«ROOM FOR TWO»
За молчанием Осаму таилась внимательность. Ваши привычные манеры он запомнил, жесты, слова и взгляды собрал, помножил, разделил — и остался результатом недоволен. Не надо быть Нострадамусом, чтобы предположить результат вашего взаимодействия: ты упрёшься, брат будет тупить или же ранимо закроется в себе. В итоге два эмоционально глупых болвана зайдут в тупик. Этот вариант был не так плох, худший вариант — вы сделаете друг другу больно. Свахой Осаму не был, но он твёрдо решил, что никому из вас не даст спуска. Нужно было уравновесить этот нарушенный баланс: утихомирить хаос напора Атсуму и чуть подтопить твои льды.
Было понятно, что затеял этот самонадеянный дурак. Сверкая синяком, Атсуму счастливой ракетой полетел к своей Луне, а Осаму за братом спешить не стал. Доел мясо, промокнул губы салфеткой. Сделал неторопливый глоток воды. Аккуратно помыл руки, даже постоял секунду у раковины, наблюдая, как стекают хрустально-прозрачные капли с пальцев. Только потом тихо последовал за братом.
«Разве первая помощь не должна быть под рукой? Почему медпункт так далеко?» — думал Осаму, бесшумно перешагивая через ступеньки. В залитом светом коридоре стояла подозрительная тишина. Саму даже остановился, сжав перила — может, ему не стоит идти дальше? Вдруг он станет свидетелем того, что ему лучше не видеть? Да быть этого не может — два упрямца в своей стихии навряд ли сделают шаг навстречу друг другу. Потому его шаги становились быстрее, дистанция короче, а ваши голоса громче. Он успел к самому разгару диалога — до него долетали обрывки фраз — и, кажется, переговоры были безнадёжны. Всё так, как он и предполагал. Вжимаясь спиной в стену, безуспешно пытаясь с ней слиться, Осаму подслушивал. И не мог сказать, что случайно — он шёл сюда вполне осознанно, и знал, что делает. Себе он в этом признался, а вам двоим — не собирался.
Обычно громкий, самоуверенный Атсуму теперь говорил с надломом — будто голос его натянули на старую скрипку, и струны вот-вот порвутся. С каждым твоим ответом его голос глох, будто приглушённый ватой. Будто его постигло запоздалое раскаяние.
Саму сжал кулаки и прикрыл глаза. Хмурый излом залёг между бровей, рвано затрепетали ресницы — серость глаз под ними стала неуютным пасмурным небом перед грозой. Вслушивается дальше. Твой голос, в противовес голосу Тсуму, — холодный, отстранённый. Как ледяная вода, что хлещет прямо в лицо, когда только начинаешь верить в тёплое солнце.
Это снова голос Атсуму. Коротко говорит, сдавленно. В груди Осаму что-то неприятно кольнуло. Смешались воедино досада за брата и обида — вместе с тем уязвлённая гордость близнеца. Этот балбес так старается и всё без толку?
«Два барана» — думает обречённо.
Осаму не был ни Купидоном, ни добрым самаритянином, но видеть, как брат мечется, было невыносимо. Поразительно даже, что ты так долго держалась — если дать Атсуму слабину, он вцепится, как бульдог, и не отпустит, пока не возьмёт своё. Но Осаму видел то, чего Атсуму не замечал в своём слепом напоре: ты смотрела на него иначе. Делала вид, что тебе всё равно, но, сама того не подозревая, разбирала Тсуму до деталей, сумела распустить до нитей ковер сомнений и ткала новый узор событий. В этих нитях Тсуму и запутался, погряз. Для него это было нечто новое — впервые в жизни он перестал понимать, куда ему двигаться.
Ваши голоса затихли, и молчание это Осаму не понравилось. Он хмыкнул, огляделся. Взглядом зацепился за стоявший у стены стул. Подался вперёд бесшумно, почувствовал под пальцами холодок полированной древесины, нащупал шершавые царапины на спинке. Взвесил стул в руке, прикидывая: а почему бы и нет?
Без лишнего шума, легко, как зубочистку, подхватил стул и крепко подпер им дверь, загнав под ручку, чтобы её не провернули. Дерево хрустнуло, ножки вжались в пол, а подлокотник надёжно упёрся под ручку, блокируя выход. Осаму аккуратно потянул её на себя — держится. Отлично.
Мысленно помолившись всем богам, скрестив пальцы на удачу, Осаму покинул здание. Грудную клетку сдавило волнение за брата и сердце непривычно защемило.
Осаму видел, как Атсуму меняется — ты влияла на него, и пока изменения были в лучшую сторону. Будто спеси поубавилось в нём, стал думать о других. Ты урезонила Атсуму, безжалостно щелкнув по носу — напомнила, что он не пуп земли, что мир не обязан вращаться вокруг него одного. И, что удивительно, он будто начал это понимать.
Неуютная серость глаз поулеглась, и вновь замерцала едва видимым довольством. Осаму казалось, что он поступает верно. Балбес этот был ему родной крови — похожий во всём, кроме самого главного. Будто зеркало, но с искажённым отражением. По-своему, по-братски нелепо и глупо он любил Атсуму и, несмотря на их извечные склоки, желал ему только лучшего.
Дверное полотно глухо к человеческим мольбам. Невозмутимо держала в плену распаленных собственной беспомощностью заложников. Её не трогали ни резкие удары, ни дёрганье ручки, ни даже попытки выбить плечом. Бесполезно. Солнечный свет из окна только подчеркивал ваше бессилие, и тишина за дверью, казалось, тоже была частью этого пустого ожидания.
— Да чтоб тебя… — Атсуму раздражённо провёл ладонью по лицу и отступил. Взглядом, полным недовольства, он посмотрел на тебя, будто ты и была источником всех проблем.
— Из-за тебя всё, — буркнул капризно.
Ты не шелохнулась даже. Скосила на него взгляд, чуть приподняв бровь — жест, полный молчаливого скепсиса.
— А из-за кого я здесь? — протянул Мия, окидывая взглядом вид за окном. Да уж, и звать кого-то бессмысленно — все веселятся на барбекю на дальней поляне.
Ты лениво выдохнула, присев на край стола. Сдвинула подальше бумаги.
Мия хмуро отвёл взгляд. Оно и правда, ты его сюда даже на звала, сам же примчался. Еще и тумака от Осаму получил… Ноздри раздулись, дыхание стало глубже. Губы сжались в тонкую полоску — ты видела, как Атсуму силится удержать досаду — всё шло не по его плану, всё рядом с тобой у него ломалось и менялся ход событий.
— Ладно! Тогда что с этой дверью? Она не могла закрыться сама, я же как-то вошел сюда! Кто, черт подери, нас запер?!
Ты уже открыла рот, чтобы вцепиться очередным колким замечанием, но замерла. В мыслях мелькнула догадка. Воздух между вами сгустился. Атсуму тоже осёкся. Ты видела, как в его взгляде что-то щёлкнуло, прояснилось.
— Осаму, — сказали вы в один голос.
Полотно молчания нависло над комнатой. Воздух с привкусом старого дерева и медикаментов стал тяжёлым, оседал в лёгких. Комната будто съёжилась от густого напряжения. Часы на стене тягуче отсчитывали секунды, но вы оба застыли в тишине, каждый в своем углу этой крошечной клетки.
Атсуму бездумно попинывал носком кроссовка скомканный лист бумаги. Ты делала вид, что занята записями в журнале посещений. Всё с ними было в порядке — все поля давно заполнены твоим бисерным аккуратным почерком.
Атсуму снова из любопытства дёрнул дверь. Заперто, конечно же. Он выдохнул раздражение и зыркнул на тебя, внезапно такую невозмутимую. Покоя ты ему не давала. И вроде бы сказано всё и чётким был твой отказ, но чего-то не хватало в твоих объяснениях. Мия перебирал мысли, как камушки на дне озера — катил их по глади сознания, искал нужные. Но вода не успокаивалась, только рябила, мутнела. Внутри него созрела буря. Ты смутно почувствовала, что у Мии сейчас сорвёт крышу.
— Твоё упрямство всё равно смешно! — вспыхнул спичкой наконец, приближаясь к тебе. В голосе его слышался надлом, почти непонимание. — Так сложно принять извинения?!
В твоих глазах блеснул осколок льда. На груди руки сложила, не сдвинулась с места.
— А тебе сложно перестать давить?
— А ты можешь перестать делать вид, что тебе плевать?
Ты резко выдохнула, стервозно поджав губы. Поганец. И ведь правду говорит. Было бы всё равно, не занимал бы все твои мысли, не гудел бы в них электричеством.
Мия коротко усмехнулся, но в этой усмешке не было веселья. Горькая, как лекарство, болезненно обжигающая нутро.
— Себе не лги. Я же видел, как ты злилась на меня всё это время. Злишься на меня, да же? Потому что я… что? Глупый? Навязчивый?
Ты резко захлопнула журнал, не выдержав очередного напора. Звучно швырнула его в выдвижной ящик.
Ты была категорична и неумолима.
На долю секунды в светлых глазах Атсуму мелькнула тень уязвлённого достоинства. Но он тут же взял себя в руки, пытаясь выудить из тебя хоть какую-то правду.
— Так значит, я просто идиот, который тебе безразличен?
Ты не успеваешь выдать и слова. Атсуму шагнул тебе навстречу — резко, почти агрессивно захватывая остаток твоего личного пространства. Ладони его скользнули по талии, потянули к себе. В груди застрял скомканный вдох. Атсуму тоже застыл, а его пальцы едва заметно дрогнули. Сам не понял, что делает, просто на порыве уже, будто твоя близость его успокоит. В глазах его, ещё секунду назад полных злости, раплескалось жидкое золото. Ты почти не мигала, растаяла в гипнозе, словно кролик перед удавом. А ты и забыла, как манит тягучее золото его глаз…
— Тогда почему… — так бережно тянет на себя, переходя на взволнованный шёпот, — …ты так смотришь на меня?
Атсуму прёт как танк — сейчас или никогда. Ему уже нечего терять — ведь в твоих глазах он глупый, напористый, утомляющий — будет ли плохо уцепиться в последний раз в поисках правды? Но тает рядом с тобой его бравада, и Мия цепляется за тебя, как утопающий за соломинку. И видит же, прекрасно видит, что ты лжёшь из чистого упрямства.
— Потому что… — слова застряли в горле шершавым комом. Уже нечего соврать в оправдание. Так сложно собрать хоть какую-то мысль воедино: рассыпались бусины слов, и ты вдруг бессильна в тепле объятий. Дыхание мужское тяжелеет, опадает широкая грудь под яркой футболкой. Выдох и вдох — на грани разумного.
— Перестань убегать, пожалуйста… — шёпот его обезоруживает. Медленно, как в затяжном падении, Мия склоняется к тебе.
Губы обожгло касание. В груди разлилось одобрительное тепло. Ты так долго отказывалась признаться себе в этом, но правда вспыхнула внутри — горячая, обжигающая, неизбежная. Ты ждала этого. Хотела до дрожи в пальцах, до задержанного дыхания, до глупого стыда перед самой собой. Ты хотела этого поцелуя.
Сначала было несмело. Ощупью. Будто он проверял, не оттолкнёшь ли, не опомнишься ли слишком быстро. Ваше дыхание спуталось, и в этой тишине, нарушаемой только гулким эхом сердец, ты почувствовала, как подрагивают его пальцы на твоей талии. В поцелуе не осталось резкости, с которой ещё минуту назад Атсуму бросал в тебя раздражённые слова, не было той неуемной бравады, с которой он только что прижимал тебя к себе. Лишь тепло его губ, медленное, нарастающее, заставляющее замирать и терять счёт времени. Ты судорожно вдохнула и медленно отстранилась, упираясь ладонями в его грудь. Сглотнула, стараясь взять себя в руки.
— Это…это ничего не значит, — беспомощно осыпаются твои колючки. Выпаливаешь резко, но выдает тебя с потрохами предательская дрожь в голосе и горящие нежно-розовым щёки.
Атсуму глаз с тебя свести не может. Сердце колотится маленьким взволнованным зверьком, что мечется в грудной клетке. Во взгляде его больше не осталось показной самоуверенности — той самой, что досаждала тебе, как весенняя аллергия. Остались только покорное ожидание и растерянность в трепещущих ресницах.
— Не верю больше. — Его голос — низкий, тёплый, с хрипотцой — причина мурашек под твоей одеждой.
Взгляд прячешь в панике — твоя ложь во спасение тает на глазах, и Мия уже навряд ли купится на эти жалкие попытки. Беспомощностью отозвалась дрожь в коленях. Атсуму вновь склонился к тебе, легко касаясь уголка твоих губ. И ты вдруг подалась ему навстречу в своём трепетном ожидании. На этот раз в движениях Мии не было сырой поспешности — только тихая, выжидающая нежность. Дыхание сбилось, Атсуму замедлился, прописывая в память нервных окончаний отпечаток и вкус твоих губ. Он углублялся, менял угол, ненадолго задерживаясь, будто ждал, как ты ответишь, и ты, сама того не замечая, отвечала — мягко, смело, позволяя ему удерживать тебя. А сама, в забытьи, цепляешься за его плечи, словно ищешь спасения.
Поцелуй стал твоим признанием — искренним, сокровенным, полным смысла. Он заменил тысячи несказанных слов, заполнил паузы, где прятались сомнения. Это был ваш настоящий разговор — без колких фраз, без острия слов. Молчаливый обмен поцелуями, в котором заключалось всё, что боялись произнести вслух, что сами ещё не до конца понимали. Склоки между вами таяли, недомолвки сгорали в разгоравшемся огне.
Атсуму требовательно вжимает тебя в стол, его пальцы легко скользят по твоей спине — слишком нежно для того, кто не хочет отпускать. Губы мягко наметились вниз. Обвели линию челюсти, затем без спросу скользнули ниже к шее. Горячее дыхание щекотало кожу, замедляя твои выдохи. Каждый позвонок отзывался послушно на касания широкой ладони. Томно выдыхая, сжимаешь чужие плечи в порыве смущения.
— Атсуму… придурок… — сдавленно рвётся из тебя попытка успокоения.
Мия ответил не сразу. Провёл губами за ухом, пытаясь отдышаться. Облизав вспухшие губы, он прислонился лбом к твоему.
— Даже сейчас ты меня ругаешь. Пожалуйста, скажи мне уже, почему ты избегаешь меня. И я успокоюсь. Честное слово.
В голосе его сквозила тихая доверчивая усталость. Ты стиснула зубы, подавляя рваный вдох. Колючая и неудобная правда билась внутри тебя в истерике, скандируя «скажи ему уже, он должен знать». Делаешь над собой усилие, даже жмуришься, как перед прыжком в ледяную воду.
— Потому что ты…Потому что ты бабник, Атсуму! — выдала ты на духу.
Мия замер. На секунду в его взгляде мелькнула растерянность. Он медленно отстранился и поднял на тебя глаза — в них явно читались недоумение и обида.
Ты кивнула, уверенная в своей правоте.
— Ты всегда окружён девушками. Ты флиртуешь с каждой, кто смотрит в твою сторону. А потом удивляешься, почему я не хочу с тобой связываться?
Атсуму медленно выдохнул, убирая руку с твоей спины. В смущенном жесте взъерошил волосы на затылке.
— Вот значит как... И ты пыталась меня так наказать? Проучить? — в глазах его плещется веселье, а тон его становится снисходительным.
Ты раздражённо скрестила руки, а внутри тебя ошпарил кипятком стыд. Всё с нового ракурса выглядит и звучит глупо. Вся твоя бравада, твои смелые решения и равнодушие теперь в этих словах выглядят как смешной каприз. Или же ревность.
— Чтобы ты понял, что не каждая поведётся на твой н-напор… — спотыкаешься о свои же слова. Звучишь даже для себя неубедительно. Будто завралась. Будто не было у тебя никакой веской причины бежать. И любая правда рассыпется прахом, когда на тебя смотрят так.
Последний пазл улёгся и он увидел полную картину. Он ворвался со своим ураганом в твой тихий мир, все провода сорвал, запугал. Наконец будто увидел тебя по-настоящему, хрупкую и испуганную, пытающуюся защититься как-то, когда он окружил собой, захватив в эпицентр шторма и перекрыв кислород.
Осознание накрыло волной: удушающей, резкой и неотвратимой. Мия вдруг улыбнулся — застенчиво, мягко.
— О других девчонках говоришь. А я всё это время за тобой одной и бегаю.
Ты поджимаешь губы, оставляя его без ответа. Сердце трепещет где-то в глубине, болезненно сжимаясь. «Оправдан» — гулкий штамп в твоём сознании, поставленный на папке с его именем.
— Если бы мне было всё равно… Ты правда думаешь, что я бы сейчас был здесь? Что целовал бы тебя так? Что пытался бы понять, где мне исправиться? — Мия выдохнул тревогу в вопросах и нежно взял тебя за руку. Переплел пальцы, к губам поднёс, с особым трепетом коснувшись твоих костяшек.
Ты замерла. Его голос дрожал. Атсуму не смотрел прямо в глаза, впервые не пытался захватить в плен золота глаз. Он смущенно прятал во взгляде искренность. Чистую, открытую, почти детскую.
— Ты мне сильно нравишься, а я не умею иначе показывать чувства. Прости, что я такой дурак, — тихое признание режет полотно тишины. Сложно говорить о чувствах, но ещё сложнее их принять. Но на этот раз сомнения молчат.
Сердце вздрагивает под высоковольтным разрядом, и в этом электричестве тает твоя надменность. Ведь ты сама знаешь — он тебе безумно нравится.
Нравится. Нравится эта живая, непринуждённая энергия, которую он излучает. Нравится, что он никогда не был с тобой жесток. Что просто эти выбеленные, чёртовы волосы так и манят — хочется запустить в них пальцы, не задумываясь о границах. Нравится тепло его взгляда, даже его капризы отзываются тебе по-особенному.
Взгляд в взгляд — новый отсчёт. Точка пересечения в системе координат. Ответ на сложное уравнение, где вдруг всё сошлось.
Резко соскользнув со стола, ты встаёшь на цыпочки и требовательно притягиваешь поникшего Мию ближе.
Сдержанная мягкость чужих губ на вкус — как подступающая одержимость. Поцелуй почти осторожный, но зияет за ним бездна напряжения — примесь вины, примесь обоюдной глупости и обычного упрямства. Атсуму целовал тебя так, будто хотел, чтобы ты запомнила — это не игра, и не брошенный в воздух флирт. Это всё серьёзно.
И в какой-то момент, наконец обвив в ответ его шею, ты поняла, что больше не хочешь убегать.
Стена, которую ты так старательно возводила между вами, не выдержала. Под напором Мии Атсуму она рухнула, осыпаясь в пыль, оставляя лишь провода оголённых, вспыхнувших чувства.
Солнце лениво растекалось по небу, цепляясь золотыми нитями за макушки деревьев. Пробиралось сквозь листву, скользя по тёплым, нагретым за день стенам корпусов. В воздухе пахло хвойной свежестью и лёгкой усталостью после долгого дня.
Осаму достал телефон, и уголки его губ тут же дрогнули в усмешке.
Никакого приветствия — значит, брат в полном восторге.
Осаму едва не подавился смехом.
«Осаму, блин, это же очевидно!»
Мия довольно хмыкнул — он почти физически ощутил, как Атсуму задыхается от негодования где-то на другом конце лагеря.
«Нет, я уже на свободе. Спасибо, что спросил!»
Осаму довольно кивнул и перекатился со спины на живот, примяв теплую подушку.
«В таком случае скажи, стоило ли оно того?»
Ответа долго не было. Но Осаму даже не сомневался, что Атсуму сидит сейчас где-то, сверкая глазами и глупо ухмыляясь. Ментальная связь близнецов пульсировала спокойным зелёным — взамен тревоги пришло чувство умиротворения.
Наконец, экран мигнул новым сообщением.
«Перестань оскорблять себя — мы ведь близнецы. Рад был помочь :)»
Через пару дней лагерь вымер. Суматоха сборов улеглась, пыль осела вместе с шумом голосов, что ещё недавно гудели по всей территории. Ветки деревьев неподвижно застыли в безветренном воздухе, а солнце, лениво зависшее над горизонтом, заливало пустую поляну тёплым, прощальным светом.
Гулкий рокот двигателя автобуса заполнил пространство, когда колёса медленно прокатились по ухабистой дороге. В салоне ещё звучали приглушённые голоса, кто-то что-то обсуждал, кто-то тихо смеялся, но внутри витала усталость — приятная, тягучая, будто после долгого, насыщенного дня.
Ты спала, прильнув головой к крепкому плечу. Дыхание твоё ровное и спокойное. Усталость после сборов и мерное движение автобуса утянули тебя в сладкое царство Морфея.
Атсуму, устало запрокинув голову на спинку кресла, смотрел в окно, но мысли его были где-то в другом месте. Облака были похожи на рваные клочки ваты. Той самой, которой ты обрабатывала его синяк на щеке.
Мия улыбается воспоминаниям. Мягко сжимает твою руку, укрывая её своей тёплой ладонью. Смотрит на тебя, спокойно спящую на его плече. В его взгляде не осталось прежней дерзости — только тихая, щемящая нежность. Он никогда не был таким. Но, кажется, всё изменилось в тот день, когда шутливой ошибкой Судьбы вас поселили в одну комнату. Не могло всё закончиться иначе — вы слишком разные, и слишком упрямые. Ты — острая на язык, он — безрассудный в поступках. Противоположности просто притягиваются или же дополняют друг друга?
Ты что-то неразборчиво пробормотала во сне, чуть шевельнулась. Атсуму наклонился ближе, осторожно прижался щекой к твоей голове и закрыл глаза.
Автобус мягко гудел. В кармане лежал брелок от комнаты двести семнадцать.