Цена дара | 11
Мне снилось, что с неба падали камни. Сначала потолок пошел трещинами, потом в воздух вонзился острый запах дерьма, а затем они кинулись в меня, пробив две аккуратные дыры в легких. Я так и шел, и ветер проходил сквозь туловище. Он тихо свистел: фьюить, фьюить... я шел и шел, пытаясь найти тех, на кого тоже упали камни.
Теперь сны были такими, какими должны были быть: лишенными красок, ровно так, как и реальность. Бледное солнце, слегка отливающее желтизной, походило на болезненное лицо умирающего. Тусклые лучи заливали черную землю, исходящую испариной. Это не солнце сушит ее, это огромные костры, доходящие до неба. Я задрал голову, чтобы увидеть их конец, но языки пламени терялись в непрозрачных облаках. Пламя тоже лишилось красок, это случилось, когда из земли послышался шепот. «Зачем ты убил нас?» — шептало сверху, снизу и сбоку. Я не убивал, хотелось закричать мне, я не ничего не сделал... из горла вырвался только хрип, потому что вместо легких у меня были дыры и звукам негде было родиться. «Ты убил нас, потому что ничего не сделал», — в тихом шепоте звучал упрек, он рвался из земли.
Нет, хрипел я, я никого никогда не убивал! Никого... кроме себя. Я упал к земле, начав разбрасывать влажные прилипчивые комья руками. Вскоре пальцы стали черными и грязными, они впивались в податливый венерианский грунт в поисках плоти и костей. Если достать их оттуда, если сжечь в кострах, они больше не будут шептать о том, чего я никогда не делал... Как же их много здесь, костей и черной полусгнившей плоти. Здесь лежали лишь куски, останки когда-то целых тел: руки, ноги... глаза. Они смотрели на меня и не моргали. Уже давно я не видел демонов, и сейчас тоже не чувствовал их. Все они были людьми, это их глаза сейчас смотрели на меня. Вокруг кишели белые черви, стремясь проделать в глазных яблоках дыру, как в спелом плоде. Пока им не удалось сделать это, глаза в земле смотрели на меня и будто просили о чем-то. «Слишком много упрека в этих белесых сферах, а я ведь ни в чем не виноват».
Как я смогу петь теперь — без легких? Пальцы начали хватать глаза и бросать их в костры вместе с их молчаливыми упреками. Дюжину, две, десять — они все не кончались, вокруг них кишели черви, и я уговаривал себя, что спасаю их от червей, а не от собственного страха. Но их становилось все больше и больше, и у некоторых глаз появились головы. Костры смердели смогом, забивая пустоту в груди терпкой чернотой. С каждым новым куском плоти копоть густела и еще больше чернела, пока я не ослеп, но они не перестали видеть меня. И вновь несправедливость... но... «Что толку спасать, если они уже умерли?» Пусть смотрят.
Когда я очнулся, вокруг стояла кромешная темень. Взгляд не сразу поймал смутные очертания больничной палаты. Под собой я ощущал знакомую твердость ортопедического матраса, под головой — мягкость подушки. Обычно так бывало, когда меня косила очередная передозировка... но сейчас я был, по всей видимости, ранен и не понимал, зачем мне ортопедический матрас. Тело пронзила боль. Дикая, дикая слабость... значит, живой. Воздух со свистом входил через рот, в котором что-то отчаянно мешалось. Трубка. Она торчала у меня изнутри, впихивая искусственный воздух. Отвратительно пахнущий искусственный воздух. Я хотел настоящего, вдохнуть живой, человеческий воздух, созданный этой планетой: водорослями, листьями и травой. Поэтому с трудом поднял руки, чтобы выдернуть из себя ненавистную пластмассу.
Надеюсь, сейчас я на Земле, а не на Марсе, иначе мой подвиг будет смешным. Весь воздух на этой планете был искусственным. «Что не рождено, не имеет смысла...», — вспыхнули в мыслях слова «Венета», и я захрипел:
— Я сделал что-нибудь? Скажи, что сделал...
Увидев, что я очнулся, полная медсестра в белом чепчике раскрыла рот от удивления и куда-то убежала.
— Не уходи... подожди... скажи.
Через мгновение я снова погрузился в зыбучий сон, но на этот раз в мои легкие вросли корни деревья. Корни были рождены из настоящего семени, поэтому мне было хорошо, и я был счастлив.
Иногда мне снилось, что к кровати подплывали призрачные силуэты и разговаривали между собой. Какие-то голоса казались знакомыми, иные я слышал впервые. «Вытащите его, — сказал кто-то громким басом, — Конфедерации нужен живой герой». Кто-то отпустил сальную шуточку голосом моего менеджера Вилли. «Находиться в наркотической коме своего рода его хобби». Других слов я не разобрал, они путались и жужжали, сливаясь в тягучий гул взлетающего с космодрома корабля.
Когда я очнулся во второй раз, в окна светил день. Рядом, в кресле, свернувшись калачиком и подогнув под себя ноги сопел длинноплечий Вердан Войлок. Он-таки вытащил меня, сукин сын. Или не он, а кто-то другой. В любом случае, сейчас он находился здесь, со мной, а не мой родной отец, которого я не видел уже лет пять. Я застонал, и он проснулся.
— Черт возьми, Коршун, ты давно очнулся? Сейчас я позову...
— Не надо... они сами придут. Они всегда приходят... останься, поговори со мной, — прохрипел я сквозь боль.
Голова казалось большой и тяжёлой, с целую комнату и в ней что-то сильно гудело. Не стал распахивать глаза на полную мощность, чтобы убедиться, что меня поместили в самую роскошную палату, которая имелась... а где я сейчас?
— Я на Марсе или на Земле? — спросил я Вердана, протиравшего кулаком правый глаз.
— Вот черт... — засмеялся бы, да тело слишком болело, — Значит, зря я выдернул эту трубку. Разницы-то никакой...
— Врач сказал, что ты можешь дышать сам. О какой разнице ты говоришь?
— Не важно, — я повернул шею к Вердану, в ней я тоже почувствовал боль. — Что я сделал? Кто-нибудь выжил?
— Все выжили, — воодушевился Вердан. — Кроме тех, кто умер с голоду, не дожив до реабилитации. Не представляешь, какая была шумиха! Это нечто невообразимое. Всех заложников эвакуировали и трижды допросили. Пока ты здесь валялся, про тебя уже успели снять фильм. Тебе лучше не выходить за пределы больницы — растерзают и разберут на сувениры, — довольно рассмеялся Вердан.
— А мальчик, там был мальчик с большими глазами...
— Он уже фотографировался с тобой несколько раз. Правда, вряд ли ты этого помнишь... Послушай, Коршун, ты сейчас национальный герой. Певец и вдохновитель сердец спас семьсот человек, рискуя собственной жизнью! Звучит? Конфедерация отчаянно нуждается в добровольцах, она делает все, чтобы раскрутить твои историю по максимуму, а Марс...
— А Марсу до этого какое дело?
— Ты так и не понял? Это война — борьба за первенство между планетами. Они называют это союзными силами, а на самом деле яростно грызут друг друга. Следят, не оторвал ли кто-нибудь кусок побольше, чем ты сам...
— Хочешь сказать, Венера — разменная монета?
— Еще какая! Каждому нужно заявить, что он вложил в общую победу больше всех. Приз — Венера и не дюжие влияние в общем информационном поле. А ты герой, который нужен и тем, и другим. Теперь и Марс, и Конфедерация хочет присвоить тебя себе. Подумать только. Если быть честным, я всегда думал, чтобы запомнят только как взбалмошного певца.
— Вернее наркомана, — попробовал приподняться на локти, но не смог. По позвоночнику спустилась боль и отдала в кончики пальцев ног, — Я сильно ранен?
— Ты? — вскинул брови Вердан. — Если не считать отстреленного уха и маленького ожога шее, на тебе ни царапины. «Венет» пытался уничтожить энергоблок после взрыва сердечника... мстительная тварь... ПВО Конфедерации вовремя сбила ракеты. Сердечник выдержал взрыв, в манипулятивное окно выплеснулось небольшое количество плазмы, никого особо и не задело. Ты отключился из-за ломки, — Вердан покачал головой. — Когда тебя привезли в госпиталь, у тебя остановилось сердце. Заводили два раза. Нужно осторожней с наркотиками, Коршун, иначе Конфедерация лишится своего доблестного аватара.
— Ничего, полежишь немного и будешь как новенький, — Вердан смахнул пару невидимых пылинок с моего голого плеча. Он всегда радовался, когда предвкушал большую прибыль. Надеялся на премию. В этот раз он действительно ее заслужил. Тем, что не смог ничего сделать... в какой-то степени я был за это ему благодарен, — Конфедерация подключила таких докторов вкупе с нейронкой, что у тебя просто нет ни единого шанса отбросить копыта. Пока ты лежал, тебя буквально вырастили заново. Твои органы сейчас девственны, как непорочное дитя. Выйдешь из больницы с огромным запасом на использование.
— Тогда какого хрена все так болит?
— Оно и должно болеть, — рассмеялся Вердан. — Дитя рождается в боли. Придется немного потерпеть.
Рождается... я родился, значит, обрел смысл. Но они делают все, чтобы исказить его. Они хотят, чтобы я плясал для них на сцене, упрочняя политическое влияние. Только мне предстояло выбрать, для кого стать шутом — для Марса или Земли. Как оказалось, выбор за меня тоже уже сделали.
— Через месяц на Землю отправляется шаттл, мы уже забронировали два места, — обрадовал меня личный помощник. — Прогнозы врачей были обнадеживающими, поэтому Конфедерация взяла на себя ответственность за перевозку твоего тела... вернее, тебя. Первое выступление запланировано на пятое сентября. Уверен, к этому времени ты уже будешь бегать.
Вердан продолжал болтать на обочине моего слуха, когда в палату вошли врачи. Пусть делают, что хотят. Я откинулся на подушку и закрыл глаза, пытаясь вспомнить взгляды, которые так и не успел запомнить перед взрывом. Знал только, что в них ощущалась надежда. Приятное чувство.
«Что не рождается, не имеет смысла». Сегодня я родился заново. По крайней мере, мне хотелось в это верить. Я ушел из больницы на своих ногах. Когда подлетел к космодрому, фанаты уже сходили с ума. Мы шли по длинному серебристому коридору, стрелки указывали нам путь, иногда по пути встречались широкие плакаты с призывами лететь в космос, выполнять рабочий план, любить родину и не пить больше, чем положено. Забавно, что все до единого призывы я давно нарушил. После того, что я сделал Марсу на это было плевать. «Победитель всегда прав».
И вот, я стою у черты, которую пересечь мне поможет один-единственный шаг. Как тогда, на Венере. Впереди иссиня-черная пустыня ядовитой земли, а позади — неуемный плющ, похоронивший под собой гектары земли. Здесь все было в точности наоборот. Строгий и всегда готовый к труду, войне и обороне Марс сейчас находился позади, а впереди мельтешил цветущий клочок под юрисдикцией Земли, в который уже набилось фанатов, репортеров и других высокопоставленных зевак, как рыбы в заводь во время нереста. Отсюда я слышу их истошные, восторженные вопли.
— Подожди-ка здесь, — никогда Вердан еще не был настолько вдохновленным. — Я подготовлю СМИ, они как всегда все напутают. Когда дам знак — выходи.
Когда Вердан пересекал черту, оставив меня в гордом одиночестве созерцать безумие впереди, я вновь ничего не ощущал. Ничего из того, что должен был ощущать. Радость, восторг, любовь... гордость? Какой же это бред. Ничего более фальшивого меня впереди еще не ждало. Фальшивые восторги, фальшивые комплименты, фальшивые истории, которыми обрастет моя праздная биография. Никто из тех, кто раскрывает свои рты в попытках выразить свою любовь и понятие не имеет, за что хочет боготворить меня. Просто им дали повод, и они начали любить. Людям необходимо кого-то любить. На моем месте мог оказаться любой другой, кто достаточно знаменит, чтобы сделать из него всеобщего кумира. И все же... там, за чертой, бурлила любовь, кипела и жила. Она была горячей, как поверхность только что изверженной лавы и громкой, словно восход солнца после ядерной зимы. И вся она принадлежала мне. На миг, на час, на год или всю жизнь. Не важно. Вся она — моя.
Яркая вспышка от очередного кадра ослепила так, что я резко отвернулся: только что обновленные глаза еще не выдерживали таких нагрузок. Кто-то из гущи фанатов кинул несколько алых роз за заградительную линию:
Интересно, у них бывают иные желания? Надеюсь, что они не примут слезы, брызнувшие из моих глаз за слабость. Меня ослепила вспышка, а они решили, что их вопли растрогали меня. Открыл глаза. В метре, на безликой стене висел очередной плакат. Последний на этой земле — Марс провожал меня еще одним бравым призывом взять в руки оружие и дать отпор «препятствию к их светлому будущему». Так ничего и не поменялось. Те же самые солдаты, тот же самый ребенок, и те же самые взрывы. Вот интерактив показывает, как девчонка тянет ручки, а солдат бросается к ней, а потом все они тянут патриотические улыбки. Впереди тоже были улыбки. Но там, где я побывал, улыбок не было. Там были только большие глаза и страх.
«Что не рожается, не имеет смысла». «От тебя нужны только ноги». «На Земле ты будешь делать, что захочешь, теперь ты неприкосновенный». «Подари мне ребенка».
Сколько детей заслуживает система? Хватит ли ей одного, которого я спас? Я не мог ответить на этот вопрос, да и никто не мог.
Вердан махнул рукой, призывая пересечь черту: Конфедерация дала знак, Земля готова была принять меня в свои объятья. Что может быть приятней, чем вернуться домой? Смотря для кого. Что, если для человека, который никогда не имел дома и который живет только сломанными чувствами? Все, что я ощущал сейчас — ошеломляющей жар со стороны плаката, молчаливого висевшего на стене. Будто часть обожжённой шеи, на которой остались только шрамы получила новый ожог. Все в нем — и серые краски, бледные и прозрачные как сумерки на Венере, и красные краски, рассекающие серые, и глупые улыбки, и смазанные цифровые взрывы, все это источало раскалённый зной, оставляя клеймо на коже. Эти люди никогда не существовали, но я чувствовал, будто они были живыми. Пока еще живыми.
Вдали улыбались Вердан, и мой менеджер Вилли, ликовала толпа, репортеры готовились урвать свой кусок сенсации. Конфедерация жаждала меня, чтобы выпить досуха, но сначала искупать в славе. Опустив голову, я посмотрел на концы своих стильных ботинок, перед которыми краснела последняя заградительная черта. Нужно было сделать только шаг.
Если вы забыли подписаться на канал, сделайте это, пожалуйста, сейчас. В настоящее время продвигаются только каналы, на которых есть подписчики, регулярно возвращающиеся на канал. Спасибо за ваш интерес к нашему творчеству и поддержку!