растерянное лицо:
— Я… я тебе солгал. С самого начала. Дело было вовсе не в том, что ты мне как-то особенно нравился… или что я горел желанием стать твоим другом.
Ответа не последовало. Я так и не осмелился поднять голову, выпаливая это запоздалое уродливое признание в сложенные ладони:
— Нашей команде по гребле отчаянно не хватало людей, а я никак не мог никого найти. И тогда… тогда я подумал о тебе. Ты ведь доминантный альфа, верно? Я и решил, что ты априори во всём должен быть хорош. А раз ты числишься всего лишь запасным, то и не так уж важно, если не будешь особо блистать на тренировках. Вот так… вот так эгоистично и подло я тогда подумал. Прости меня… за то, что я тебе солгал, что так обманул тебя.
В голове эхом отозвались слова того секретаря: «Лгут, причиняют боль другим и не чувствуют никакой вины. У них нет эмоций».
Он тогда назвал Люсьена социопатом.
Но разве я сам не поступил точно так же? Разве не я сам бесился и раздражался, когда Люсьен ходил за мной по пятам? Разве не я обманом, ради собственной мелкой выгоды, затащил его в команду?
Чувство вины и отвращение к себе сдавили горло, мешая дышать.
Теперь мне абсолютно ясно, почему Люсьен так отчаянно ко мне привязался, почему так судорожно искал моего общества… Вероятно, это было первое настоящее проявление внимания и человеческого тепла, которое он получил за всю свою жизнь». А я? Что сделал я?..
Я почувствовал, как защипало в глазах. И тут заговорил Люсьен:
— Но… то, что мы друзья, — это ведь правда? Верно? У тебя ведь есть только я? — снова, как заведенный, повторил он свою странную идею.
Точно так же, как и у меня. Мне показалось, я не просто услышал, а увидел его невысказанное отчаяние, потому что, когда медленно, с замиранием сердца поднял голову, всё это было отчётливо написано у него на лице.
И тут же вспомнились его слова той страшной ночью после «посвящения», когда он, едва живой от холода, с мертвенно-посиневшим лицом, отчаянно твердил мне:
«Эти ублюдки… они твердили, что я тебе не друг! А я сказал им, что это неправда! Сказал, что твой единственный, самый настоящий друг — это я! Что эти псы просто ошибаются! Видишь?! Я ведь оказался прав! Ты пришёл, чтобы спасти меня, потому что ты — мой друг! Потому что у нас есть только мы друг у друга, и больше никого! Верно же? Твой единственный друг — это я, да? У тебя ведь есть только я, так?!»
Я на мгновение застыл, не в силах отвести от него взгляда. Сейчас. Именно сейчас нужно было сказать то, на что у меня тогда не хватило духу. Нельзя упустить этот шанс, нельзя снова солгать ему — пусть даже из жалости.
Собрав всю свою волю в кулак, я с огромным трудом заставил себя произнести:
— Это не так, Люсьен. У меня много друзей.
Лицо Люсьена, до этого момента напряжённо-ожидающее, мгновенно побледнело, кожа приобрела неживой оттенок. Меня пронзил страх, но, подавив его усилием воли, я постарался говорить как можно ровнее и спокойнее:
— Но это не значит, что ты мне не друг. Ты мой друг, и ребята из «Лилит» — тоже мои друзья. То есть ты — один из моих друзей. Понимаешь, что я имею в виду? — Я сделал глубокий вдох и добавил: — Да, поначалу я подошёл к тебе с нечистыми намерениями. Но теперь я правда считаю тебя другом. Поэтому я и рассказал тебе свою тайну…
Выражение лица Люсьена оставалось непроницаемым. Он сидел абсолютно неподвижно. Чувствуя, что нужно использовать последний, самый веский довод, я произнёс, глядя ему прямо в глаза:
— Ты — единственный человек, которому я признался в том, что я гей.
При этих словах по застывшему лицу Люсьена прошла дрожь. Словно первый тонкий луч весеннего солнца коснулся скованного льдом озера, и по его поверхности побежала первая трещинка — на его лице промелькнуло какое-то новое, еще не понятное мне изменение.
Увидев это, я добавил, уже увереннее и чётче:
— Я ведь и родителям своим не говорил. Никто на свете не знает, что я гей. Знаешь только ты. И я сегодня впервые в жизни сказал это — именно тебе.
С каждым моим словом лицо Люсьена неуловимо светлело. Уголки его губ медленно поползли вверх, на мертвенно-бледных до этого щеках проступил едва заметный нежный румянец. Я ощутил, как волна облегчения смывает остатки напряжения. Обретя наконец самообладание, я тепло улыбнулся и спросил:
— Так что это наш с тобой секрет, договорились? Никому ни слова. Понял? — Я произнёс это тем самым доверительно-заговорщицким тоном, каким обычно разговаривал с Эллиотом.
Люсьен тут же энергично закивал, глаза его сияли:
— Конечно! Это будет наша общая тайна!
— Да, именно так, — подтвердил я, сознательно делая ударение на этих словах. — Тайна, которую будем знать только мы двое.
Эллиот в подобных случаях обычно сиял от переполняющей его детской радости и прижимал ладошки к губам, чтобы не рассмеяться. Сейчас я видел очень похожее выражение на лице Люсьена и не смог сдержать ответной тёплой улыбки.
Хорошо… Ему действительно можно верить. Откуда-то из глубины души поднялась тёплая волна уверенности, хотя, если честно, никаких объективных оснований для неё не было. Люсьен никогда меня не предаст. Он не нарушит данное обещание.
Это… это и есть настоящее доказательство нашей дружбы.
Атмосфера в палате ощутимо потеплела, напряжение окончательно спало, и я смог продолжить разговор уже совсем другим, лёгким и даже шутливым тоном:
— Слушай, а как ты вообще умудрился пересечься с этими типами из «Лилит»? — спросил я, машинально беря в руки последний оставшийся кусок пиццы.
Люсьен мгновенно помрачнел, нахмурился и недовольно проворчал:
— Да просто столкнулся с ними на улице, совершенно случайно, а они тут же на меня наехали. Сказали, что из-за меня тебе одни проблемы. И чтобы я перестал за тобой таскаться, как привязанный.
Я замер с куском пиццы на полпути ко рту.
Хотя тогда, в тот момент, я действительно так думал, сейчас меня накрыла такая острая волна сожаления, что стало трудно дышать.
Если бы я только не наговорил тогда лишнего Оливеру… всё ведь могло бы сложиться совсем иначе? По крайней мере, они бы точно не стали так целенаправленно и жестоко издеваться над Люсьеном, пытаясь спровоцировать его? Может, они бы вообще не стали его задевать? Просто прошли бы мимо, и всё?