Suavitatis
Ранее пьянящий, теперь же тошнотворный. Приторно сладкий, тягучий. Подслащенная тёплая вода с вязкой горечью. Это весь он. Он остался на языке, в носу, в глотке.
Началось все незаметно, как это обычно и бывает. Линь Цюши уловил родной аромат от незнакомца и понял: «Родственная душа, да?»
Тонкий, едва уловимый. Будто кто-то прошёл рядом с букетом нераспустившихся роз. Свежий, дразнящий, заставляющий зудеть что-то внутри. Хотелось подойти ближе, чтобы почувствовать его лучше.
Каждый раз, когда Жуань Наньчжу проходил мимо, в носу становилось щекотно. Сердцу тоже. Нет, это не неприятно. Наоборот, хотелось чувствовать это чаще.
Нотки тающей на языке сахарной ваты, оформленные в строгую горчинку темно-красных лепестков.
Жуань Наньчжу же говорил, что от Линь Цюши пахло солнцем. Глупости какие. Как может пахнуть солнце?
Так они и сплелись. Страсть и неловкость, укрывающий мрак и дающий надежду свет.
Несмотря на опасность дверей, если родной запах хоть немного улавливался рядом, становилось спокойнее. Он рядом, значит, все будет хорошо.
Пока аромат не станет сильнее.
Когда цветы пахнут сильнее всего?
Не в период цветения, и уж тем более не раньше.
На грани увядания, будто стремясь показать весь свой жизненный потенциал, а не выжить, они отдают последние соки, взрываясь сильнейшим запахом, врываясь в ноздри, отчего слизистую носа начинает жечь.
Линь Цюши не понял, в какой момент к аромату роз примешался металлический привкус. Или понял, но до последнего не хотел верить. А кто бы хотел? Никто не захочет чувствовать эту удушающую резкость, растекающуюся по горлу жестью и вяжущей во рту.
Настолько отвратительно, что пробивает на слезы.
На кончике языка почувствовалась солоноватость.
Запах был липким. Он растекался по телу густой, тёплой волной. Словно внезапно бросило в дрожь, словно проступил холодный пот, словно… Потерялось что-то.
По сосудам тёк цветочный сок и на его руках лежали лепестки. Так это ощущал Линь Цюши.
Удушающая сладость, вперемешку со вдохом хорошо выдержанного вина. Скулы сводит, конечности слиплись, каждый глоток воздуха наполнял лёгкие алыми бутонами.
В руках становилось все холоднее.
Он хотел позвать, крикнуть, но сквозь занавес чернеющих лепестков не прорваться даже свисту. Шею опутали шипастые стебли. Такие же стебли пронзали его грудную клетку.
Противно, мерзко, тошнотворно.
Но на его языке с этого дня навсегда будет ощущаться теплота цветка, смешанная с кровью.