Социальное проектирование. Системная сложность (лекция 2)

Начало здесь.

ЧТО ТАКОЕ СИСТЕМНАЯ СЛОЖНОСТЬ. Я попытался сформулировать предельно абстрактную и общую модель социогенеза, обладающую абсолютным универсализм, и, возможно, мне это удалось. Свои соображения на сей счет я изложил в книге «Конец эпохи Путина», написанной, пока я по ШИЗО гостил в путлаге. К сожалению, конец книжки с обобщениями пропал где-то в недрах оперского стола, но тезисно я сейчас изложу модель, в рамках которой будут делаться все последующие рассуждения и построения.

Социальная система – коллективный субъект, обладающий собственной волей. Видов социальных систем великое множество.

Пример: государство – одна из высших форм социальных систем. Она довольно неплохо изучена и описана. Сейчас активно развиваются более сложные надгосударственные национальные системы – например европейское сообщество, как самая большая в истории человечества конфедерация. Транснациональная корпорация (ТНК) – еще один образец устойчивой социальной системы. Католическая церковь – тоже социальный субъект, имеющий собственную волю. Племя, тейп, религиозная или коммунальная община – примеры микросоциальных систем, существующих как автономно (например, дикое племя охотников в лесах Амазонии), так и в рамках социального макроорганизма.

Социальная система обладает жизненным циклом – она рождается, развивается, переживает расцвет, упадок и часто гибнет. Но не всегда. В отличие от биологического организма социальная система может прекращать свое функционирование не только в результате гибели, но и в результате перерождения. То есть обретая принципиально новые свойства, цели развития, она как бы заново рождается, начинает новый жизненный цикл в новом качестве. Смерть – это прекращение развития, перерождение – продолжение развития в новом качестве. Это как метаморфоз, превращающий гусеницу в бабочку. Гусеница перестает существовать, но не умирает.

Воля любого социального организма выражается в стремлении жить вечно. То есть высшая цель социальной системы – повышение своей жизнеспособности.

Для этого нужны ресурсы, которые всякая социальная система стремится аккумулировать. Ресурсов мало и всяк их норовит заграбастать. Чтобы преуспеть, она должна обладать чем? – конкурентоспособностью по отношению к другим системам в борьбе за ресурсы. Общества, проигрывающие борьбу за ресурсы, теряющие конкурентоспособность, погибают. Например, становятся частью и растворяются в более конкурентоспособных системах. Иногда сохраняются на субсистемном уровне, как культурно-историческая общность в рамках большого сообщества. Скажем, Шотландия не является суверенной страной, как раньше, а шотландцы – политической нацией. Но британская нация, частью которого являются шотландцы, сформирована в том числе благодаря их усилиям.

Конкурентоспособность социальной системы выражается в способности к опережающему развитию. Если ты развиваешься быстрее, то осваиваешь даже те ресурсы, что принадлежат твоим конкурентам. Они просто не в состоянии использовать их для собственного блага.

Пример: индустриальное общество накапливает ресурсы быстрее, чем традиционное аграрное. А аграрное – быстрее, чем первобытное, которое практически не имело способности накапливать ресурсы. Мясо ведь впрок не заготовишь. Более развитые социальные системы аккумулируют у себя ресурсы, необходимые им для повышения своей жизнеспособности. НЕ захватывают! Захват ресурсов уже в условиях развитого индустриального общества просто утратил смысл. Возьмем примитивный пример природных ресурсов.

По производству топливного урана Казахстан – первый в мире с долей рынка в 45%. На втором месте – Намибия, которая покрывает 12% мирового потребления. Но Казахстан не обладает ни мощностями по обогащению ядерного топлива, ни атомными электростанциями. Ресурс как бы есть, а толку от этого никакого. Остается единственный путь – продавать урановую руду более развитым странам, прежде всего – соседней России: в одну сторону идет руда, в другую – деньги.

Но в Казахстане энергодефицит, поэтому на эти деньги страна покупает российскую электроэнергию, произведенную на АЭС с помощью топливных стержней, изготовленных из казахстанской урановой руды. Таки образом у более развитой страны есть и топливо, и мощности по его обогащению, и атомные электростанции, и деньги, потраченные на урановую руду, вернулись обратно в качестве платы за экспортированное электричество. Пример утрированный, не буем сейчас вычислять на сколько казахи продали урана, а на сколько купили электроэнергии (понятно, что продают они больше), я просто показываю сам принцип, согласно которому более развитое общество аккумулирует ресурсы.

А что есть развитие? Развитие – это накопление системной сложности

Системная сложность – ключевое понятие в рассматриваемой модели. Это, если представить социальную систему в виде компьютера, будет комбинация мощного железа и навороченного софта. Чем более производительный компьютер – тем выше его системная сложность – больше транзисторов, светодиодов, больше ячеек памяти, выше энергопотребление, более пропускные каналы связи. Соответственно, мощная ЭВМ производит в единицу времени больше полезной работы. Важный момент: не стоит путать сложность и громоздкость. Первые ламповые ЭВМ действительно, были громоздкими, занимали несколько больших залов и требовали большое количество обслуживающего персонала. Но при этом они были примитивными и малопроизводительными.

Уровень системной сложности есть главный критерий жизнеспособности социального организма. Наглядно я могу показать это на примере предприятия. Представим себе промышленное предприятие, например, деревообрабатывающее. Оно производит, скажем, МДФ-плиты для мебельной фабрики на $10 млн в год. С точки зрения рыночной экономики нужно производить максимально много одного вида продукции. Тогда и рентабельность выше. Скажем при выручке в 10 млн чистая прибыль – два миллиона.

Но жизнеспособность у такого предприятия критически низкая. Что, если мебельная фабрика, потребляющая полуфабрикат, сгорит? Или она найдет более выгодного поставщика. Или мода на мебель из МДФ пройдет. Есть и вариант, то мебельная фабрика организует у себя цех по производству древесноволокнистых плит, и нужда во внешних поставках отпадет.

Поэтому сложное диверсифицированное предприятие, производящее несколько видов продукции, боле живучее, даже если рентабельность его вдвое ниже, то есть всего 10%. Помимо МДФ-панелей это может быть фанера различной номенклатуры, ДСП, клееный брус или даже готовая мебель. Такое предприятие работает не в интересах единственного клиента, а удовлетворяет потребности частного потребителя, розничной торговли, строительной индустрии. Если в одной нише спад, ресурсы предприятия перераспределяются в пользу того направления, которое сейчас наиболее востребовано. Но диверсифицированное предприятие сложнее как технически, так и организационно.

Общество с высокой накопленной системной сложностью имеет более развитую, диверсифицированную экономическую систему. Есть отрасли, которые могут существовать исключительно в экономике высокого уровня сложности. Например, атомная промышленность (как мирная, так и военная), авиастроение, космическая индустрия – это примеры так называемых предельных технологий для текущего индустриального уклада. Есть всего несколько стран, достигших столь высокого уровня развития, что они способны осуществлять космические проекты.

Даже, слово «страна» тут не очень подходит – правильнее будет сказать – «сложная социальная система», потому что в ЕС космические проекты не национальные, а общеевропейские. Так и Эйрбас – это не продукт одной фирмы, одной страны. В этом конгломерате производственные цепочки распределены по всей Европе. Кооперация между примерно пятью тысячами предприятий есть очень высокий показатель системной сложности.

С точки зрения экономики, чем сложнее продукт – тем выше добавленная стоимость труда, выше продуктивность экономической системы. С точки же зрения обывательской логики выгодно качать нефть и получать марж в виде 70% в виде ренты. В то время как рентабельность авиастроения – ну, грубо говоря, 20%. Есть, однако, нюанс: чтобы обслуживать нефтяную качалку, требуется 15 человек, включая трех манагеров в московском офисе. А в производстве одного авиалайнера заняты сотни тысяч человек. Они имеют доход, содержат свои семьи, платят налоги, за счет которых существует государство, создают платежеспособный спрос. В конце концов они же и летают на этом самолете, принося прибыль авиакомпании, которая заказывает все новые и новые лайнеры. Вот так работает экономический мультипликатор в сложных системах.

А рентная экономика имеет высокую маржинальность – с этим я не спорю, но она примитивна, обладает низким уровнем системной сложности. Как следствие – низким уровнем добавленной стоимости труда. То есть в барреле нефти стоимость труда – 5%. Стоимость труда в цене самолета – 70%. Поэтому сырьевая экономика может сделать владельца нефтяного месторождения баснословно богатым, но население нефтяной страны будет в этом случае нищим, а ее экономика – отсталой. Нигерия – вот весьма наглядный пример.

Мой критерий оценки жизнеспособности социальной системы – уровень накопленной системной сложности. Понимаю, что это все еще звучит очень абстрактно, поэтому давайте зайдем с другого конца и попробуем принять другой универсальный критерий – уровень достатка. В обывательском сознании только то устройство общества легитимно и жизнеспособно, что обеспечивает высокий уровень потребления. Мол, что с того, что СССР был страной с очень высоким уровнем накопленной системной сложности – там еда была по талонам и кружевного белья не было, и вообще совок сдох – туда ему и дорога. Системную сложность, дескать, на хлеб не намажешь.

Вообще-то советский проект рассыпался как раз по причине отказа от накопления системной сложности, и только по этой причине. Об этом ниже расскажу. А пока попробуем применить показатели потребления в качестве критерия жизнеспособности.

Если мы будем оценивать западные страны, то, с одной стороны, все логично: там экономики, базирующиеся на добавленной стоимости труда, обладающие высоким уровнем системной сложности, которая конвертируется в высокую продуктивность национального хозяйства и обеспечивает гражданам высокие доходы. Но даже на этом этапе мы сталкиваемся с явными парадоксами. В США высокий уровень жизни, подушевой ВВП по ППС – $70 тысяч. Качество жизни уже, мягко говоря, не очень, но тоже существенно выше среднемирового.

Притом Люксембург – маленькое герцогство в Европе – решительно превосходит США по обоим этим показателям. Но мы не видим в экономике или политической надстройке Люксембурга никакой выдающейся системной сложности. Зато видим просто бешеный рост. Если в 1980 г. душевой ВВП по паритету покупательной способности был на уровне $15 тыс., то в 2022-м достиг $146 тыс. Рост чуть не в 10 раз в пределах трудовой карьеры одного человека. Потому МРОТ в Люксембурге – 2571 евро. Меньше там платить запрещено. Это, на минуточку – больше 292 тысяч рублей по сегодняшнему курсу или, специально для украинских читателей/зрителей – почти 113 тысяч гривен.

Раньше экономическая мощь Люксембурга имела понятный и зримый базис – сталелитейную промышленность. Компания Arcelor – одна из крупнейших сталелитейных компаний мира (была). В 1997 г. в Люксембурге была погашена последняя доменная печь. Теперь там плавят только металлолом и только в электропечах. Баловство, короче. Особенно если учесть, что все энергоносители в страну импортируются, своих источников нет.

Ответ прост: Люксембург – международный банковский центр, скажем так, офшор для белых людей. На 670 тыс. населения там действуют представительства более чем 200 только крупных мировых банков. В свое время Люксембург был центром концентрации прибыли Газпрома. Так что говорить о системной сложности экономики этой микроскопической монархии мы не можем, но денег там – куры не клюют. Однако мы легко можем допустить, что крупный мировой финансовый кризис подрубит офшорную банковскую экономику под самый корешок. В любом случае мы четко видим, что уровень системной сложности и уровень достатка населения напрямую не связаны. На показатели благосостояния часто влияют совершенно случайные факторы.

Идем дальше и поглядим на другую маленькую монархию – Кувейт. Там уровень жизни еще выше люксембургского. Нефтяные доходы столь огромны, что население вообще не обязано работать, оно получает пожизненную ренту. Об уровне зарплат можно судить по уроню доходов бюджетников: директор школы получает $18 тыс. в месяц. В частном секторе зарплаты еще выше. При этом экономику уже можно назвать примитивной – она держится исключительно на добыче черной жижи.

Соответственно и жизнеспособность социальной системы крайне низкая. Выше я на примере деревообрабатывающего предприятия показал, что малый уровень системной сложности делает его уязвимым и может привести к гибели просто в результате случайного стечения обстоятельств. Что касается Кувейта, то эмират снова станет дном мира, как только иссякнут запасы нефти или упадет спрос на нее вследствие декарбонизации крупных экономик мира. В этом случае объемы потребления нефти, конечно, не снизятся, но рынки сбыта ископаемого топлива сместятся в Африку и Индию – а там с платежеспособностью дело обстоит не лучшим образом, то есть нефтяные сверхдоходы уйдут в прошлое раньше, чем закончится нефтяная эра. Да и в текущих условиях не все так уж радужно. В 2007 г. душевой ВВП Кувейта по паритету покупательной способности составлял $77 тыс., а в 2020-м – только $47 тыс.

А теперь рассмотрим такую страну как КНДР: там ВВП по ППС составляет $1.5 тыс. Номинальный – еще ниже. То есть это одна из беднейших стран мира, но при этом, как ни парадоксально, она имеет довольно высокий уровень системной сложности экономики, что и делает ее жизнеспособной в экстремальных условиях. Я, конечно, не хочу сказать, что это пример для подражания. Нет, это всего лишь иллюстрация того, что показатель достатка не является мерилом жизнеспособности социальной системы в принципе. Кувейт при всем своем богатстве перестал существовать за сутки после вторжения Ирака, а снова воскрес только в результате вмешательства внешних сил. И лишь потому, что ведущим экономикам мира нужна была ближневосточная нефть, иначе бы на оккупацию Саддамом небольшого эмирата в пустыне просто не обратили бы внимания. Например, Китай до сих пор оккупирует такое государство, как Тибет (оно существовало де-факто несколько десятилетий) – и кому до этого есть дело?

Таким образом еще раз констатирую: уровень системной сложности есть ключевой и универсальный критерий оценки жизнеспособности социальной системы. Да, соглашусь, здесь возникает противоречие с интересами индивида, нуждающееся в разрешении. Напомню, что социальная система обладает собственной волей, субъектностью, и ее интерес – обретение максимальной жизнеспособности. Ну это известное противоречие между интересами государства и общества, интересами общества и индивида, государства и индивида.

Индивид не хочет умирать, но государство одевает его в сапоги, дает в руки берданку и отправляет на мясной штурм, потому что государству, а это понятная всем форма существования социальной системы, нужно выжить в условиях конкурентной борьбы с другим государством, которая протекает в форме войны. Война, кстати – высшая форма конкуренции социальных систем. Речь не только о горячей войне, это не самая популярная ныне форма соперничества за ресурсы. А вот экономическая война – это можно сказать, естественная форма существования в условиях мировой капиталистической системы. Рыночная конкуренция – это борьба на уничтожение между хозяйствующим субъектами. И даже сами индивиды конкурируют друг с другом за рабочие места.

ТЕОРИЯ ЭЛИТ. А где, собственно, хранится эта сущность – системная сложность, в чем он выражается, где концентрируется? Она везде и во всем – в экономике, системе образования и соцзащиты, науке, культуре, быту. Но высшим воплощением системной сложности социального организма является контур управления. Он, собственно, профессионально производит эту самую системную сложность, он отвечает за ее концентрацию. Это и есть тот самый хард, если мы сравним социальный организм с компьютером, а софт – социальный проект. Вопрос, что важнее, в данном случае не стоит – одно без другого не имеет смысла.

И, кстати, этот образный пример еще раз показывает, почему социальный проект без доступа его обладателя к ресурсам ничего не стоит. Представьте, что у вас есть на флешке супермощная программа, но нет компьютера, чтоб ее запустить? Ее практическая ценность в данном случае абсолютно нулевая. Так и в случае с социальным проектом. Без доступа к власти он не стоит ничего. (Продолжение следует)