«WHISKEY ON ICE»
Birds of a feather, we should stick together, I know I said I'd never think I wasn't better alone Can't change the weather, might not be forever But if it's forever, it's even better
Безмятежно хороша юность на ошибки. Повиснет тяжесть их груза на плечах, а знающие скажут, что это «жизненный опыт». На затянувшиеся шрамы и уродливые ожоги даже спустя десятки лет дуешь с опаской и осторожностью, а их бережно назовут «жизненными уроками».
А что есть причина этих ошибок?
Люди. Самые разные: добрые, колючие, озлобленные и до дрожи родные, они приходят и уходят, бередя душу. Свыше кто-то расщедрится и, балуясь, в наказание тебе выведет человека на белоснежных страницах твоей жизни безобразным комком линий. Будешь путаться в этой липкой паутине, стараясь выбраться из лабиринта — либо вырвешься, либо будешь повязана на всю жизнь. Кого-то другого сотрут со всех страниц - он исчезнет бесследно из твоей жизни, только следами от нажима карандаша останутся смутные воспоминания.
Но люди не только причина ошибок. Люди — катализатор к действию, вдохновение и причина любить.
И в твоей жизни есть такой человек. Тепло своих чувств на алом бархате своего сердца хранила, берегла, прятала. Влюбленная по уши, ты улыбалась глупо, сияла блеском глаз и никому о своём сокровище до поры до времени не говорила.
Поздним вечером у входной двери щелкнул выключатель, и коридор залился теплым светом настенной лампы. Кто-то копошится: слышны бодрые голоса, шарканье обуви, шуршание верхней одежды. Кажется, это брат пришёл с тренировки. Тебе семь лет. Молочные зубы коварно выпадают один за другим, ты ещё играешь в куклы и рвёшь в саду, как маленький варвар, мамины любимые цветы. Твои секретики так невинно чисты — самый красивый мальчик класса держал тебя за руку на физкультуре и, пусть потом кричал, что ты противная, подарил тебе конфету. Тебе, не кому-то другому. Твои сокровища — блестящие наклейки, постер с красивыми певицами и колечко с зеленым камушком. Сердце нараспашку, наивное, детское, гулко бьющееся. Такое оно ещё чистое, как белый лист, не испачканное никаким чувствами. Ни ненависть, ни любовь — ты ничего ещё не знаешь.
А тут он. Высокий и взрослый, в плечах широкий, с глазами самыми добрыми на свете. Стряхнул с темных волос подтаявший декабрьский снег, улыбнулся вежливо. И ты пропала сразу же, растаяла так же, как снежинки под его пальцами. Всплеском теплых чувств обдала тебя тогда ваша первая встреча. Еще ребенок, ты не понимала случайного трепета маленького сердечка, только смущенно высунулась из-за угла кухни, таращилась во все глаза, забыв обо всех приличиях.
— О, Дайчи-сан, а это моя младшая сестра! Эй, мелочь, сразу говорю! И сразу предупреждаю — в комнату к нам не лезь! У нас очень важные дела! Не доставай!
Доставать? Да ты глаз от Дайчи отвести не могла и дышать не смела. Маленькие руки в бережном объятии прижали к груди полулысую куклу с безумным фломастеровым макияжем. Задрав голову, смотрела, безмятежно открыв немножко беззубый рот.
— Привет, рад тебя видеть! – он слепит улыбкой, как солнце в полдень, проходит вслед за братом по узким ступеням наверх. Дверь за ними закрылась, новое твоё солнце сокрыто от тебя дверным полотном, а наваждение не сходит.
Тебе было всего лишь семь лет, но уже тогда сверхновой звездой в твоей голове родилась важная мысль.
«Мы с ним обязательно поженимся!»
Счастливая, шепотом доверила этот секрет на ухо своей кукле, всерьез взялась за план скорой свадьбы. Рассыпала цветные карандаши на пол, весь блокнот изрисовала, придумывала себе фату, рисовала костюм жениху и уснула, докрашивая букет из ромашек и тюльпанов. Ты спала, а все твои красочные сны были о том, что ты самая красивая невеста в этом пушистом белом платье, твой жених это Дайчи Савамура, а гостям на десерт подавали мамин осенний пирог с ягодами.
Дайчи Савамура. Недоступный, как запорошенные снегом горные вершины в шапке из белоснежных облаков. И вроде бы так близко, но так далеко. Его и твоего брата связала крепкая дружба, на радость тебе Савамура стал чаще появляться у вас дома. Так было приятно видеть его доброе лицо… Нутро сжималось от смущения. Хотелось подойти ближе, но ты уносилась испуганным зайцем и только наблюдала издалека. Беспокойное девичье чувство, нежное, как лепестки сакуры, цвело из года в год. Верна была лишь ему одному, сердце готово было выскочить из груди, стоило лишь подумать о нём. Дайчи. Только Дайчи. Даже имя его, произнесенное шёпотом, пробирало до крупных мурашек. Сладкое и волнующее чувство сковывало и требовало выхода. Билось, неукротимое, а ты давила бунт на корабле. Годами шла борьба с самой собой, но сегодня ты готова была принять поражение. Совершить ошибку и ни о чём не жалеть.
Луна серебрила две одинокие фигуры. Любопытная, она подкралась по черному полотну неба, как одноглазый циклоп, склонилась ниже через чернь ветвистых деревьев. Подслушать хочет, подлая, людской разговор. Музыка грохочет в доме, бьется волнами вам в спины сквозь стены, дребезжат звонко стёкла от новомодных ритмов. Теплый майский ветер обдувает ваши молодые лица – твои щёки горят, как тлеющие угольки, малейшего поцелуя воздушного вихря достаточно, чтобы взвиться в полноценное пламя.
Признание такое трепетное, трогательное, слова связать в цепочку жуть как тяжело. На теплых, ещё не успевших полностью остыть деревянных ступеньках сидишь, поджав к себе просвечивающие сквозь органзу подола колени. Мотыльки вьются у единственного тусклого фонаря, глушат его свет, что рассеивается искрами и путается в прядях твоих мягких волос. Ночные бабочки бьются о мутное стекло напролом, совсем как твои слова, что сегодня выходят за фильтр трезвости.
Вдрызг пьяная, уткнувшись носом в чужое теплое плечо, гундишь о своих светлых чувствах. Слова льются легко и свободно — алкоголь так хорошо развязывает язык, так тепло по венам льется хмельной яд.
— Понимаешь, да? Я так тебя люблю…Очень люблю… Давно! Ты же такой… Такой красивый… И добрый! Я хотела это сказать ещё давно, но я не… не знала как, а ещё не знала надо ли… А если надо… А надо же, да?
Не так ты себе представляла такой важный для тебя момент. Осознание катастрофы пробилось сквозь бетонный забор алкоголя запоздало. Всё уже сказано и сделано. Остаётся уповать на благоразумие Дайчи.
Молчание его на твоё признание такое внезапно долгое. Поднять глаза на него страшно — стыд прожигает, едкой кислотой проедает нутро. Почему он молчит?
Мысль, как колючка острая, царапает черепную коробку изнутри, доводит до слёз. Дыша в теплое плечо, вслушиваешься в размеренное мужское дыхание. Он пахнет как самый родной человек на свете, но молчание режет в клочья твою надежду. Пару секунд длиной в столетия — так чувствуется его замешательство. Зря, зря ты всё ему рассказала.
— Ты ведь очень пьяна, — мягкое, но справедливое замечание, спорить с ним бессмысленно. И вовсе не то, что ты хотела услышать. В твоих мечтах Дайчи улыбался, как ангел, и рассыпался в ответных чувствах, а реальность до противного жестока. Савамура действительно в растерянности. Это видно по его глазам — на их вязком темном дне висит вопрос, на кончиках ресниц мельтешит легкое недоумение.
Ответственность — его бич, давит на горло, пережимая доступ к кислороду. Что-то же надо сказать, но что? Слова не вяжутся даже во что-то похожее на достойный ответ.
Это же была ты. Ты росла у него на глазах: он ни одного твоего дня рождения не пропустил, старался заменять тебе старшего брата, когда его не было рядом, защищал, носил на спине, баловал. Учил кататься на велосипеде, обрабатывал разбитые в кровь колени. Ты была ему… Как младшая сестра? А ты говоришь ему о любви, о другой, о настоящей. О взрослой. Пусть и подрагивает хрусталь слез на твоих ресницах, но взгляд твой решителен, а слова бьют навзничь и храбро.
ᅟ
Рассеянный взгляд скользит по твоим хрупким плечам. Крылышки рукавов твоего платья трепещут под ветром, в глазах твоих немое ожидание. Томный блеск поверх красной помады на пухлых губах переливается стеклянным сочным глянцем. Конфетно-сладко пахнешь новыми духами, но растрепаны беспорядочно бережно накрученные локоны. С ресниц кукольных стекает грязно на щеки тушь — ты успела всплакнуть. Вся такая нарядная в этом легком сарафане, так готовилась, чтобы сидеть как дурочка и улыбаться пьяно, облегчив душу признанием.
«Что мне сказать?» — думает Дайчи, собирает в мозаику бережно слова.
«Какой же он красивый» — думаешь в это время ты. Хмель давит на газ, бьет импульсами в кончики пальцев и сердце пропускает удар. Сигнал к действию есть, а системы работают неисправно.
«Решайся, детка. Здесь и сейчас» — девиз сотни совершенных ошибок. Лукавый бес с плеча толкает на баловство. Ладонями обхватив чужие щеки, подаешься пьяно вперед, в руины и в прах обращая стену между вами. Назад дороги нет.
Мягкость твоей кожи его добила. Савамура потерян, совсем как ребенок, предоставленный самому себе в большом отделе с игрушками и, пока ты сыпешь поцелуями, наивно краснеет. Румянец его тебе — красная тряпка для быка, только заводит. Жмешься губами смазано везде по нежному атласу чужой кожи. Линия челюсти, щеки попадают под обстрел, отпечатываешь свои губы беспардонно даже на бровях, метишься, как стрелок, туда, где нет мазков твоей помады. Рвется наружу давно одержимая нежность, хочет окутать Савамуру в свой бархат. Зацеловать его. Всего сжать в объятиях до хруста костей. Любить так безумно и бережно, на ладошках носить свою любовь, прятать в кармане от злых людей, оберегать фарфор этот ценный.
Чувствуешь себя дикой завоевательницей, ведь его покорное молчание развязывает тебе руки. Томно, нагло напираешь, забывая о приличиях. К черту пусть идут, катятся пусть. Есть ли место приличиям там, где ты дорвалась до желаемого? Скользишь на чужие колени дикой кошкой, путаешься в длинном подоле платья, пока подминаешь чужие бедра своими. Плавным движением жмешься и ведешь поверху там, где чужая слабость сладка. Знаешь, чертовка, чего хочешь. Судорожные вздохи Савамуры пьешь. Пьянит его бессилие сильнее, чем хмель.
Оторопь Дайчи вскоре сходит на нет — прокусил зубами своё смущение, чтобы пробиться через пелену твоего сладкого дурмана. Мужские руки обвивают наконец твою талию в крепком объятии, в требовательном порыве тянут на себя.
Савамура смущен, но его мужественность не дремлет, потому теперь краснеешь уже ты. Запустив цепную реакцию, теперь смотришь, как костяшками домино летит громко чужое самообладание.
Требовательно сомкнулись его губы в ответном поцелуе, жадно вобрав в дыхание твоё смущение. На сердце всё ещё клокочет Везувий сомнений — правильно ли он поступает и почему так захотел поступить? Поцелуй терпкий и со вкусом вина, внезапно влажный, звучный и горячий — оба одинаково напираете, никто сдаваться не планирует. Вспухшие твои губы целуют бережно, смазываются между вами остатки красной помады. В замочек сковываешь пальцы за чужой шеей — не отпустишь просто так. Льнешь как истосковавшаяся по ласке кошка, язык шаловливым бесом юркнул между его губ губ. Ещё, тебе нужно ещё. Больше Дайчи, больше…
Но у любого праздника есть как начало, так и конец — мужские пальцы требовательно отводят тебя за подбородок и взгляд Савамуры строг. Перемазанный помадой, дышит тяжело, благоговейно трепещет у него что-то внизу живота, но самообладание сильнее всего.
— Ты пьяна, — упрямо повторяет, аж бесит.
— Да я почти что ничего не пила…
— Я видел, как ты пила «почти что ничего», не дури и не обманывай меня и себя.
— И что? Я знаю, что я делаю!
— Я тоже знаю! Поэтому на этом мы остановимся.
Скупой выдох разочарования сменяется дразнящей самодовольной улыбкой — легко ли ты сдаешься? Да ни разу. Ласково цепляешься за широкие плечи, пошатываешься — алкоголь не планирует выветриться, но зато прекрасно выветривается твоё самообладание. Как красиво лежат его крепкие ладони на твоих запястьях…
Утро бьет больно светом в глаза, как хрупкая ваза на трещины раскалывается голова. Ресницы слиплись, волосы из подкрученных локон взбились в хитрое гнездо. Воровато, словно преступница, возвращается на место память, складывая мозаику воспоминаний в целую картину.
Ты. Дайчи. Жадные душащие поцелуи.
ᅟ
Улыбаешься как дурочка, довольная — напотакала своим капризам, напроказничала. Нацеловалась. Сон был сладок — там был Савамура, там были его объятия и поцелуи. Такие настоящие, что даже не подумаешь на сонное наваждение. Сладко потягиваясь, не открывая глаз, пытаясь не спугнуть приятное сонное оцепенение, ладонями ведешь по матрасу. Подушка как-то подозрительно жестче и щекой чувствуешь, что наволочка не твоя. Проще будто ткань, теплее. И пахнет Дайчи. В углу комнаты кто-то скрипнул половицами.
Открывать глаза теперь внезапно стыдно и страшно, только уже не из-за солнца, что коварно слепит глаза. Так, поцелуи были настоящими. А что дальше? Дальше то что было?
Память стопорится, как упрямая машина на перекрестке, не дает вспомнить, что было дальше. Паника во рту отдает неприятным привкусом, пресным таким, будто зажевала вату у стоматолога. Вот всплывает картинка взволнованного Савамуры, а потом кадры все зажеваны. Почему осколок памяти разбит вдребезги и зияет черной дырой?
— Чёрт, мы что… Мы что… Были вместе? — шепчешь глухо и совесть больно щиплет тебя кончики ушей. Бесстыжая, неужели добилась своего?
Матрас скрипуче просел под чужой тяжестью. Человеческое присутствие осязаемо — теплом шпарит твою лодыжку, а ты замираешь под одеялом неловко. Срочно делаешь вид, будто спишь беспробудным сном.
Савамура только улыбается, в глазах его искрится мягкий прилив некой странной нежности. Видит тебя насквозь, знает, что тебя полощет нещадно стыд и ты с места не сдвинешься точно. Прикована к кровати тяжестью своего позора, а ведь хвалилась себе вчера, что ничего не боишься больше. А вот же — столкнуться взглядами с Дайчи теперь для тебя как наказание.
— Проснулась? Я же вижу, что не спишь, — в голосе теплая насмешка, Дайчи явно веселится. Не со зла, просто… ты забавная. Смешок его тебе — табун жгучих и доводящих до щекоток мурашек.
— Сплю, — бурчишь в ответ глупо, поджимая ноги. Выдала себя с потрохами. Щеки прожигают подушку.
— Хорошие сны снились, наверное? Ммм, «Дайчи, сюда…Нет, туда…». Я аж самому себе позавидовал, наверное, делал что-то очень… Ну, знаешь…
Слушать такое спокойно — самоубийство. Не так уж ты и полна хладнокровия, это тебя алкоголь вчера только подстегнул. Резво садишься на кровать, волосы поднялись вихрем, в глазах аж задвоилось. Желудок угрожающе отозвался тошнотой, но когда ты сдавалась вообще? Ползешь к краю кровати улиткой, а Савамура перехватывает за талию. Короткая борьба заканчивается твоим поражением и крепким сердечным объятием Дайчи.
— Я, пожалуй, пойду! Лучше отпусти… — Останься, пожалуйста.
Два слова, а сколько в них магии. Тяжелее проклятия, тяжелее молота над наковальней. Веревками твоё тело обвивают, пудом соли в ногах становятся. Уйти становится тяжело.
— Нам о многом поговорить надо. Не уходи, пожалуйста.
По волосами скользит бережно мужская ладонь, сам не знает, но так успокоителен этот его короткий жест. Есть в Дайчи отрада, гармония и сталь, закутанная в бархат. Бередит душу улыбкой теплой, как воды реки в июльский полдень. Войти в воду по пояс. Пройти дальше по самую макушку. Уйти под воду с головой — утонуть в объятиях Савамуры. Захлебнуться ими, умереть счастливой.
Знать его ответ — боязно. Уйти без ответа — ещё страшнее. Трепещущей пташкой успокаиваешься на чужой груди, внимая мерному дыханию. Страх тает, как сахар в чае, когда заветные слова касаются твоего уха, кромсают внутри тебя страх томагавком.
Савамура ещё не знает, что у него на душе. Как разобраться в этих чувствах, если их внезапно смешали, как краски на палитре? Но нежность пробивается уверенным ростком, превозмогая жгучую ответственность за чужие чувства. Свершилось всё хаотично, ворвалась с открытым сердцем к нему так стремительно и нагло. Теперь он всё возьмет в свои руки: неспешные свидания, бережные первые слова и поцелуи. И твоё сердце. А в обмен отдаст своё — живое, теплое и любящее.