«Парк культуры. Культура и насилие в Москве сегодня» Михаил Ямпольский

Об авторе и книге

Михаил Бениаминович Ямпольский — советский, российский и американский историк и теоретик искусства и культуры, философ, киновед и филолог. Кандидат педагогических наук, доктор искусствоведения, профессор. С 1991 года живёт и работает в США. Из-за удалённости оптики его видение Москвы сегодняшней (или почти сегодняшней — речь в книге идёт о 2016-2018 годах) удивительно прозрачное, будто бы весь город и его культурная жизнь находятся в лаборатории под стеклом.

(...) именно для этой книги удаленность точки зрения имеет свои преимущества. Меня интересовало особое культурное формирование, которое я называю парком культуры. Это пронизанное активностью культурной индустрии пространство городской среды, в котором происходит интегрирование искусства и досуга в рамках единого стиля жизни.

Книга больше похожа на огромную колонку где-нибудь в Афише.Daily или Правилах Жизни — читается легко, даёт отличное понимание происходящего стороннему человеку (коих здесь — все, кроме жителей столицы) и выглядит как жизнеописание среднего класса Москвы.

Почему Москва? В Москве произошло своего рода «обуржуазивание» культуры, ее отход от идеологии, политики и радикализма. Этот процесс принципиально важен для складывания парка культуры как определенной зоны, где искусство входит в общий комплекс с поведением и стилем жизни. Я называю этот процесс тотальной эстетизацией и деполитизацией.

Удивительная вещь — после прочтения я обнаружила себя тем самым средним культурным классом, к которому никогда себя не причисляла. Может быть, поле прочтения и вы себя в нём с сюрпризом обнаружите.

Нужно дать разъяснение по термину, вынесенному в название книги. «Парк культуры» — широкий культурный феномен, образ жизни, пронизанный искусством и явлениями различного формата. В парк культуры встроены и реконструкция московских улиц, и суд над Кириллом Серебренниковым, и успех «Памяти памяти» Марии Степановой, и многое другое. Одновременно с этим, парк культуры сосуществует со всепоглощающим насилием и силовым произволом, который и формирует культурную повестку и трансформирует отношение среднего класса к не связанным с насилием явлениям. Ямпольский пытается при помощи философской антропологии описать московский быт, где всё это уживается.

Я все больше приходил к мысли, что в России нет политики в веберовском смысле, а легитимное насилие все больше размывается и становится почти неотличимым от криминального насилия. Именно это ощущение и обратило моё внимание на культуру - эту деполитизирующую силу, отменяющую в своем лоне все полярности и дифференциации и все более обращающуюся к меланхолии по прошлому и погружению в туманность под названием «Память».

Приведу несколько любопытных идей из книги, которые, может, и не были главными, но точно запомнятся мне.

Запомнившиеся идеи

Новый средний класс и парк культуры как его набор отличительных признаков

В парке культуры художественный стиль — часть принадлежности к определенному социальному классу. Такими же по значимости, как и посещение ГЭС-2 будут латте в кофейне, бежевый тренч, прогулки по Патрикам и что-то еще, сильно не похожее на искусство в привычном понимании вещей. Считайте, что это облако действий, которое формирует систему свой-чужой. Туда входят «правильные» фильмы, книги, выставки и вкусы.

(...)Бурдье привлек внимание к резкому несовпадению стилей питания внутри однородных по доходам категорий.

Принципиальным водоразделом тут он провозгласил оппозицию вкуса к роскоши (или свободе) и вкуса необходимости: «..первый типичен для индивидов, которые являются продуктами материальных условий существования, определяемых дистанцией по отношению к необходимости, привилегиями, которые дает обладание капиталом; вторые выражают в самом своем поведении небходимость, породившую их»!. Так простонародный вкус можно объяснить желанием наиболее экономным способом получать максимум калорий. Но в каком-то смысле эта подчиненность необходимости вообще лежит вне горизонта вкуса.

Бурдье замечает: «Типично буржуазная идея вкуса, поскольку она предполагает абсолютную свободу выбора, настолько тесно связана с идеей свободы, что трудно постичь сам парадокс вкуса необходимости»". Отсюда частая реакция по поводу стиля жизни низших слоев - они, мол, вообще не имеют вкуса, вообще не умеют жить.

Эта установленная Бурдье связь вкуса с проблематикой свободы и необходимости мне кажется важной. Именно она помогает понять, почему культурный слой, приверженный парку культуры, с таким негодованием воспринял исчезновение импортных сыров и их замену отечественными суррогатами. Речь тут буквально шла об ограничении свободы и насильственном возвращении в мир необходимости, связанный в сознании нового среднего класса с советским образом жизни. Но здесь намечается (как это ни смешно) и очевидная связь любви к импортным сырам с определенным типом либеральной демократии и резкой реакцией на фальсификацию выборов. Выбор и выборы тут буквально вписываются в стиль жизни. С такой точки зрения нетрудно понять, как искусство — это воплощение антинеобходимости и свободы — может быть интегрировано в общее пространство с едой.

Поскольку парк культуры неразрывно связан со свободой выбора, в том числе своего lifestyle из призрачного перечня, нередко феномены, входящие в парк культуры вступают в конфликт с государственной идеологией и «традиционными» ценностями (что бы, простигоспади, под этим не имелось ввиду). Заметно это на конфликтах, которые были вокруг фильма «Матильда» Учителя и балета Серебрянникова «Нуреев».

Балет Серебряникова должен быть отмечен посещением Дмитрия Пескова, так как входит в общий набор с часами и яхтой (имеются ввиду определённые марки и ценники на атрибуты Песковской элитно-интеллигентной жизни). Но и престижная значимость этого балета резко возрастает от того, что владелец таких дорогих часов, причастный к власти, посетил его премьеру. Между балетом и людьми типа Пескова устанавливается важный символический обмен, повышающий культурный капитал и того и другого.

Поскольку парк культуры все больше обслуживает престижные ценности и раздает маркеры культурного капитала, он становится непригодным для трансляции идеологии. Там, где располагается царство престижа, исключаются идеолотические продукты, стойко ассоциирующиеся с «совком». К тому же власть не имеет настоящей идеологии и вместо нее пытается насаждать квасной патриотизм, в основном в виде фильмов о непобедимых русских богатырях, не имеющих ни малейших шансов проникнуть в парк культуры. Самое заметное пространство парку культуры сегодня отведено в Москве — месте обитания правящей бюрократии и сосредоточения денег. Петербург, как и другие крупные города, остается периферией, именно поэтому тут еще сохранились обломки идеологических проектов, (…) существует нищая артистическая богема, которая пытается самостоятельно легитимизировать собственную художественную продукцию. Но такого рода островки старой неофициальной и идеологической культуры совершенно маргинальны и обречены на постепенное исчезновение.

Серебренников оказался такой значимой фигурой прежде всего в силу своего особого положения в области life style. Его успех в Европе, использование обнаженного тела в спектаклях, подчеркнутая стилевая независимость - вот факторы, придавшие его работам такое большое значение. «Нуреев» - это балет о стиле жизни, отличающемся от «нормативного», — об эмиграции, гомосексуализме; «Матильда» по большому счету - тоже. Николай II тут совершенно не политическая фигура, но именно фигура определенной жизненной стилистики и гламура. Можно, в конце концов, считать, что и вторжение церкви в область культуры прежде всего направлено против определенного life style, символизируемого Серебренниковым и Песковым.

Православные и КПРФ выступают единым фронтом против буржуазного стиля. Их антибуржуазность окрашивается в тона борьбы «безкультурья» и «мракобесия» с культурой, хотя в действительности речь идет об атаке на парк культуры. Здесь нет и грана идеологической контроверзы, которая сопровождала высказывания Солженицына или сатиры Войновича, но есть сильный элемент неосознанного классового инстинкта. Поскольку ареной сражений оказывается стиль жизни, погромы и аресты выглядят тут совершенно неуместными. Тем более интересно и важно понять, почему комфорт парка культуры сопровождается актами насилия. И это насилие не является спонтанным проявлением классового чувства - оно явно подогревается и стимулируется теми же самыми людьми, кто катается на яхтах, носит сверхдорогие часы и ходит на премьеру «Нуреева»; классовое чувство - это только та почва, которая позволяет насилию проявить себя.

Насилие, применительно к парку культуры вызвано формой классовой ненависти

Для меня было потрясением, что при открытии парка Зарядье, туда набежало множество людей, которые выкопали редкие растения, разнесли зелёные насаждения и совершили гигантский акт вандализма по отношению к новооткрывшемуся парку. Это противостояние приверженцев «традиционной культуры» с образом мышления советского человека и «парка культуры», формирующегося сегодня.

(В традиционной модели) культура была локализована в рамках опрелелённых институций и отведённых под них пространств. Поскольку искусство было проводником идеологии, а идеология предназначалась для всех без исключения, культурные сооружения должны были покрыть весь город от центра до окраин. Кинотеатры и библиотеки с известной долей равномерности возводились как в центре, так и в спальных районах. Это отражало демократический характер культуры.

Центры городов не превращались в специальные зоны с повышенным культурным насыщением. Культура, как и идеология, была равномерно распределена в пространстве. В центре находились лишь самые важные учреждения типа музеев, концертных залов, центральных библиотек, которые по понятной причине невозможно было воспроизводить в каждом микро-районе.

Появление парка культуры ознаменовало процесс интенсивной эстетизации среды обитания и образа жизни. Районные библиотеки и кинотеатры стали исчезать, что и понятно.

Культура, отделившись от идеологии, перестала быть предназначенной пролетариям, люмпенам и вообще бедным слоям населения. Она постепенно превратилась в престижный товар, который стал смещаться к центру города, а именно туда, где лили состоятельные, «культурные» люди, ее отныне главные потребители.

При Собянине образ культурного пространства в центре Москвы стал трансформироваться. Теперь это бесконечные культурные зоны, перетекающие одна в другую, где всё строится по принципу театра: можно себя показать и людей посмотреть. Это не просто улицы и скверы. Это пространства для «элегантной жизни» по Бальзаку.

Элегантная жизнь понятна не всем. Нужен определённый уровень внутренней культуры, вкуса и образования, чтобы понять эстетическую ценность объектов, их неутилитарность. Представителям стереотипных окраин такой подход не понятен, а среда, созданная для созерцания враждебна — именно поэтому для них норма — выкопать краснокнижные растения в Зарядье и пересадить их к себе на грядки в Подмосковье.

Город чтобы любоваться — защитная оболочка вокруг горожанина

Есть разрушение и деконструкция — разобраться в них трудно, но это культурно разные феномены. История с парком Зарядье именно про разрушение — пришли люди, разрушили чтобы почувствовать свой контроль над пространством и сделать объекты утилитарными. Деконструкция — про пересборку. Города, например.

Ямпольский пишет про градостроительную трансформацию Москвы и раскрывает подход Зиммеля о горожанах и их восприятии городской жизни. В то же время, обилие стимулов в городской среде не только развивает горожанина (как пишет Зиммель), но и перегружает его нервную систему, делая одинаково невосприимчивым к любым элементам городского пространства. На помощь в решении этих проблем приходят фантасмагории и эстетика.

Собянин использовал их, чтобы сформировать визуально благоприятный город, создающий иллюзию безопасного пространства. Не важно, что за его границами, важно, что внутри всё чистенько, красиво и приятно взгляду.

В эстетике все устроено так, как если бы форма намекала на смысл, целесообразность отсылала к цели, но смысл этот и эта цель никогда не достигались.

Зато эстетическое обладает огромным потенциалом для производства гармонического, элегантного и вообще любой формы бессодержательной фантасмагории. (...) Я считаю его основой современного парка культуры еще и потому, что когда все сводится к чистой игре с формой, производящей удовольствие, начинает стираться различие между всеми компонентами этого парка. Велосипед, музей и сталинская девушка с веслом на берегу пруда, утратившая всякое историческое значение, становятся явлениями совершенно одного толка. Происходит проецирование некоего эстетического единообразия на вещи, утратившие субстанциональность, - цель, смысл, значение исторического документа.

Коллективная память «собирает» мир в единое целое, создаёт сообщество, которое разделяет общие нравственные принципы и общие аффекты.

Благодаря обращению к коллективной памяти москвичей среднего класса ренессанс переживают псевдоисторические интерьеры, исторические фасады и памятники. Правда, истинно благородного за этим мало: созерцание исторических памятников и событий стало больше похоже на сглаживание острых углов.

Сфера воспоминаний стала отделяться от истории и вошла в горизонт так называемой коллективной памяти. Социальная или коллективная память отсылает к совокупности людей, объединенных общими воспоминаниями, которым вовсе нет нужды быть укорененными в личном опыте. Постепенно эта коллективная память настолько отделяется от индивидов, что превращается в некий коллективный ритуал, который одна из ведущих теоретиков этого явления Алейда Ассман назвала «публичной мемориальной культурой. Появление этого повсеместно распространённого явления по-своему отчуждает тот травматический опыт, который лежит в основе деперсонализации индивидуальной памяти: «Подобная публичная мемориальная культура формируется обычно спустя пятнадцать-тридцать лет после событий травматического или постыдного характера». В мемориалах травма исчезает в «благородных» ритуалах сублимации, я бы сказал — «эстетизации». В этом смысле появление мемориальных пространств похоже на окультуривание, характеризующее парк культуры. Только объектом этого окультуривания становится прошлое. Отдавая память жертвам чудовищных преступлений против человечности, мемориальность осваивает ужасы в режиме «благородных чувств» и ритуальной меланхолии.

Коллективная память освобождает сознание от личных травмирующих событий прошлого и подменяет её набором комфортных и не затрагивающих эмоции образов, которые множатся в сообществе и укрепляют коллективную память.

Ямпольский классно раскрывает тему коллективной памяти, комментируя книгу Марии Степановой «Памяти памяти». Это знаковое произведение 2017 года, в котором поднимается вопрос сохранения памяти о своих родных, которые потеряются на фоне большой истории, потому что в их жизни не было ничего исторического — войн, репрессий и т.д.

Общество имеет дело со следами чужой памяти, оторванными от опыта.

А еще там есть мысль, что фотографий для фиксации истории недостаточно, потому что их стало безумно много и фото создают иллюзию того, что прошлое протоколируется, хотя на самом деле они редко отображаю истинную суть прошедших вещей. Это приводит к тому, что мы уже не помним своего прошлого — дай бог «припоминаем», а то и вообще — сохраняем лишь образ, соотносящийся с картинкой на бумаге. В конечном счёте коллективная память создаёт потоки образов, пронизывающие общество парка культуры и собирающие его воедино. Так парк культуры интегрирует все разнообразие культурного опыта воедино: от лент в фейсбуке до высокого классического искусства.

Нынешняя оппозиционность в общественном дискурсе больше похожа на конфронтацию стилей жизни, а не на политическую борьбу или столкновение идеологий.

Долгое время парк культуры, более соответствующий европпейскому стилю жизни выстраивался государством целенаправленно. Однако выборы 2011-2012 годов нарушили принятые коды легитимации власти, что вызвало широкую волну недовольства именно потому, что сделано это было грубо, противоестественно новому культурному образу жизни.

Тут мы имеем дело с нарушением того, что Бодрийяр называл кодом. Вся среда парка культуры регулируется кодом поведения, определяющим нормы приличия и маркеры престижа. Код важен для такой среды потому, что он снимает противоречия, ослабляет социальный хаос и сводит людей в ясно очерченные группы, действующие по определенным правилам. В московской ситуации это следование нормам особенно значимо, так как совсем недавно Москва не знала сложной социальной дифференциации. Советский «народ» был чрезвычайно однороден, различия в образе жизни были незначительными, разные категории населения были относительно равномерно распределены по всем районам столицы, не образуя привилегированных зон. В этой ситуации процесс социального расслоения и дифференциации порождает особый интерес к кодам поведения, которые маркируют разные категории людей. Именно поэтому обитатели парка культуры болезненно относятся к проникновению в их среду самозванцев, им трудно признать самозванство легитимной манерой поведения. Коды устанавливают «правильные» культурные обмены и систему принятых эквивалентностей. Для обитателей парка культуры важны сами коды европейского стиля жизни.

Поведение власти слишком грубо выбивалось из принятых европейских кодов. Путин среагировал на это, отнеся весь парк культуры с его обитателями к категории «иностранных агентов». Само это понятие, конечно, ассоциируется со «шпионами» и «диверсантами» сталинской эпохи. Но сегодня в России оно должно пониматься как маркирование чужого стилевого кода. Это некие воображаемые люди, которые хотят, чтобы россияне жили как воображаемые европейцы.

Ключевой задачей стало проявление насилия к образам иного стиля жизни. От популярных исполнителей до показательно переезжаемого бульдозером «буржуйского» хамона и пармезана. По факту это то же иконоборчество, просто в более светском формате (об иконоборчестве и религии в современном контексте там, кстати, целая глава есть). Однако,

Парадокс возникшей ситуации заключается в том, что атакуемый властью парк культуры - это тот самый парк, который они усилиями творцов оборудуют для самих себя.

Вывод

Эта книга о парке культуры для жителей этого самого парка культуры. Для полного понимания описываемых концепций необходимо хоть немного понимать, кто такие Ассман, Зонтаг, Рансьер, Вебер, Кант, Бодийяр, Хайдеггер и другие (хотя в тексте основные моменты, конечно, разъясняются и без подготовки тоже можно прочитать).

Сам текст написан на рубеже 2017-2018 годов, и текущая реальность показывает, насколько дальновиден и точен указанный в нём подход. Светлого будущего в конце никто не обещает, свои выводы каждый делает сам.