О закрытии еще одного гуманитарного института

Интервью с доктором культурологии Дмитрием Замятиным. Источник.

«Оптимизация» культуры продолжается. Только что закрыт Центр гуманитарных исследований пространства, существовавший на базе Института наследия им. Д.С. Лихачева. Команда, собранная основателем и руководителем Центра Дмитрием Замятиным, занималась тонкой и сложной задачей — заполняла белые пятна на образной карте России. По мнению ученых, наше развитие ограничено тем, что только крупные города имеют свою мифопоэтическую традицию — в остальных регионах она отсутствует или изучена недостаточно глубоко. Задачей Центра было прописать, прояснить глухие уголки в сознании российского человека, заставить его мыслить в масштабах страны. Мы поговорили с Дмитрием Замятиным об имперском будущем страны и… необходимости государственного переворота.

— Почему закрыли Центр?

— Причины — в политике Министерства культуры. С прошлого года оно взялось за реструктуризацию научно-исследовательских институтов, что, по сути, означало их коренную ломку и навязывание стандартов, которые выгодны министерству. О науке в таких условиях речи быть не может, речь об обслуживании чиновников. Места прежних руководителей стали занимать так называемые эффективные менеджеры. Предполагается, что они будут правильно управлять ресурсами и следить за тем, на что идут деньги. К нам в институт тоже пришел такой менеджер, П.Е. Юдин. Он собрал своих заместителей, и эти люди поняли: для того, чтобы выжить, нужно сократить все самое непрактичное. Так, собственно, и был закрыт наш Центр и еще несколько подразделений, занимавшихся оригинальными исследованиями. Наша проблема была в том, что мы занимались фундаментальной наукой в прикладном институте, а политика нового директора не предполагала таких занятий. Институт оказался полигоном для испытания реформы образования и реформы РАН, которая грядет осенью. В результате этой реформы уже уничтожен институт культурологии, в котором, если не ошибаюсь, осталось 30 сотрудников из 210. В сокращении расходов на науку я вижу не решение министерства, а более высокое решение, связанное с ожиданием финансового кризиса.

— Но деньги на некоммерческие проекты выделяются и сегодня, хотя их перечень краток. Что должно произойти в стране, чтобы он увеличился?

— Должен произойти, не пугайтесь, политический переворот. Это шутка и не шутка. Последние 20 лет мы наблюдаем воспроизведение западных практик — политических, экономических, социальных. Они позволяют зарабатывать деньги и стабилизировать общество, и уровень нашей политической элиты таков, что они, к сожалению, считают эти практики достаточными для России. По-моему, это неверно. Когда-нибудь мы станем нормальной западноевропейской страной, у которой появится свое гуманитарное оружие. У Штатов это — масскульт и Голливуд, у России таким оружием может стать что-то другое, но оно не появится, пока мы не научимся впитывать свои образы и не найдем своего дискурса. Проблема вот в чем. Западная цивилизация темпоральна, основная ее проблематика — временная, отсюда изучение проблем современности, постсовременности, глобализации и т.д. Пространство, как правило, ущемлено. Это характерно не для всех цивилизаций, в буддистских странах все по-другому. На мой взгляд, многие современные проблемы связаны с недооценкой пространства.

— Но что конкретно изменится в жизни простого человека, если произойдет этот «поворот» к пространству?

— На самом деле это уже постепенно происходит: человек становится кочевым существом и получает благодаря туризму новый опыт движения в пространстве. Через какое-то время появится новый человек с новым пространственным опытом. Это происходит незаметно, и мы с коллегами занимаемся осмыслением и фиксацией этого процесса. Пространство до сих пор не является нашим, оно все еще недостаточно присвоено — не в плане частной собственности, а в онтологическом смысле. Поэтому мы боимся своей земли, не заботимся о ней. Пока мы не захватим пространство онтологически, у России нет перспектив. Политический переворот будет связан с фигурой или страной, которая будет иначе воображать и вести себя в пространстве. Будут ли это хипстеры, или средний класс, или новые кочевники — я не знаю.

— Центр вырос из сектора географии культуры и искусства, который в 2004 году был преобразован в сектор гуманитарной географии, а с 2011 года занялся гуманитарными исследованиями пространства…

— Да, была попытка создания общего поля, на котором уживались бы разные представления о пространстве. Мы занимались междисциплинарными исследованиями, потому что для меня и моих коллег пространство — сакральная категория, которая может изучаться не только научными методами, но и средствами искусства, литературы. Самое интересное открывается на стыке. У нас были очень увлекательные проектные экспедиции, связанные с изучением гения места, образа города, по итогам одной из таких экспедиций было написано эссе «Гений и место» о Боровске, Юрьевце и Балашове, которых практически нет в информационном поле. Если у Юрьевца своя мифология, связанная с Тарковским, то Балашов заинтересовал тем, что в нем не было даже намека на Пастернака, хотя он написал свой лучший сборник об этом месте, и это было бы важно для создания и раскручивания бренда города. А изучение Сибири заставило убедиться в том, что если мы туда не прорвемся, Россия так и продолжит буксовать на очередной стадии очередного цикла. Необходимо уравновесить Россию, как Штаты уравновешены западным и восточным побережьями. Сейчас одеяло тянет на себя Москва, а остальной страны как бы не существует. Чтобы это исправить, возможно, потребуется перенести столицу в другую точку. Но для этого должен появиться новый Петр, который скажет: здесь быть новой столице.

— Я заметил, что магистральная тема ваших исследований — децентрализация России. Это перекликается с новой литературной традицией, осваивающей окраины и регионы, — ее формируют тексты Марии Ботевой, Дениса Осокина, Дмитрия Данилова. То есть задача писателя — придумывать миф, а задача исследователя — изучать существующее?

— В первую очередь, конечно, изучать, но у Центра была не только описательная, но и конструктивная функция. Мы путешествовали и впитывали пространство, накапливали ауру места. Экспедицию «Гений и место» хотелось обобщить не только в научной работе, но и в эссеистике.

За свою жизнь я был преподавателем, ученым, эссеистом, поэтом. Это разные способы мышления, разные дискурсы, которые, однако, не исключают друг друга. Я человек текста, а текст может быть разным. Но онтология у всего одна — пространство, тем более что пространство тоже может рассматриваться как текст; расширение пространства определяет типы текстов.

— При кажущейся непрактичности ваши работы содержат прагматичные выводы и рекомендации.

— Да, в частности, мы разработали методику по определению имиджевых ресурсов территории. Приезжая в город, мы фиксировали, что может заинтересовать местных жителей и внешнего наблюдателя, классифицировали полученные данные и думали, как их можно использовать. В последние 2—3 года мы с коллегами склоняемся к геокультурному брендингу территории, этой теме были посвящены мастер-классы, которые я проводил. Обнаружилось, что многим это интересно, но ряд слушателей испытывают когнитивный диссонанс, потому что брендинг — это бизнес, а я предлагал нечто некоммерческое. У нас доминирует западное понимание брендинга, а для геокультуры рынка не существует. Но я считаю, это лишь вопрос времени: страна не накопила достаточного количества жира, чтобы воспринимать такие идеи, в ней пока мало людей, которые вообще понимают, что это нужно.

— Непрагматичные проекты обычно поддерживают социальные либералы и левые.

— Сегодня, к сожалению, нет политических механизмов, которые осваивают пространство, поэтому о будущем страны вряд ли можно говорить в категориях «левый»—«правый». Политика не оперирует пространством в истинном, онтологическом смысле. У России есть все шансы стать североевразийской геокультурной империей, объединить вокруг русского языка республики и другие страны — Монголию, Румынию, Болгарию, Корею, Финляндию и даже Японию. Сегодня их язык ущемлен, большая часть научных монографий в Финляндии, например, пишется по-английски. У русского языка есть в этом плане известные преимущества. Говоря об империи, я, разумеется, имею в виду расширение культурных, а не государственных границ. Нужны радикальные реформы, но с теми людьми, которые сегодня у власти, увы, ничего путного не выйдет.